Крест на башне - Андрей Уланов

Мой бог, думаю, клянусь тебе, что, как только отыщу храм твой недобомбленный, пусть и православный, ну тебе-то на все эти людские заморочки плевать, ты все равно для всех един, поставлю самую большую свечу, которая только в этом храме найдется. За то, что позволил мне познать это, не забрал в царство твое до срока, как тысячи, десятки, сотни тысяч таких же, как я, Эрихов, Фрицев, Михелей… Иванов, Сэмов, Пьеров. Всех, кто потерял жизнь свою, так и не познав то, единственное, ради чего жить стоит!

Было оно – потрясающе! В жизни еще никогда ничего и близко подобного не испытывал.

Только война – неподходящая все же обстановка для такого расслабления. А я – поплыл, размяк… за что и поплатился почти сразу же.

Стекол в окнах, само собой, не было. Я прикинул – сам в темном, на фоне темной же комнаты, хрен меня кто с улицы углядит! Натянул майку, ее больше по привычке, рубашку, в брюки влез и шагнул к проему – насладиться, так сказать, открывающимся видом, воздуха свежего глотнуть.

А полминуты спустя меня за правое плечо несильно дернуло.

Звук на удивление слабый был. Не нормальный винтовочный «бух», а приглушенное такое «паф-ф». Если бы вспышку в угловом окне на той стороне улицы не засек, может, и сообразил бы не сразу.

Подхватил со стула «бергманн», вскинул и влепил в это оконце очередь, щедро, на полрожка, щепки от подоконника так и брызнули. И только когда спуск отпустил, чувствую – больно!

Тут дверь в спальню распахнулась, и в нее, что в твой кошмарный сон, ввалился Михеев, уже с какой-то пузатой бутылкой в лапе.

– Шо стряслось, командир?

– Да так, ничего особенного. Снайпер меня подстрелил.

Стаська, что на кровати в покрывало куталась, странный какой-то звук издала. Михеев на нее оглянулся коротко – и снова на меня. Похоже, не удивился он нисколечки – а что, дело житейское. Вот ранение у командира – это другое, из-за него последствия могут проистечь самые разнообразные.

Над соседним кварталом как раз осветительную подвесили. Я глаза скосил – ну да, на плече, ближе к шее, аккуратная дырочка и вокруг нее рубашка влажно отблескивает.

Странно… на такой дистанции – меньше сотни метров, – меня винтовочная пуля три раза должна была насквозь прошить. Или, если б дум-дум попался, все плечо к свиньям собачьим разворотить!

– Михалыч, – я повернулся к нему спиной, – глянь, выходное имеется?

– Не, – мехвод, похоже, не меньше меня удивился.

Что за хрень, думаю, не из пистолета же по мне пальнули? Да и то… отверстие от пули совсем уж какое-то маленькое, даже на обычные русские «три линии» не тянет.

Попробовал руку поднять, прочувствовать хоть примерно, где эта зараза во мне засела – и тут меня так замечательно скрутило… только и сумел, что через стиснутые зубы: – scheisse! – выдохнуть.

Доплелся кое-как до кровати, сел…

– Михалыч, – не разжимая зубов, прошипел я, – давай этого… змея…

– Не надо!

Алексей едва успел к дверям развернуться – замер и на Стаську с удивлением уставился.

– Не надо этого коновала звать. Сама все сделаю. – Я даже улыбнуться сумел.

– Ты что, все это время диплом докторский за подкладкой таскала?

– Не твое дело!

Сказала – как люк захлопнула. Я так и остался сидеть опешивший, а она спокойно к Михееву развернулась и командовать начала.

– Мне потребуются: бинты, горячая вода, свеча…

– …скальпель, спирт, спирт, огурец! – закончил я. – Стаська, не дури!

Как она на меня посмотрела!

Секунды три я этот взгляд выдерживал, не больше. Сдался.

– Стась… ты серьезно?

– Да.

– Ясно. Значит так. Михеич, ты без подмоги этот шкаф, – кивнул на хоромину у стены, – сдвинуть сможешь?

– Попробую…

– Пробовать не надо, лучше Севшина позови. Задвинете его к окну… подоконник в комнату не выступает, так что станет заподлицо. Потом… как у нас с водой?

– Хреново. Совсем.

– Тогда… чего у тебя там в бутылке?

– Ром… прости, командир, сразу не сообразил… на, глотни.

Взялся здоровой рукой, присосался к горлышку, сделал глоток… и глаза у меня, как у рака, на стебельках чуть наружу не полезли. Ну ни хрена ж себе до чего штука забористая!

– Шо, здорово? Это я бар хозяина раскурочил.

– Не слабо, – кивнул я и осторожно опустил бутыль на пол. – Сгодится… для дезинфекции.

Алексей только вздохнул тоскливо.

– Еще чего?

– Аптечку нашу. И одолжи у грязедавов пару таблеток для костра.

