Большевики - Михаил Алексеев

Его ноги служили подушкой для головы Михеева. Тело же Михеева, одетое в летний солдатский костюм, разбросалось на горячем песке лицом в небо. Волосы бороды и головы Михеева казались изсиня–черными. Он щурил глаза на солнце и держал во рту какую то нежную былинку.

— Или да, или нет, — шутя говорил Арон. — Или нас разыщут… Но если нас разыщут в этих непроходимых местах, то и тогда у нас может быть два выхода. Или — или… Или мы их отобьем, или мы будем побиты. Если мы будем побиты, то и из этого положения есть два выхода. Или нас белые возьмут в плен и расстреляют или… или просто повесят в лесу. Но если даже нас повесят, то ведь и из этого положения будут два выхода…

— Замолчи, Арон, — со смехом урезонивал его Михеев, — будет болтать.

— …То мы или попадем в рай, или попадем в ад, — не унимаясь, продолжал Арон. — И даже если мы с тобой попадем в ад, то и из этого положения у нас будут два выхода. Мы там организуем коммунистическую фракцию грешников, соберем вокруг себя профессиональных революционеров, совершим в аду переворот. Начнем гражданскую войну с тунеядцами неба — или попадем в котел с кипящей смолою. Но…

— Молчи, Арон, — с деланным ужасом закричал Михеев. Иначе я заткну уши.

Арон с улыбкой закрыл рот обеими ладонями.

— Такое поведение за последние дни, Арон, мне кажется подозрительным, — сказал, шутя, Михеев.

— Чем?

— Ты что–то стал очень разговорчив, жизнерадостен — даже научился краснеть.

— Пошел к черту. Врешь все это ты.

— А вчера вечером, когда мы гуляли с Феней, ты трещал как сорока.

— Это тебе просто приснилось.

— То–то приснилось. Смотри у меня.

— Солнце–то как хорошо греет, — уклонился от разговора Арон. — Хорошо вот так сидеть и не говорить ни слова. Мне мой учитель. «ребэ», всегда говорил: «Дитя мое — бери с меня пример, говори когда тебе за это платят. Ха–ха».

— Не удалось, я вижу, тебе взять с него пример, — смеялся Михеев.

Оба прислушались. «Начальник!» — надрывался в отдалении чей–то высокий голос.

— Председатель зовет, — сказал Арон. — Надо итти, кричит он как недорезанный, а наверное пустяк дело.

Арон поднялся и раскачивающейся походкой пошел на голос.

Михеев смотрел, как среди пляшущей сверкающей листвы мелькала Аронова белая рубаха. Стало резать глаза. Захотелось растянуться на жарком солнце и заснуть. Всего три дня, как он с Фроловым были спасены из ужасного больничного плена. Он все еще чувствовал себя разбитым. Все эти дни его клонило ко сну.

«Нужно выбрать местечко поукромнее — тут же решил он. — А там и завалиться на боковую до обеда».

Поиски укромного местечка заняли не одну минуту. То Михееву казалось, что местечко хорошее, а трава как будто бы сырая. То вдруг хорошая песчаная лужайка, на которой он уже думал развалиться, вдруг наполнялась крупными, быстро ползущими муравьями. «Ах, чтоб вас…» Наконец, удобное местечко было отыскано — гладкая, песчаная площадка в проходе среди густых кустов боярышника. Чуть было и с этого места не спугнула его целая семейка жужжащих комаров. Но спать так хотелось, что Михеев на комаров махнул рукой. Забрался в узкий песчаный проход, оглянулся, потом развалился пластом на спину. Солнышко приятно жгло. Временами дул теплый ветерок. Глаза слипались, точно смазанные патокой. Михеев заснул.

Проснулся он от звука знакомых голосов. Прислушался. Говорили Феня и Арон.

— Да где же он может быть? — недоумевал Фенин голос. Ведь уже шесть часов вечера.

«Ого. Вот это так ловко я заснул»! — Михеев посмотрел на солнце. Солнце уже было возле темных вершин дальних деревьев. «Ловко».

— Ничего, отыщется! — успокоительно прозвучал голос Арона.

— Здесь всюду шныряют наши. Куда ни пойди, на наших бородачей наткнешься.

— Опасно все же здесь, Арон, кругом трясины. Может нечаянно попасть в трясину и погибнет…

— Не погибнет. Не из таких он. — В голосе Арона Михеев услышал раздражение. «Надо подать голос», — решился уже Михеев. Но не подал. Ему стало казаться интересным послушать о себе. «Промолчать, а когда будут удаляться, то выбежать самому и закричать им вслед — «а вот и я»!

— Вы не устали, Феня? — спрашивал невидимый Арон.

— Устала… Мы уже полтора часа бродим.

— Тогда присядемте на несколько минут. Вот здесь. Откровенно говоря, мне с вами хотелось бы поговорить.

