Большевики - Михаил Алексеев

На следующее утро я пришел в Комитет раньше всех. Через полчаса туда же пришел Джавад. Я стал ему рассказывать все до мельчайших подробностей. Джавад слушал и ядовито улыбался.

— Нет, ты положительно сошел с ума, — сказал он мне, когда я кончил. — Ты хочешь свалить свою вину на меня?

— Джавад, — говорю я… — Но, может быть, ты растратил эти деньги? Ты скажи мне это. Мы вместе упросим Комитет простить тебя. Ну, сознайся.

— Ступай к дьяволу, — закричал громко Джавад. — Ты хочешь, чтобы я за твою вину поплатился жизнью.

Пришли три члена Комитета.

— Ну, как? — спрашивают. — Вспомнили, где находится золото?

— Он уговаривает меня взять его вину на себя — с сострадательной улыбкой сказал Джавад. — Ясно, что или деньги растрачены, или припрятаны.

— Что вы скажете, Амазасп? — обратился ко мне старик.

— Что я могу сказать? — тут же ответил я. — Деньги я сдал Джаваду. Но он, как видно, забыл про это.

Вижу я, что уже двое членов Комитета смотрят на меня исподлобья. Потом комитетчики вышли в другую комнату на совещание.

Через пять минут они пришли обратно и старик заявил мне:

— Даем вам сроку до завтрашнего утра, Амазасп. Или вы нам представите расписку — или укажете, где золото. Мы этого дела так оставить не можем.

— Завтра последний срок, — сказал другой член Комитета, грозно глядя на меня. — Это дело вам так не пройдет. Это дело пахнет кровью.

— Идите, — проговорил старик. — И до завтра подумайте!

Я протянул им на прощание руку. Но все, за исключением Гургена, отвернулись и не подали мне руки. Рыдания сдавили мне горло, и я, как помешанный, выбежал на улицу.

Дома я отказался от еды и до глубокой ночи ходил по комнате терзаемый страшными мыслями. Временами мне казалось, что я схожу с ума. В моей голове никак не укладывались две мысли. То, что я мог забыть, на самом деле, куда спрятал золото, и то, что Джавад, мой старый школьный товарищ, такой низкий подлец. Или то, или другое… Я и плакал и рвал на себе волосы и уже думал стреляться. Наконец, утомленный страшными для меня переживаниями дня, я свалился в постель и заснул. Вначале во сне меня мучил кошмар. Мне снились сотни наших стариков, старух, зверски зарезанных. Грудных детей, посаженных на колья. Истерзанных девушек, женщин. И все они тянулись ко мне окровавленными, изрубленными руками и жалобно просили: «Отдай нам золото». Я во сне кричал, как мне потом рассказывал мой квартирный хозяин. Затем, вдруг мне приснился момент памятного мне вечера сдачи золота. Вот, приезжаю я и Сурен к темным холмам… Сурен идет искать людей… Я слышу лошадиный топот… Увожу лошадей, отправляюсь к дороге и т. д. Вот я сдаю золото Джаваду, он пишет мне расписку, ее заверяет Сурен. Я кладу расписку в карман. Возвращаюсь домой и зашиваю расписку в обшлаг пальто…

В холодном поту я проснулся. На дворе — ночь. Я быстро зажигаю лампу. Руки у меня дрожат, отыскиваю в темном коридоре пальто и нервно, перочинным ножом, разрезаю обшлаг… Из дыры обшлага выпадают на пол две смятые бумажки. Судорожно разворачиваю первую. Читаю. Мандат на мое имя. Разворачиваю вторую — расписка в том, что от меня принято 25 тысяч рублей золотом. Подпись Джавада и заверительная подпись Сурена. У меня подкашиваются колени. Я падаю на пол.

Когда я пришел в Комитет на другой день, то увидел там уже всех в сборе. Как только я вошел, ко мне тотчас же старик комитетчик обратился с вопросом.

— Ну, вспомнил, где золото?

Я ответил так же, как и раньше:

— Я золото сдал, согласно вашему распоряжению, Джаваду. Год тому назад.

— Но Джавад это отрицает. У вас есть расписка?

— Нет! — ответил я. — Я ее уничтожил вместе с другими бумагами по приказу ЦК. — Я умышленно не сказал, что нашел расписку. Мне хотелось еще раз испытать моего друга Джавада.

— Слышали мы это, — сказал второй член Комитета.

— Итак, это ваше последнее слово? — спросил старик.

— Да, — твердо ответил я.

— Тогда вопрос решен, — сказал старик. Он вышел за двери и через минуту вошел в комнату в сопровождении двух гайдуков. Вооруженные гайдуки стали у дверей.

— Никого не выпускать, — сказал им старик.

Комитет ушел в другую комнату на совещание. Вновь я и Джавад остались одни. Я подсел к Джаваду близко и начал говорить.

