Сказки уличного фонаря - Павел Лаптев

Грузовик завёлся и капитан, наскоро докурив папиросу, сел в кабину. Полуторка поехала. Капитан достал медальон, открыл и его взору на одной половинке предстал маленький портрет молодой красивой женщины с зачёсанными назад в хвостик волосами. На другой половинке медальона была золотая гравировка: «Деду И. Баташову отъ внучки Дарии»

Капитан что-то зло пробурчал, высунул в окно кабины руку с медальоном и выкинул его в пруд.

— Серебро — не золото, — сказал шофёру. — Чёрт, а! Не густо! Ну что за люди были, золотишка в гроб не положили, а ещё эксплуататоры. Сколько времени потерял на этого покойника, лучше бы к зазнобе сходил.

— Куда? — спокойно спросил солдат за рулём.

— А? — не понял сначала капитан. — А на закрытое кладбище рядом с тринадцатым детским садом, то есть с бывшей малой церковью, то есть… в общем, ты понял, — сказал он шофёру. — Закопаем там втихую барина. А после за картошкой поедем. Начнём на эту зиму, на вечную русскую зиму запасы делать.

КОРОВА

Всё началось ночью. С того, что в панельном доме № 34 на улице Гоголя на первом этаже дядя Ваня пошёл в туалет. Собственно, и пошел-то он в туалет, потому что проснулся от скрипа пола на втором этаже, потому что соседи на втором этаже тоже пошли в туалет, проснувшись от скрипа пола на третьем этаже, где в свою очередь проснулись от такого же скрипа на четвертом, на котором проснулись от скрипа кровати на последнем.

Весь стояк заходил сонно, заскрипел дээспэшными плитами пола, забурлил санузельной водой и облегченно лёг в объятия морфея.

Только дядя Ваня никак не мог уже заснуть, крутясь на пружинном диване подле сладко храпящей супруги и легонько матерясь про себя.

А тут ещё кот заскрябал — тоже нужду справил.

Дядя Ваня встал и прошёл опять в туалет, вытряхнул из кошачьего корытца в унитаз сырые газетные обрывки, в ванной помыл его и отнес обратно в туалет. Взял газету и начал рвать её в корытце, прочитав в ней при этом:

«…можно как угодно относится к первому президенту России, но самое главное — он дал свободу…»

— Свободу Юрию Деточкину! — почему-то вырвалось шёпотом у дяди Вани из фильма и он добавил ещё тише. — Свободу Ходорковскому! — задумался, отрывая бумажки, кидая в кошачье корытце. — И этому… Лебедеву.

А на клочке дальше прочёл ещё:

«Кроме того, в заслугу Б.Н. можно отнести: трансформация страны происходила относительно спокойно, развал КПСС, создание многопартийной системы, создание СНГ, либерализация экономики, наполненные товарами прилавки магазинов, развитие рынка СМИ, вхождение России в Большую восьмёрку.

Отрицательная заслуга Ельцина в том, что…»

Дальше газета была оторвана.

Дядя Ваня фыркнул на сидевшего подле и наблюдавшего за уборкой своего туалета кота и пошел на кухню — покурить.

Закурив всё ещё продававшийся в новой России, но уже не того, советского качества «Беломор канал», он чихнул. Потом ещё раз и, немного погодя, ещё.

Посопев носом, вытерев нос ладонью, потом обтерев руку о трусы, дядю Ваню осенило, что чихал он не по своему желанию, а по законам тела своего. Следовательно, задумался он, выпуская в форточку дым, тело властно над ним, что в свою очередь свидетельствует об отсутствии свободы личности.

А что ещё, рассуждал про себя дядя Ваня, ограничивает свободу человека и тут же определил — цивилизация. Поскольку человек психологически легко внушаем, то этим пользуются все, начиная от миссионеров и заканчивая политтехнологами и рекламодателями товаров. И главным правилом является постоянное напоминание, капание на мозги. Прокрутив последнее слово в голове с разным ударением, дядя Ваня выкинул чибок Беломора в форточку, одновременно вздрогнув. А вздрогнул он от того, что сзади тихо подошла жена, сказав:

— Ты чего это, Вань, полуношничаешь?

— Ой! — повернулся дядя Ваня. — А ты предупреждай, когда сзади подходишь.

Супруга нахмурилась.

— Ишь, шёлковый какой! Предупреждай его, — возмутилась она. — Спасу от тебя нет ни днём, ни ночью! — закричала.

— Тише, панельный дом, всё слышно, — попросил дядя Ваня.

— А пусть все слышат, какой ты есть на самом деле. Ишь! Когда песни пел во дворе, а потом на лавке спал пьяный, это ему перед соседями не стыдно. Позорище! Все нервы мне истрепал! — и обратилась к коту. — Пойдём со мной, мяконький мой, — взяла довольное животное на руки и, скрипя половыми плитами, ушла.

Дядя Ваня повернулся к окну и, закрывая форточку, увидел в свете дворовых фонарей — корову.

