Гавайская петля - Сергей Зверев

– Почту за честь, сенатор, – улыбнулся Туманов.

Позднее он видел, как сенатор на заднем дворе в увитой плющом беседке разговаривал с Темницким. Беседа носила конфиденциальный характер. Темницкий увлеченно говорил на безупречном английском, сенатор вдумчиво слушал и кивал. Чуть позднее в той же беседке Стэнхилл общался с упитанным негром. Смокинг на собеседнике топорщился и сочетался с негром примерно так же, как сочетаются молоко и селедка. И эта беседа протекала в интимной атмосфере. Вряд ли стоило беспокоиться – оба входа в беседку контролировали громилы из службы безопасности.

– Гуляем, господа, гуляем! – объявил во всеуслышание сенатор, появляясь на лужайке. – Мы славно поработали, мы славно отдохнем! Иисус свидетель – сколько можно работать?

Его обступали люди, взяла под руку жена Глория. Сенатору всучили микрофон, он поблагодарил гостей, что приехали к нему в такую даль, произнес приветственную речь, о том, как рад он их всех видеть в этом прекраснейшем штате Алоха – и на прекраснейшем же острове… Туманов не слушал приветственную речь, выбрался из толпы, вернулся в дом. Он бродил по этажам огромного здания, обставленного дорогой мебелью, отделанного по последнему слову. Напыщенное барокко – «порочное, распущенное, склонное к излишеству». Огромный холл, венчаемый хрустальной люстрой. Похожая люстра висела в зрительном зале оперного театра в родном Н-ске. Показная роскошь. Потолки, украшенные фресками. Бельэтаж с нарядными галереями, пышные картины – стилизации под Рубенса и Караваджо. Библиотека, бильярдный зал. Два крыла – в одном комнаты для прислуги, кухня, в другом… сам черт ногу сломит. Людей в этот час в доме было мало, гулко отдавались шаги, Павел заглядывал в помещения, где были открыты двери, осваивал широкие лестничные пролеты. Удивленно рассматривал мебель из ореха, вазы с растительными орнаментами. Выбрался на задний двор через черный ход, бродил по темным аллеям. Постоял у двухэтажного флигеля в глубине сквера – все окна были темными, прошелся вдоль ограды. Музыка с лужайки и гомон толпы сюда почти не долетали. Он стоял посреди аллейки в тупом оцепенении. Гадкие мысли копошились под черепной коробкой. Левиц не врал, он чувствовал это кожей и прочими местами. Но Левиц мог ошибаться. Насчет Вердиса, насчет «прикладного» отношения Ордена к персоне сенатора. Насчет того, что контакт Вердиса с сенатором произойдет именно здесь и в эту ночь. Он не видел никого, кто бы отчасти напоминал Вердиса.

Ладно, успокоил себя Туманов, если этого не произойдет, ты ничего не теряешь. Выпьешь пару бокалов (только не больше), проведешь время, утром напоешь сенатору что-нибудь завиральное (только не перегнуть) и спокойно вернешься с Темницким на Хаву. А там уж будешь думать, как удрать домой.

Из глубины аллейки донесся мужской смех. Павел сбросил оцепенение, навострил уши. Говорили на местном наречии – громко, небрежно. И снова дружный хохот. Туманов перешел к ограде. Возникли несколько людей, вооруженных автоматами. Коренные обитатели Гавайев, неаккуратные, с длинными волосами, в каких-то пиратских банданах. Джип с открытым верхом стоял у задних западных ворот и прекрасно освещался фонарем. Парень, сидящий на капоте, запрокинув голову, допил лимонад, бросил пустую банку за спину, в салон. Спрыгнул на дорожку, поправил болтающийся за спиной «М-4» – укороченный «десантный» вариант популярной скорострельной винтовки «М-16». Парень в салоне, неудачно поймавший банку, швырнул ее обратно владельцу. Парень оказался ловким – поймал ее под дружный хохот, отправил в кусты. Сместился в тень, принялся мочиться на ограду. Двое, прохлаждающиеся у ворот, тут же начали над ним балагурить.

Парни вели себя раскованно. Их явно сюда поставили – стеречь задние ворота. Смотрелась эта четверка не ахти, но ничего удивительного в открытии не было. Возможно, Левиц не так уж лукавил насчет смычки «города» и «деревни» – службы безопасности сенатора с местными отморозками Крэйга. Заскрипела калитка в воротах. Туманов насторожился, попятился в тень. Вояки тоже забеспокоились. Объявился еще один представитель древнейшей полинезийской народности – с замашками старшего. Туманов почувствовал, как холодок побежал по спине…

Волосы у субъекта были стянуты на затылке в косичку, но не узнать его было невозможно. Он что-то отрывисто бросил подчиненным, и те мгновенно подобрались, подтянули штаны. Субъект раздраженно скривился, произнес прочувствованную тираду. Подчиненные внимали, стали дружно кивать. Субъект фыркнул и убыл. А он, оказывается, старший. Что-то типа «бригадира» – по российской уголовной фене. Парня звали Олеха – если верить покойному Левицу, а с чего бы ему, собственно, не верить? Под его умелым руководством банда положила Горгулина попутно с кучей непричастных к делу людей. Возможно, это он руководил ликвидацией британских разведчиков. А также самого Левица – ведь было, если вспомнить, в фигуре склонившегося над раненым человека что-то знакомое.

