Крест на башне - Андрей Уланов

Глянул я в проем, на зверика… ну да, шестьдесят метров плюс-минус. И – голый асфальт, не укроешься. Хорошо, если тот болван-пулеметчик так и не догадался прицел поправить, а если сообразил? Лично я бы такого горе-бегуна из карабина снял бы на раз.

– Ладно, – выдыхаю. – Но… Серко, сука, если ты до моего возращения сдохнешь… я разозлюсь. Очень сильно.

Закинул «бергманн» за спину, воздуху в легкие набрал – и побежал.

Повезло. Пулеметчик авровский то ли бутерброд как раз жевать затеял, то ли еще как-то отвлекся – засек меня только на последней трети пути. Стрельнул короткой – метра на три вправо промахнулся. Спохватился, начал панцер поливать. Только ведь я тоже головой работать умею. Не на башню полез, суслика изображать, а с ходу, рыбкой, в люк мехвода. Нырнул, подтянулся, люк захлопнул… так-то, думаю, пусть я в темноте и вверх тормашками, зато хрен меня теперь пулеметом выковырнешь.

Кое-как перетек в нормальное положение. Эх, думаю, знать бы… вкатил бы сейчас бы по этому горе-пулеметчику восемь-восемь в подарочек!

Перелез в башню, помешкал чуть и выстрелил к свиньям собачьим все шесть дымовых гранатометов. Какого, спрашивается, их экономить, для кого?

Достал аптечку, заодно уж от курсового короб с лентой отстегнул, высунулся, подождал, пока завесу чуть больше по фронту растянет, и спокойно, – чтоб, не дай господь, не навернуться с ампулами драгоценными, – пошел обратно.

Заскочил в подъезд, смотрю – Стаська около раненого на коленях сидит, личико в ладони спрятала, рядом санитар хмурый переминается, а Севшин на меня глянул коротко и сразу же глаза отвел.

У меня во рту сразу привкус медный появился.

– Что? – спрашиваю. – Не дождался?

– Ровно как, – отвечает санитар, – ты до панцера добежал. Болевой шок, плюс кровопотеря. Вообще, он еще долго держался для таких ран.

Я уж было собрался высказать… все, что мне по этому поводу сказать хотелось. Но тут Стаська ладони от лица отняла, голову подняла… Заглянул я в ее глаза сухие и ничего не сказал. Совсем.

Даже короб с лентой не грохнул с маху, а аккуратно на пол поставил.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Темнота этой ночью была в Курске очень относительная.

Больше всего света было, пожалуй что, от зарева в центре – ребята фон Шмее в очередной раз постарались. Плюс осветительные ракеты по всему периметру, наши их почти непрерывно развешивали, и такие же ракеты авровцы в самом городе время от времени то тут, то там запускали. Ну и всякой мелочи до кучи: трассера, мелкие пожары. Одна куча мусора почти напротив входа, на противоположной стороне улицы, полночи полыхала.

Звуковое оформление… тоже соответствовало. Стрельба, взрывы…

Честно говоря, я долго удивлялся, что меныновцы нас в первые же часы не прищучили. Превосходство численное перед теми нашими частями, что успели в город войти, у них было просто подавляющее, с учетом, сколько местных обывателей под ружье поставили. Начни они целенаправленно зачищать таких вот «крыс», как мы…

В особняке нас было одиннадцать душ. Четверо, – считая Стаську за полноценного бойца, – панцерников и семь пехотинцев. Один 47-й машингевер, четыре самозарядки, четыре машинпистолета, три десятка гранат. Ну и всякая мелочь, вроде карманного «вальтерка» той же Стаськи, который я ей презентовал два дня назад, выменяв у пехотного фельдфебеля на три пачки сигарет. Патронов, при везении, могло хватить минуты на три.

Формально я был старшим по званию. Но прежде мне воевать «не под броней» лишь один раз доводилось. Гри года назад, когда из гомельского котла выходили. Да и то правильнее сказать, не «воевать», а «выползать из болот», куда нас русская 12-я армия загнала, «жрать всякую хрень» и «прятаться по кустам» при первом же подозрительном шорохе.

Так что когда за окнами более-менее потемнело, я позвал пехотного унтера в комнатушку рядом с лестницей на второй этаж, – судя по дешевеньким драным обоям и какому-то странному терпкому запаху, это была комната прислуги, – и мы вдвоем спокойно оценивали обстановку.

Собственно, выбор был невелик – либо, пользуясь темнотой, попытаться выбраться из этой чертовой западни, в которую превратился для нас этот проклятый город, либо сидеть и ждать.

Я, признаюсь, больше к первому склонялся: в особняке наверняка должно было бы найтись какое-нибудь штатское тряпье. Напялить его на Севшина, Михеева и – особенно! – на Стаську, пустить их в авангарде и ни одна авровская сука не сообразит, кто мы такие на самом деле, пока не получит штыком под ребра!