— Ух-ты! — сказал он вслух и хотел было позвать супругу, но передумал. В прихожей надел сандалии и так в трусах и сандалиях вышел на улицу. Корова стояла на том же месте, возле детских качелей. Дядя Ваня медленно подошёл к ней сбоку. Корова повернула голову и тихо промычала. Дядя Ваня дотронулся до неё, погладил и заметил ошейник. Животное чуть дёрнулось и звякнуло колокольчиком на ошейнике.

— Хорошая, — сказал ласково дядя Ваня.

В детстве он жил в деревне и с коровами общался. Доводилось и пасти их и даже доить.

— Пошли, что-ль, — предложил корове дядя Ваня и отошёл немного.

Корова пошла за мужиком. Дядя Ваня дошёл до подъезда, открыл дверь, вошёл в подъезд и корова вошла тоже. Потом и в квартиру зашли вместе.

На шум в прихожую пришла супруга, открыла рот, сложила на груди руки.

— Ва! Вань! Эт чё?

— Это моя корова, — сказал весело дядя Ваня. — Буду теперь с ней жить. Животное неприхотливое, терпеливое, сено, да вода. Много не говорит, ну, помычит иногда. А, главное, везде за мной ходит, любит меня незнай как. Так что, дорогая, освобождай ей место.

— Как? — спросила очумевшая супруга.

— Ноня год коровы, так что с тобой развожуся, женюся на корове, — сказал дядя Ваня и погладил коровью морду.

— Как! — сказала женщина, размахнулась и ударила дядю Ваню по лицу.

Дядя Ваня повалился на корову, та с испугу вышибла дверь и бросилась из квартиры.

— Я тебе дам — развожусь! — погрозила пальцем супруга. — Я тебе такую корову покажу, что мало не опомнишься. Живо спать!

Дядя Ваня погладил разгоряченное ухо и пошёл покорно в спальню.

— Ладно, — уже в кровати сказала ему жена, — не отвалится твоё ухо, — нашла этот дяди Ванин орган в темноте и погладила. — Слышь, Вань, зря, наверно, так с коровой-то, всё же живая душа, где теперь бродит.

Дядя Ваня ничего не ответил, тоже думая о корове. Наверно, из частных домов заблудилась. Надо было хоть подоить родимую, и нам молока и ей легче.

— Слышь, Вань, а я хуже, что-ль коровы? Да?

— Лучше, — ответил дядя Ваня.

— Вот и я думаю, что лучше. Да Бог с ней, с коровой, найдёт себе кого-нибудь. Вот гоня пенсию должны принести.

— Да! — обрадовался дядя Ваня, — Молока и купим.

КОСМОБОЛ

Гироскопические стабилизаторы, вынесенные по новой космической моде внутрь каюты, мелко задергаются — почему?

Наверно уже стареющий — четвертый десяток, я никак не приму эту моду выносить приборы на вид. Всё равно, что вытащить у человека внутренности и повесить их поверх скафандра. Хотя, есть в одном польза — словно реликтовые охранные собачки они сообщат о чем-то за бортом.

Вот датчики горизонта, солнца и звезд, натыканные всюду, датчики ускорения прямо над головой моей резко тряхнутся и станут раскачиваться… Новая мода интерьеров — на долго ли? А за ней этот концепт вокруг — разукрашивание приборов вручную. Я недавно купил эти апартаменты и теперь весь в марсианских мотивах. Искусство? Разве это искусство размалёвывать всё на свете наивным вытащенным из глубин веков граффити? Скоро не останется ни одного свободного места не разрисованного новыми художниками. На луне рисуйте, на солнце. Да, на себе рисуйте! Они и на себе рисуют…

Я почувствую, как включатся двигатели ориентации и пойму наконец, что рядом что-то или кто-то пролетел.

Посмотрев в иллюминатор, вздрогну — совсем близко, чуть ли не чиркая по стеклу, проплывёт шпиль новой вавилонской башни, закручивающийся к земле в расширяющуюся спираль. С древней башней, какую клипают в видеокнигах, у этой ничего нет общего, кроме названия. Это такой лифт с Земли. С Земли, где я никогда не был…

Я вспомню вчерашний сон в полудреме по пути на спортстанцию — коричнево-серое с зелёными проростами редкой травы футбольное поле где-то во дворе земного города и почуствую запах земной пыли, пробивающийся сквозь титаново-силиконовый фон челнока и мышцы — чуть поколет в ногах, как-будто отвыкших от земной тверди, но хранящих фантомную память о ней, и тело как-будто моё вспомнит бег — когда не думаешь ни о чем, не чувствуешь ничего, но летишь кометой и думаешь и чувствуешь каким-то и вправду неземным, космическим способом блаженство земного футбола, когда и ты, и земля под подошвами трехполосной обуви, и белый мяч с черными шестиугольниками одно целое… И девушка в белом, стоящая за воротами будет прыгать, смеяться и махать бело-сине-красным флажком… И я, среди игроков с голыми торсами в широких штанах стремительно подбегающий к воротам, ударяющий мяч… И зрители, говорящие на чудесном знакомом, даже родном языке… И мяч, взлетающий в небо и долго-долго, всегда — не опускающийся оттуда…