Рорк! - Аврам Дэвидсон

И к тому времени все токи вымерли бы. Нет… медик, погруженный в свои мхи, лишайники и другие детали ботанического хобби, не побеспокоился указать продолжительность каждой вспышки болезни. Но было очевидно, что начиналась вспышка через двадцать дней после того, как генераторы прекращали работу на максимальном режиме.

Генераторы работали в максимальном режиме только для того, чтобы поддерживать силовые поля.

А силовые поля нужны были только для защиты от рипов, когда те необыкновенно размножались. Отсюда следовало, что не люди заражаются от рорков, и что не рорки получают болезнь от людей. Было очевидно, что токская лихорадка распространяется рипами.

Ломар встал со стула, на котором рассматривал получившуюся таблицу, и отошел от компьютера, дрожа от рвения и обуревавших его идей. Он теперь владел лишь скелетом, если так можно выразиться, знаний об источнике чумы, которая косила токов и уничтожала рорков, но, вероятно, большие знания были бы для него бесполезны. Смутно он припомнил рассказы о древних болезнях, разносимых комарами на Старой Земле. Комары размножались в заболоченных местностях, высыхающих прудах, и когда все это было осушено и покрыто слоем масла, так что погибли все личинки (не в этом ли скрывалось происхождение древнего выражения «лить масло на спокойную воду»?), болезнь исчезла. Конечно, разрабатывались и другие способы, какая-нибудь сыворотка…

Но оставалось верным основное утверждение: уничтожь главный источник — и ты уничтожишь болезнь.

Следовательно, нужно было уничтожить на Пиа-2 рипов. И сейчас был подходящий для этого год — после массового размножения большинство рипов умерло, а выжившие, как он сам это видел, были болезненными и слабыми. Однако большинство из них находились в Роркленде, куда люди не осмеливались проникать. Как же тогда это сделать? И можно ли вообще это сделать? Да, это должно быть сделано. И чем больше он думал, тем больше приходил к убеждению, что существует лишь одно решение проблемы.

Рорки выиграют от искоренения болезни не меньше людей; поэтому дикие люди и рорки должны объединиться и действовать вместе. И предстоит осуществить эту идею ему. Никто другой не сможет это сделать. Но он не видел, как осуществить этот замысел. Он знал, что рорки настроены миролюбиво, но как ему убедить остальных? Само слово «рорк» стало синонимом страха, ненависти, отвращения, жестокости. Что говорят друг другу гильдсмены даже в момент наибольшего расслабления? Смерть роркам!

Нет… подобное объединение невозможно. Невозможно для всех, кроме него.

Он собирался поговорить об этом с Норной, но когда он однажды вернулся домой пораньше, собираясь пойти погулять с ней, чтобы отвлечься от занимавших его мыслей, он обнаружил, что она исчезла.

— Ну, знаете, — сказала чья-то жена, — она мне нравилась, и я старалась сделать так, чтобы ей было хорошо, но у меня не очень получалось. Знаете, какие они бывают. Довольно строгие. Окаменевшие. Пуританские. А другие… большинство… они так презрительно высокомерны, что это приводит меня в ярость. Но в конце концов она все же ток!

В конце концов… Он видел теперь это достаточно ясно. И не мог не осознать и своей вины, своего недавнего равнодушия, занятости работой… он считал, что ее покорность гарантирована… и использовал ее… это было так удобно… Ран Ломар был не очень склонен к самокритике, что вообще характерно для его века и общества. Но он не мог избежать ее теперь. Однако и предаваться ей долго не мог.

Сказал же ему старый Кэп, доложив, что партия № 490 перемещена из сушильного навеса на склад и готова к упаковке и все остальные партии также находятся на складе; так вот Кэп сказал ему:

— Ну, а я не удивлен, да. Кровь скажет свое. Ее отца я хорошо знал, да, Олд Ган, — но мать была токской девушкой, а та, с которой вы пришли сюда, кем была она? Также токской девушкой. Доброе утро, да. Естественно, что она отправилась к своим, в Токитаун. Дикие, прирученные, северные, южные — какая разница?

Ран хотел отыскать ее, извиниться, убеждать, уговаривать, стараться вернуть ее назад. Но дорога в Токитаун проходила мимо его квартиры, и он решил зайти туда переодеться и избавиться от терпкого острого запаха сушильного навеса. Кто-то был в его комнате.

— Ты вернулась! — сказал он. — Я рад.

— Я тоже рада, — ответила она. — И рада, что ты рад.

— Линдел? — сказал он.

Она сидела на его постели, скрестив ноги и спрятав лицо в ладонях. Кивнула:

— Да… Линдел. Ты знал, что я вернусь к тебе? Я была уверена, что она тебе наскучит. У меня был однажды любовник из токов. Он был всегда готов, всегда хотел меня. Но ничего больше. Да и как может быть иначе? Я ждала и я рада. А ты? Ты на самом деле рад?

Он сел рядом с ней, развел ее руки, и она тесно прижалась к нему. Он сказал ей, что очень рад, а потом и продемонстрировал, как именно рад. С ней очень приятно, искушение махнуть на все рукой сильно, он сдался, и так потянулись дни.

Командир послал за ним. С застывшим лицом стоял он на возвышении в центре приемного зала, обычно именуемого залом советов. Ран был здесь раньше только один раз, и, хотя он терпеть не мог различные церемонии, его поразили богатые золотые украшения и фрески, выполненные давно забытым художником. Дикие люди, напряженно сгрудившиеся в зале, на мгновение перестали разговаривать при виде Рана; потом начали вновь, но уже тише.

Ран при первом же взгляде узнал Жана Малларди и клювоносого старого Ханнита. Командир шепотом заговорил с ним.

— Мне следовало обратить больше внимания на ваш рассказ, — сказал он, — но я принесу извинения в другое время. Эти, — он кивком головы указал на диких токов, — болтают и трещат с того момента, как их лодки причалили этим утром, так что я теперь знаю, что им нужно. Теперь мы будем обсуждать это дело официально.

В его манерах не было и намека на старую королеву, и не в первый раз Ран удивился, как его начальник умеет преобразиться, а потом прийти в прежнее состояние; конечно, он никогда не был уверен, которое из состояний является истинным… но сейчас было не время для рассуждений. Правая нога Харба слегка нажала на бледно-зеленую поверхность ковра. Прозвучал гонг, движение и разговоры прекратились.

— Я не хочу играть с вами в слова, — заявил Харб. — Вы пришли не для покупки серы или мотыжных лезвий. Вы хотели говорить со мной. Я здесь и слушаю вас.

Жан Малларди громко прочистил горло и плюнул на ковер. Это не было выражение презрения или оскорбления, он просто хотел плюнуть, и в его обычаях, привычках, правах ничто не запрещало ему сделать это. Он поднял свое длинное худое лицо, выставив редкую, вьющуюся черную бородку.