Размышляя на тему, что в мелочах Левиц не лукавил, Туманов вернулся на лужайку. Оркестр исполнял что-то медленное, душещипательное. Он присел на свободную лавочку под сенью олеандра, начал разбираться с местными условиями. Публика оккупировала столики, несколько пар танцевали на импровизированном танцполе. Рекой текло шампанское, между столиками носились надрессированные официанты. Факелы горели по периметру лужайки. Вспыхивали жадным пламенем жаровни – повара в них что-то подливали. Павел нашел сенатора Стэнхилла. Хозяин особняка являлся центральной фигурой вечеринки. Он восседал в центре «банкетного зала» – вместе с супругой, еще с какими-то типами. Сенатор много не пил – гремели тосты, он поднимал фужер с искрящимся напитком, пригубливал и ставил на место. Неустанно улыбалась и смеялась его супруга Глория (и как хватает сил улыбаться и смеяться?) – болезненно худая особа с бескровным лицом. Сенатор общался со многими людьми. Кое с кем – не по разу. Кто к нему тянулся больше других? Туманов старался запомнить лица. Двоих он уже знал – Тоби Эмерсон и его белокурая жена Сьюзан. Слащавый тип, он терпеть не мог таких людей – подобострастных лизоблюдов с фигой в кармане. Тоби вился вокруг сенатора, толкал дурацкие шутки и сам же над ними хихикал. Их столик стоял неподалеку от столика Стэнхилла. Супруга Эмерсона Сьюзан участия в вакханалии не принимала, тянула шампанское, сдержанно улыбалась. Если что-то спрашивали, она отвечала. Не такая уж уродина, как расписал Темницкий. И вечерний наряд, дополненный ожерельем из кораллов, ей очень шел. А вот печальная – это точно. Особенно глаза, большие, круглые, напоенные нездешней меланхолией. В иной обстановке он мог бы и приударить за такой дамой. Павел, кажется, догадывался о причине ее печали. Внимание привлекла еще одна особа – классическая женщина-вамп. Высокая, стройная, черноволосая, со смеющимися глазами – она сидела за столиком по правую руку от сенатора и с трудом себя удерживала, чтобы не коснуться его бедра коленкой. Густые волосы сплетались на макушке в причудливую башню, что отнюдь не портило даму, вечернее платье представляло одно сплошное декольте (особенно сзади). Она заразительно смеялась, запрокинув голову. От внимания не укрылось – супруга сенатора посматривает на нее с нескрываемой неприязнью. И спутник дамы-вамп не составлял конкуренцию сенатору – какой-то маслянистый, постный, со щеточкой усов под носом. Он почти не смотрел на свою спутницу, вертел головой, словно выискивал кого-то в толпе.

Особняком сидели Темницкий, конгрессмен Макгилберг с женой Этель. Наблюдать за ними было сущим удовольствием по Фрейду. Но троица меньше всего волновала Туманова. С этими все понятно. Конгрессмен симпатизировал российскому бизнесмену. Или интересы, простирающиеся на российский бизнес, заставляли изображать симпатию. За своими стараниями он не видел, что происходит у него под носом. Темницкому не чужд был дух авантюризма. Когда конгрессмен отворачивался, мужчина и женщина устремляли друг на дружку такие пронзительные взгляды, что спина покрывалась мурашками. Временами к сенатору подбирался упитанный тип с роскошным чубом и славянской физиономией – энергично что-то говорил, жестикулировал. Сенатор нетерпеливо кивал – мол, позднее. Отметились еще несколько человек – явно не на последних ролях. Уже помянутый чернокожий толстяк в смокинге – вальяжный, едва помещающийся на стуле. Сухарь лет пятидесяти – жилистый, невысокий, с военной выправкой, у него был трубный раскатистый голос, он мог перекричать любую вечеринку, что и делал, когда хотел по какой-либо причине объявить тост. Был еще один тип – довольно плотный, с кошачьей походкой, у него были длинные вьющиеся волосы и очки в золотой оправе. На плейбоя субъект не тянул, но на статус «богатенького буратино» – вполне. Большую часть времени он сидел, развалившись на стуле, вытянув ноги и неторопливо потягивая коктейль.