Князь Никто - Саша Фишер

— Ты меня запутываешь, — сказал я, глядя как к берегу причаливает изящная лодочка. Галантный кавалер выскакивает из нее и подает даме в белом платье руку. Дама как две капли воды похожа на ту девушку, с которой у меня было здесь свидание.

— Это ты сам себя запутываешь, — сказал Прошка. А оркестр у ротонды заиграл какой–то бравурный марш…

Я тогда проснулся и понял, где нужно искать. Ну то есть не то, чтобы прямо карта перед глазами нарисовалась с красным крестом в том месте, где деньги зарыты. Просто я сформулировал важную идею.

Рубина сказала, что нужны деньги. И она совершенно права. Только вот я не торговый магнат, чтобы заработать себе состояние на бирже, акциях или сверхвыгодных сделках, и не криминальный талант, чтобы провернуть одно преступление века, а потом купаться в золоте до скончания времен. А мне нужно как раз столько.

Пугало собрал неплохую сумму. Для жителя Вяземской Лавры. Любой другой ее обитатель даже за половину этой суммы отца родного продаст.

Только это совсем не те деньги, которыми можно впечатлить аристократа. Шесть сотен? Да я бывало за один вечер в тратил больше…

Я грустно улыбнулся. Прошка Брюс, ты даже после смерти мне помогаешь…

Хотя, подождите. Что значит, после смерти? До его смерти еще полвека, он даже не родился еще! А его отцу сейчас, должно быть, примерно как мне нынешнему. Или он постарше?.. Про отца Прошки я знал только то, что у него была аптека на Большом Проспекте Васильевского острова. Приметная. Хозяин доходного дома, где он арендовал помещение, зачем–то пристроил к своему дому башню с уродливой горгульей на вершине. Мы когда гуляли в тех местах, Прошка мне ее показывал.

Брюсы потеряли дворянское достоинство лет за сто до нашего знакомства с Прошкой. И историю эту он мне рассказывать или не захотел, или сам ее толком не знал. Одно время я даже думал, что он он придумал себе, что он Брюс. Потому что в лице его не было ровным счетом никаких схожих черт с его знаменитым обрусевшим шотландским родичем. Что ж, у меня есть все шансы познакомиться и подружиться с его отцом, и, возможно, я наконец узнаю правду, как же все–таки случилось, что обласканный Императорами род был отброшен на самое дно, лишен титулов, званий, наград и магии.

В голове начали появляться наметки чего–то похожего на настоящий план. Я, наконец, вернулся из чертогов своих воспоминаний и посмотрел на мертвое тело Кочерги. Что–то это место так и притягивает смерть. Надо его быстрее покидать.

А сейчас что делать? Снова запрягать телегу и отправляться на трупный промысел, чтобы провернуть с Кочергой тот же фокус, что и с Пугалом? Или поступить, как полагается добропорядочному гражданину, позвать жандарма и переложить эти заботы на его плечи? Собственно, жандарма можно и не звать, он и сам должен после обеда прийти — проверять, нет ли среди тел тех, которые проходят по полицейским расследованиям.

Пока я думал, раздался стук в дверь. Наверное, это толстяк. Легок на помине… Я натянул на лицо равнодушно–приветливое выражение и поплелся открывать.

Пожалуй, этот день в моем личном рейтинге плохих дней имел все шансы заполучить почетное второе место. Второе — потому что первого такое муторное времяпровождение ну никак не достойно.

Почти до обеда толстяк мурыжил меня переливанием из пустого в порожнее. Пучил глаза, рассказывал, как проницательна и въедлива эта самая Ядвига. И про то, как он хорошо все придумал. При этом никаких конкретных слов насчет того, что он собирается говорить местной «королеве преступного мира» он так и не произнес. А то вдруг он начинал требовать от меня, чтобы я дал слово, держать рот на замке и ни в коем случае не вмешиваться в беседу на высшем уровне. В тот момент, когда в дверь постучался жандарм, я уже почти готов был придушить моего толстого «компаньона».

К двери я понесся практически бегом. Распахнул ее, впуская жандарма внутрь.

И самым приятным зрелищем в этот момент было перекошенное лицо толстяка. Который даже не подозревал, что пока он разглагольствовал о своих дипломатических талантах, совсем рядом с ним все это время лежал убитый Кочерга.

— Сегодня вообще никого? — жандарм недоуменно свел брови, оглядел пустые нары. Зыркнул на толстяка, который тут же сжался и стал как будто бы вдвое меньше. Посмотрел на меня.

— Случилось кое–что плохое, — сказал я и сделал тревожное и скорбное лицо. — Сегодня ночью меня не было дома. Я… Ну, в общем, так получилось, что когда Алоизий Макарыч вечером не появился, как обещал, я пошел на Сенной рынок, потом мы с друзьями гуляли по Садовой и пели песни, я слушал музыкантов… В общем, потом солнце уже встало, и я пришел домой. А здесь… Пойдемте, я покажу., ваше благородие…

Я потянул его за рукав. От обращения «ваше благородие» жандарм слегка даже порозовел. Никакое он не благородие, разумеется. Обычный мужик, отслужил четверть века в армии, потом получил непыльную работку в Спасском полицейском округе. Лицо типично рабочеркестьянское. Но я же неграмотный мальчишка. Для меня любой человек в мундире — небожитель.

Увидев мертвого Кочергу, жандарм пожевал губами. Задал мне пару–тройку вопросов, на которые я и так уже ответил. Достал бланк протокола, накорябал несколько строчек. Кликнул двух молчаливых подручных от своей повозки. Он сноровисто забрали тело. Жандарм с кислым лицом поблагодарил меня за бдительность, похлопал по плечу, развернулся на пятках и вышел за порог. Что–то мне подсказывало, что никакого расследования он вести не будет. Место происшествия он не осматривал, никаких замеров не проводил, не вызывал никого, кто бы этим занялся. Значит…

— Он все это время лежал здесь, и ты мне ничего не сказал?! — напустился на меня толстяк, когда жандарм ушел.

Я пожал плечами и закатил глаза.

Как оказалось, обитала Ядвига в малиннике. Это еще одно злачное место рядом с Сенной площадью. Только в отличие от Вяземской Лавры, которая была оплотом нищеты, тлена и беспробудного пьянства, малинник представлял собой куда более жизнерадостное место. Здесь любили и умели предаваться всем грехам, до которых был в состоянии додуматься человек. Или, говоря простыми словами, это был бордель. Или даже целый комплекс борделей.

За общим фасадом, выходившим на Сенную площадь, прятались несколько зданий, некоторые из которых стояли автономно, а некоторые были объединены общими галереями–переходами. Проулки между домами освещали китайские бумажные фонарики и алхимические фонари самых причудливых расцветок. Трещины в стенах и язвы обвалившейся штукатурки были стыдливо прикрыты полотнищами ярких расцветок, аляповатыми панно с грубо намалеванными не очень