— Джавад, — начал я, — сознайся мне, пока не поздно, пока не пролита невинная кровь. Куда ты дел золото?

Джавад побледнел, но вынужденно расхохотался.

— Жаль мне тебя, Амазасп, — сказал он умышленно громко. — Если бы ты сознался в своей вине, тогда бы, может быть, тебя помиловали. Брось свои глупые басни рассказывать мне. Ей–богу, смешно…

— Джавад, неужели же у тебя нет ни капельки совести. Ведь прольется невинная кровь.

— Ах, оставь меня в покое, — громко закричал раздраженный Джавад. — Виноват и платись за свою вину. Я тебя еще с детства знал за большого лжеца.

Я побледнел от этой наглой лжи.

В это мгновение в комнату вошли члены Комитета.

— Амазасп, мы решили, что ты должен умереть. Ты растратил кровавые народные деньги. И ты достоин смерти, — сказал старик.

— Я денег не тратил, — сказал я. — Но я прошу вас быть милостивым к тому, кто это сделал.

Побледневший Джавад закричал:

— Не слушайте его, он сумасшедший.

— Нет, я не сумасшедший, — спокойно сказал я. — Но мне жаль тебя, Джавад. Как ты низко пал.

Члены Комитета с удивлением смотрели на меня.

— Он болен, — сказал Гурген.

— Притворяется, — оборвал его второй член Комитета. — Слышали мы эти басни. Твоя песенка спета, Амазасп! Ты сейчас умрешь.

— Я все же прошу Комитет пощадить того, кто сделал эту растрату.

— Довольно разговоров, — громовым голосом сказал старик. — Эй, гайдуки!

— Погоди минуту, — сказал я старику и вынул из кармана две бумажки.

— Это что? — спросил старик у меня. Все глаза с напряжением были обращены в мою сторону.

— Это расписка Джавада, — сказал я громко. — И мандат.

Старик взял расписку, внимательно посмотрел и показал ее другим членам комитета.

— Почему ты ее раньше, Амазасп, не передал нам?

Я к двух словах рассказал почему. Тогда все члены Комитета посмотрели на Джавада. Он сидел с дико вытаращенными на меня глазами. Вдруг он сорвался с места и упал перед нами на колени.

— Простите, — кричал он, плача и ползая на коленях. — Простите. Я вам скажу, где спрятано золото.

Но уже ни один из членов Комитета не обращал на него внимания. Они все трое молча пожали мне руку. А старик сказал мне:

— Иди домой, Амазасп. Тебе здесь делать больше нечего. Успокойся. — И он вытолкал меня за двери, не дав мне сказать ни слова.

Когда я выходил из коридора, то услышал, как из комнаты, где я только что был, прогремел выстрел. И глухо стукнуло упавшее тело…

— Вот и весь рассказ, товарищи.

Амазасп замолчал, надел на затылок шапчонку и принялся свертывать цыгарку.

Уже полная ночь стояла над землею. Тихий и прохладный воздух был по ночному темно–синий и прозрачный. Между деревьями по поляне вспыхивали то здесь, то там красноватые огоньки.

— Да, большой прохвост этот… как его… — сказал усатый взводный.

— Джавад, — подсказал Амо.

— Да, Джавад, — повторил взводный. — Таких людей мало стрелять.

— Д–д–д‑а, — неопределенно протянули остальные. — Скотина, а не человек.

На ярко освещенной месяцем поляне показалась приближающаяся конная фигура. Командир встал и пошел к ней навстречу. Шагах в двадцати от группы они встретились, остановились и принялись о чем–то разговаривать. Конная фигура повернула обратно и галопом ускакала. Командир же вернулся и сел на старое место.

— Связной был. Разведчики донесли, что на 10–15 верст кругом нет ни души. Значит, будем спать. — Командир наклонился к ручным часам. — Теперь семь минут третьего. Встанем в пять, и тронемся в путь в шесть.

— Стало быть, пора спать, — неопределенно сказал Большов встал, поднял с травы шинель и пошел. За ним потянулись остальные. Борин и командир остались одни.

— Ну, что же, пойдемте к нашему шалашу — предложил командир.

— Разве есть такой?..

— Ванятка уже устроил. Возле мешков и ящиков у завхоза. Там у нас штаб, так сказать. Идемте.

Они поднялись и пошли.

Глава вторая

Арон, одетый в широкую полотняную рубаху, в синие крестьянские шаровары с черной полоской и желтые ботинки, сидел на песчаном бугорке, прислонившись к подножию могучей ели. Солнечный луч падал сквозь листву на его голову и превращал его пышные рыжие волосы, рыжеватую курчавую бородку в блестящую золотую паутину. Могучая грудь выпирала из–под рубашки.