— Сядемте. О чем же вы со мной хотите говорить, Арон?

— О чем… — Голос Арона сорвался. — Да вот трудно начать.

— А вы говорите. Со мною можно…

«Вот, чорт возьми, влип в историю. И нужно было мне не подать своевременно голоса… Но теперь неудобно, помешаю. Лучше всего заткну уши». — Михеев подумал, но ушей не закрыл.

— Мне все время мешали поговорить с вами, Феня… И притом обстановка самая нерасполагающая…

— Арон, будьте мужественны — говорите…

— Видите, в чем дело, Феня… Это еще началось, когда мы ехали сюда из губернии… Дорогою… Усилилось, когда я вас не видал… Я страдал за вас… Боялся.

Небольшая пауза. Слышно было прерывистое дыхание Арона.

— Феня, вы видите…

Феня молчала.

— Я вас люблю… Кажется, больше. — Пауза. — Больше жизни… Вы мой идеал любимой женщины… и товарища в борьбе, Феня!.. Почему же вы отворачиваетесь. Я вам противен?.. Феничка!

В последнем слове Арона было так много печали, что Михеев невольно наморщил брови.

— Арон, я люблю другого… У меня есть муж…

«Как и со мною тогда» — подумал Михеев. «Бедняга Арон».

— Арон! Я тебя люблю, как близкого, как товарища по оружию… Но я горячо люблю своего мужа… Так люблю!

— Феня! Феня!.. — Феня молчала.

— Феня! Я протестую… Почему вы должны принадлежать только ему? Это такой эгоизм. Неужели у вас ко мне нет ни капельки чувства?!

— Все свое чувство я отдала мужу! — Голос у Фени был нежен и печален.

— Нет. Здесь условность. Традиция… Так было и так есть… «Но я другому отдана… И буду век ему верна». Ха! — У Арона был горький и ядовитый тон речи.

— Арон, оставьте. Ведь он мне дорог…

— Но, а если б он умер. Вы бы не полюбили другого…

— Не думаю… Не знаю… Так не полюбила бы… Другого нет такого…

— Нет, полюбили бы!

— Ну… Может быть… Но не могу же я любить двух сразу?

— Но почему же…

— Я не могу двоиться.

— Все воспитание… О! А я так люблю вас…

— Ну, хорошо, Арон. Успокойтесь… Вы что, хотите, чтобы я вам отдалась?.. Я не могу…

— Нет. Нет…

— Вы хотите, чтобы я была вашей наполовину…

— Нет. Я этого не перенес бы… Но я хотел бы, чтобы такой разговор не повторился у меня в жизни в другой раз. Вы поймите, Феня, я хочу, чтобы чувство было свободно… Чтобы не было таких разговоров… Чтобы было только чувство…

— Арон… Вы говорите не то, что думаете.

— Может быть… У меня горит голова… Мне так тяжело… больно…

— Идите ко мне, Арон… Положите голову. Вот так. Успокойтесь. Не плачьте… Мне тоже тяжело.

Михеев вернулся к себе в шалаш, когда уже солнце зашло. Он находился под впечатлением подслушанного разговора.

Из его шалаша через треугольное входное отверстие раскрывалась картина партизанской стоянки. Десятки маленьких и больших шалашей утопали в зелени. Повозки, телеги, дрожки, лошади, коровы, овцы, — все это в беспорядке размещалось на обширной травянистой поляне в центре леса. Горели маленькие костры. Над ними на трех палках висели чайники, солдатские котелки и большие чугунные котлы. Струйки светло–синего дыма поднимались над ними. Несколько ребятишек в одних рубашонках бегали взапуски. По поляне суетились люди. Ревели коровы, ржали лошади, слышались человеческие крики. «Целый цыганский табор» — решил Михеев, глядя на поляну. В отверстие шалаша появилась фигура Федора.

— Нашего полку все прибывает, — сказал он. Присел. — Только настроение слишком боевое у ребят. Рвутся теперь. Да это и понятно. Урожай зовет. Еще неделя–другая, пойдут покосы, и я боюсь, как бы это настроение не изменилось в другую сторону.

— Где Фролов? — спросил Михеев.

— Там, — Федор махнул рукой в сторону стоянки, расплывавшейся в светлых сумерках: — поучает стариков.

— Молодец, умеет подойти к крестьянам. Ну, что нового из местечка слышно?

— Новости есть да только не последние. Два дня тому назад получил донесения… Чаще не могу получать. И сорокаверстное расстояние мешает, да и опасно. На несколько верст кругом местечка расставлены посты. По лесу всюду шныряют казачьи разъезды.

— Что в сводке нового?

— Наблюдаются симптомы разложения среди казаков, особенно среди молодых. Офицерня дерется на дуэлях — развратничает. Симпатия населения уже на нашей стороне. Мои ребята в местечке сеют панику. Жалко только, Колю убили во время вашего освобождения.