Унтер, Йохан его звали, здоровый рыжий парень откуда-то с севера, кажется, из Гамбурга. Так вот, он согласился было, что таким вот, как говорят русские, макаром, мы дойдем до окраины, и в упор сразил меня простеньким, как пуля, вопросом:

– Дальше-то чего?

– Не понял, поясни?

– Поднимись на второй этаж и выгляни в окно. Только осторожно… чтобы пулю зевалом не поймать. Наши сейчас нервные… над каждым вшивым кустиком вешают по три ракеты и лупят по каждой из трех теней, которые этот кустик отбрасывает! Смекаешь? А русские, которые, сдается, стянулись к окраинам, на случай если наши ночью контратаковать попытаются, если кого засекут на нейтралке тоже с удовольствием врежут, потому как будут твердо знать, что ихних там быть не может.

– Ну, – неуверенно начал я, – может, к утру притихнет.

– А до утра нам, значит, – мотнул головой унтер в сторону входа, – среди этого карнавала разгуливать? Ночной бой это и так dingsda, а ночной бой в городе – вдвойне.

И мы остались.

Йохан со своими расположился на первом этаже, нам же, соответственно, достался второй.

Не знаю, кому раньше принадлежал этот особняк, но денег этот кто-то явно не считал. Точнее считал: мешками, на вес.

Помню, когда мне перед войной достался «по наследству» велосипед двоюродного братца, – старый, раздолбанный, но еще «пригодный к употреблению», – я катался на нем к своему дружку в соседний район, и дорога моя в одном месте шла по улочке, сплошь уставленной такими вот особняками. Только у нас они были все же поменьше и… поаккуратнее, что ли? Передними стояли красивые сверкающие авто, вроде того, о котором вздыхал Клаус, в них садились люди в модной дорогой одежде, каждая пуговица на которой наверняка стоила больше всего моего шмотья. И мне каждый раз очень хотелось заглянуть внутрь и узнать, что же там, за кружевными стенами накрахмаленных занавесок?

Ну и… сбылась, называется, мечта…

По-хорошему, в такой вот домик Эриха Босса надо пускать только в газовой маске – чтобы ненароком не осквернил грязным своим дыханием какую-нибудь полировано-лакированную деревяшку. А то и вовсе, «презерватив», в смысле, полный противохимический комплект напялить.

Меня уже первая комната почти наповал убила. Кабинет, так это, наверное, называется. Стол массивный, как лобовая бронеплита у «триппера», весь покрыт зеленым сукном и лампа на нем с зеленым абажуром. А рядом со столом – глобус, огромный, со Стаську ростом, в старинном стиле исполненный: парусники по океанам волны рассекают, на Африке жираф стоит, выше него пирамидки виднеются.

Ванная комната, опять же… в этом чугунном бассейне впятером, полным экипажем можно спокойно купаться, да что там – заплывы на время устраивать, от края к краю.

Ну а спальня – это уже был просто, как говорит Вольф, coup de grace [24]!

Как увидел кровать эту роскошную – парча, бархат, шелк, в одной подушке утонуть можно, а по всей кровати – на «кузнечике» круги спокойно нарезать, не боясь свалиться… увидел я эту роскошь и решил, что вся меньшовская дивизия, да что там, вся Армия Возрождения России, явись она сейчас под этот особняк, не помешает мне на этой кровати подрыхнуть. Хоть сколько-нибудь – час, полчаса, да хоть пять минут! – но рухну я, такой вот как сейчас: грязный, пропахший солярой и кордитом, на эту кровать, не снимая ботинок, завернусь в покрывало и усну. А потом десять раз меня убивайте, на куски режьте тупыми стеклами – сдохнет фельдлейтенант Эрих Босса со счастливой улыбкой на харе, потому как раз в жизни задрых как человек, а не как тля никчемная!

Упал мордой в подушку и лежу, балдею.

И тут Стаська зашла.

– Эрик!

– Ы?

– Как тебе не стыдно… в грязных ботинках – в кровать! Свинство же!

– Угу, – забулькал я сквозь подушку, – свинство. А я – свинья и сын свиньи и вообще ничего ты не понимаешь. Это ж самое наипервейшее удовольствие – влезть вот так во что-нибудь чистое и красивое, да изгадить его к такой-то матери!

– Издеваешься? – обиженно осведомилась моя графиня.

– Разумеется.

Присела она рядышком на край кровати…

– Стась, скажи, а у тебя такое же вот постельное пространство было или еще больше?

– Меньше. Намного меньше.

– Как так? – удивился я.

– Старинная кровать была, – поясняет она, – и, потом, я ведь с самого детства вверх не особо тянулась… так что хватало. Вот у отца с мамой кровать действительно была еще огромнее… – запнулась, отвернулась.