Быстроногий олень. Книга 1 - Николай Шундик

«Вот они, северные будни», — подумал Владимир, пытаясь в отблесках факела рассмотреть лицо Солнцевой.

…Чай Оля пила жадно, подтрунивая над собой. Тонкое лицо ее полыхало огнем.

— Слушай, у тебя, кажется, температура, — тревожно заметил Владимир.

Солнцева быстрым движением маленьких красивых рук поправила прическу и с легкомыслием молодости, когда слова о болезни вызывают лишь пренебрежительную усмешку, ответила:

— Вздор!.. Я же сама как доктор! Какая болезнь посмеет шутить со мной!

— Ну да, конечно, — добродушно заметил Ковалев. — Иляй мне рассказал, как по твоему рецепту выпил сразу десять порошков. Теперь хвастается: не то что кашлять, чихать перестал.

Солнцева не донесла до рта блюдце.

— Неужели он сразу их? Все?.. Ведь это же сверхлошадиная доза! Я ему по три порошка в день прописала…

— Говорит, хорошо помогло, — усмехнулся Сергей Яковлевич и внезапно забеспокоился:

— Да, чуть не забыл… У меня же тебе письмо.

Оля торопливо вскрыла конверт, отвернулась и стала читать. И вдруг плечи девушки дрогнули, и она неверной походкой вышла из комнаты в пустой темный класс.

Ковалев и Журба, пораженные, переглянулись.

— Наверное, весть о каком-то несчастье привезли мы ей, — тихим, подавленным голосом произнес Сергей Яковлевич. Владимир решительно встал и вышел вслед за Олей.

2

На второй день, чуть свет, весь поселок Янрай был взволнован новостью о том, что колхозу пришло фронтовое задание: поймать сверх плана еще триста песцов.

— Где же взять их? — ворчал в своей яранге Нотат, пожилой мужчина с длинным худым лицом, расписанным по щекам крестиками татуировки. — Вот если мышь за песца принимать, тогда, может, получилось бы что-нибудь.

Кто-то поднял чоыргын полога. В спальное помещение хлынул сизый клуб холодного воздуха. Пламя лампы замигало, едва не потухло.

— Секретарь с Гэмалем и Айгинто по поселку ходят, — послышался женский голос. Нотат узнал соседку Пэпэв.

— Убери-ка получше в пологе, — приказал он жене, — быть может, там еще есть у тебя свежее мясо оленя: хороший гость быть должен.

А секретарь действительно вместе с Айгинто и Гэмалем обходили поселок. Пурга за ночь утихла. Искрящаяся белизна снега слепила глаза до боли. Холодное солнце, закрытое радужной мглой изморози, казалось желтым, расплывчатым пятном. Над трубами домов и верхушками яранг стояли неподвижные, будто скованные морозом, столбы дыма. Тропинка вдоль поселка переметена твердыми застругами, похожими на граненый мрамор.

В расшитой меховой кухлянке, в мохнатом малахае Ковалев казался гораздо выше и толще, чем был обычно. Попыхивая коротенькой трубкой, он внимательно рассматривал поселок.

— Вот три дома еще не достроили. Будем достраивать, — объяснил Айгинто.

— Ну что ж, достраивайте дома. Только о плане своем основном не забывайте! — предупредил Сергей Яковлевич. — Вы хорошо знаете: пушнина — это танка, пушки, самолеты!

К приходу секретаря в яранге Нотата уже оказалось много людей; часть из них находилась в пологе, другая часть — в самом шатре яранги.

— Вот послушайте, какие слова от парторга сегодня слыхал, — донесся чей-то простуженный голос из полога.

Ковалев поднял руку, прося тишины у людей, сидевших в шатре яранги. Охотники поняли, что секретаря заинтересовал голос, доносившийся из полога.

— «Скажите, в кого из вас хоть один песец выстрелил?» — спрашивает у нас Гэмаль. Мы даже обиделись. Почему такой непонятный вопрос? За мальчиков нас считает, что ли? Когда это бывало, чтобы песец в охотника стрелял? Посмотрел на нас Гэмаль и снова спросил: «Зачем обижаетесь? Не зря такое спросил. Там, у Сталинграда, одному нашему бойцу сто врагов убить надо. Да как убить! Если бы фашисты свои головы, как нерпы глупые, под мушку подставляли, а то они стреляют! Сами, как волки бешеные, дерутся! Так вот, может ли каждый из нас не сто, нет, а всего пятнадцать песцов, которые никогда в охотника не стреляют, сверх плана убить?» А потом Гэмаль взял да и сказал, что нам надо еще сверх плана триста песцов поймать. У нас словно языки отсохли, стыдно сказать было, что это очень трудно.

— Кто это такой замечательный агитатор? — вполголоса спросил Ковалев у Айгинто.