– Сделаю, командир. – Утопал.

– И чем же, – поинтересовался я у Стаськи, – вы, господин оберштабсарцт [25], меня оперировать собрались?

А она уверенно, словно всю жизнь в этой спальне провела, села на край кровати, наклонилась к тумбочке, открыла ее, пошарила внутри – секунд тридцать, не больше, – и достала оттуда какую-то кожаную фигню, размером с книгу, на «молнии». Вжик – фигня надвое раскрылась, гляжу, а в ней всякие пилочки, щипчики, пинцетики общим числом «до хрена». Маникюрный набор.

– Слушай, – удивился я, – ты что, знала, что он там будет?

– Конечно.

Лезть в глубь раны прежде, чем морфин подействует, я Стаське не позволил. Смысл? Пуля уже во мне сидит и за лишних пять минут никуда не денется.

Разрешил только снаружи обработать. Благо, в аптечке нашей панцерной и антисептик имелся и даже тампоны готовые.

Стянул кое-как рубашку. Майку вообще поначалу распороть думал, но пожалел – она у меня старого еще образца, с орлом на всю грудь. Пошипел, попыхтел и со Стаськиной подмогой содрал.

Лег на кровать. Паршиво, думаю, что нет поблизости ничего такого, куда вцепиться можно было бы. А то морфин морфином, только зреет во мне уверенность – как начнет моя малышка-докторша своими блескучими штучками в ране орудовать, взвоет один бравый фельдлейтенант не хуже авиабомбы.

– Давай, зверствуй.

Мелькнула даже мыслишка глаза закрыть, но я мигом ее прогнал – нет уж, думаю, лучше я отслеживать буду, чего со мной делают и, главное, чего делать собираются.

Некоторые познания по этой части у меня имелись – Вольф после гомельского котла весь наш экипаж заставил пару инструкций наизусть заучить. В них, правда, больше упор делался на том, чего с собой в случае ранения вытворять ни в коем случае не следует – порохом рану прижигать, зашивать нестерильной ниткой и вообще всяким самолечением заниматься.

Пока вроде Стаська все правильно делала, по науке. Аккуратненько края йодом промакнула, потом пинцет взяла и р-раз – выдернула из ранки пару волокон нитяных, от рубашки.

– Сядь, Эрик. Когда ты лежишь, видно плохо.

И то верно. Все потому, что таблетка, которую Михеев у пехоты взял, неважная оказалась, с примесями какими-то. Горит не ровно и чисто, как положено, а дергается, искорками постреливает. Поднос жалко – он, хоть и металлический, но росписью покрыт от и до. Старался кто-то, а после этой таблетки такое пятно останется, что хрена с два дочиста отскребешь.

Сел. Стаська вгляделась, примерилась, еще одну нитку выдернула…

– Вообще-то, – заметила вполголоса, – тебе повезло крупно. Пройди эта пуля чуть ниже, попала бы в ключицу и разбила ее на множество мелких и остреньких косточек. А, окажись у нее еще немного энергии, могла бы задеть и находящийся за ключицей нервный узел. У тебя же пуля просто и безобидно застряла в дельтовидной мышце. Впрочем, – добавила она, – ничего особого странного в этом нет, учитывая то, какую мышцу ты себе отрастил и, – ай! – натренировал.

«Ай» – это я, гнусно воспользовавшись положением, здоровой рукой лекторшу за задочек слегка ущипнул. Захотелось…

– Эрик, – укоризненно покачала головкой мой ангелок, – что же ты…

Голос у нее при этом прыгал странно, но в тот момент я этому значения никакого не придал – не до того было. С собственными бы заморочками разобраться.

И, как раз, чувствую – «плыть» потихоньку начинаю.

– Так, Стась… раз уж взялась… соберись и выдергивай эту пилюлю к разэдакой матери! Потому как я, похоже, скоро просто отрублюсь.

Принцесса моя губку прикусила, задумалась…

Глазки у нее при свете таблетки забавно так отблескивают – два черных озера с искорками в глубине.

– Больно будет. Очень.

– Да уж, – отзывался я, – догадываюсь, что не господня благодать на меня сейчас прольется.

– Ну, тогда держись…

Хотел, было, пошутить, но увидел щипчики, которыми она пулю тащить собралась, и сразу все шутки юмора из башки повылетали. Одна только мысль осталась – ох, и взвою же я сейчас!

Нет, думаю, надо все-таки сдержаться. В конце концов, не сопляк малолетний – панцерник да еще и офицер! Честь мундира обязывает… три раза!

Пока баронеска моя пулю эту подцепить пыталась, я терпел. Хотя пару раз становилось… особенно хорошо. Но как только она ее потащила…

Нет, выть я не стал. Просто все слова, которые не просто аристократочкам юным, а и обычным фройляйн знать не полагается, хлынули из меня, как, извиняюсь, дерьмо из дизентерийника. Немецкие, русские… все, что знал – выдал!