— Это наш бригадир, комсомолец Рультын. Он как раз и работает агитатором, — отозвался Айгинто.

— А я вот тут сейчас только, как медведь в берлоге, ворчал, очень не понравилось мне, что план настолько увеличили, — послышался из полога басок Нотата. — Хорошо, что ты слова мне эти сказал, а то в другом месте где-нибудь ворчать стал бы.

— А вот все же, как нам сверх плана триста песцов поймать? — еще вступил кто-то в разговор в пологе. — Песцов все меньше и меньше становится. Мыши появились. На мышей пошли песцы, а к приманкам не подходят.

Несколько человек, сидевших в шатре яранги, вопросительно посмотрели на секретаря.

— О важном спросил кто-то! — громко сказал секретарь по-чукотски. Люди в пологе притихли.

— Я так думаю, — продолжал Ковалев, — после проверки капканов пусть вечером люди в клубе соберутся, об охотничьих делах как следует поговорим.

…Пока Айгинто открывал собрание, пока выбирали президиум, Ковалев всматривался в лица охотников. Почти всех он знал еще с тех времен, когда работал в Янрае учителем.

«Да, надо так сделать, чтобы люди эти, как и вожаки их, поверили, что они не все еще свои возможности исчерпали до конца. Такие охотники способны превзойти самих себя, — думал Сергей Яковлевич. — Вон Нотат сидит. Я же знаю, какой он азартный ловец и стрелок! Если вступит на след медведя, неделю за ним ходить будет, а медведя все же убьет. А вон в угол забился Тиркин, самый мудрый следопыт, какого мне приходилось встречать на Чукотке. Если захочет — песца из-под земли выкопает. А вон Пытто трубкой попыхивает. Помнится, в те времена, когда капканов сюда еще мало завозили, он свои хитроумные ловушки из дерева и ремня изобретал. Живой, неспокойный ум у этого человека, открытая, широкая душа у него. Если зажечь его — горы свернет».

А янрайцы смотрели на Ковалева и в свою очередь думали о нем как о человеке, который многолетним, упорным трудом, чистосердечностью, неподкупной честностью завоевал себе право называться их настоящим другом.

«Это он меня разговору по бумаге — читать, писать — научил, — думал Тиркин. — Он же заставил Эчилина все мои долги забыть, втолковал в башку Эчилина, что не я ему, а он мне должен, что не он меня кормил, а я его вместе с другими янрайцами-бедняками кормил».

«Первая рубашка матерчатая, которую я в своей жизни носил, была руками учителя Ковалева сшита, — пришло на память Нотату. — Хорошая была рубашка, долго я ее носил, только по праздникам надевал».

«Нам с Пэпэв секретарь Ковалев помог на всю жизнь вместе остаться, — вспоминал Пытто. — Это он сказал шаману Тэкылю, который хотел на Пэпэв жениться, что новый закон не разрешает насильно женщин себе в жены брать, не разрешает несколько жен одному мужчине иметь».

«Это Сергей меня спас, когда грудь у меня сильно заболела, — думал старик Анкоче, пришедший на собрание лишь потому, что здесь должен был говорить человек, которого он в свое время назвал своим сыном. — Это он отобрал меня у шамана Тэкыля и сам отвез на нарте в кэрвукскую больницу».

Много, бесконечно много самого светлого в их жизни могли бы вспомнить в этот вечер янрайцы, если бы попросили их рассказать, чем дорог им этот русский человек, который сидит сейчас за столом, рядом со своими лучшими учениками — Гэмалем и Айгинто.

— Слово имеет товарищ Ковалев! — вдруг объявляет комсомолец Рультын, выбранный председателем собрания.

Ковалев вышел из-за стола. Янрайцы ждали, что вот он сейчас начнет свою беседу, как обычно, шуткой. Но нет, шутить он, видно, не собирается. Они хорошо знают: когда он собирается шутить, то глаза его делаются лукавыми, с насмешливыми искорками.

В совершенстве владея чукотским языком, секретарь начал свое выступление не громко, не торопясь, сохраняя своеобразие чукотской речи.

— Трудная работа у охотника. Еще ночь совсем, еще не солнце, а звезда полярная светит на небе, а охотник уже запрягает собак, едет на приманки. Ветер холодный дует ему навстречу. Мороз, как волк голодный, за лицо хватает. Но охотник едет, собакам помогает через сугробы нарту тащить. Другой раз пурга его в пути застигает. Валит пурга охотника с ног, дышать не дает, собак в сторону с правильного пути сбивает. Охотник устал. Ноги его подгибаются. Выбилась из сил упряжка. Уже не собаки, а он сам тащит нарту, кашель рвет его грудь.

Охотники слушают внимательно. То, что секретарь говорит об их мужественном, суровом труде так, каким он в действительности является, — им очень нравится.