Быстроногий олень. Книга 1 - Николай Шундик

Гэмаль и Айгинто насторожились. «Ну, что ж, наступил самый подходящий момент сказать им самое главное!» — решил секретарь. А Гэмаль и Айгинто ждали напряженно, нетерпеливо.

— Вижу по лицам вашим, ждете вы сообщения важного, — выпрямился на стуле Ковалев. — А сообщение это будет вот какое: по поручению райисполкома и райкома партии я привез вам фронтовое задание — сверх плана поймать еще триста песцов.

Ошеломленные Айгинто и Гэмаль переглянулись. Ковалев ждал, что они скажут. Но ни тот, ни другой не промолвили ни слова.

Ковалев встал, зашагал по комнате. Гэмаль и Айгинто молча наблюдали за ним. Прямой, с широкими плечами, в высоких оленьих торбазах, он был знаком им до мельчайшей черточки, и все же сегодня они чувствовали в нем что-то новое.

«Какой-то не такой он сегодня. Как будто большую, сильно большую ношу поднял», — невольно пришло в голову парторгу.

Ковалев остановился возле Гэмаля и Айгинто и, посмотрев на карту, висевшую на стене, протянул руку к Сталинграду.

— Тяжелые дни у нас сегодня, друзья! Вот здесь по-прежнему такие бои идут, каких никогда, слышите, никогда на земле не бывало! Один советский боец дерется сразу, быть может, с сотней фашистов. Понятно вам, какой у бойцов наших план?

— Один советский солдат и сто фашистов, — пробормотал Айгинто, как бы подсчитывая что-то. — Большой, ой, какой большой план. Теперь мне сниться это будет. Надо всем, всем рассказать завтра: один советский солдат и сто фашистов.

— А у нас на охотника всего пятнадцать песцов сверх плана, — в тон председателю промолвил Гэмаль.

Ковалев слушал Айгинто и Гэмаля и думал о том, что вот эти люди, которые всего несколько минут назад были уверены, что усилия их исчерпаны до конца, уже готовы взяться за гораздо большее, чтобы стать рядом с теми, кто бьется с врагом у Сталинграда.

— Чай готов! — весело возвестил Журба, входя в комнату с горячим чайником в руках.

За чаем между председателем и парторгом опять завязался спор о колхозных делах.

— Ты, Айгинто, очень тороплив, иногда бестолково тороплив, — говорил Гэмаль председателю колхоза. — Порядок в колхозе это тебе не курительная трубка, которую взял где-нибудь — вот она и есть. Порядок постепенно наводится, а не так: выгнал Иляя из колхоза, и все уже сделано.

— Спорьте, если нужно, даже ругайтесь, но будьте друзьями и обязательно находите решение, — посоветовал секретарь. — Я здесь проездом задержусь у вас на день, на два, чтобы кое в чем помочь. И в тундре у вас теперь будет замечательный помощник. Вот товарищ Журба, инструктор райисполкома, — мы направляем его к оленеводам вашего сельсовета заведующим Красной ярангой.

Владимир слегка смутился и, тщательно подбирая каждое слово, сказал:

— Постараюсь быть помощником. Постараюсь… Хотя это, наверное, будет нелегко.

Был он высокого роста, полный, медлительный. Лицо открытое, по-юношески округлое, с мягким улыбающимся ртом. Синева глаз была настолько густой, что они казались темными. Во взгляде, в непотухающей улыбке его сквозило что-то такое, что выдавало в нем человека, склонного к шутке, к веселой насмешке и в то же время вдумчивого, даже мечтательного. Пепельные волосы, казалось, дымились над его головой — так они были нежны.

Внезапно дверь отворилась и в комнату ввалился заснеженный Иляй.

— Учительницы нет? — спросил он, тяжело дыша.

— Нет, а что?.. Неужели она в такую пургу ушла из стойбища Валькарай сюда? — спросил Гэмаль, подымаясь из-за стола.

— Не в пургу ушла. До пурги ушла. Потому и отпустили ее из стойбища, — быстро проговорил Иляй, стаскивая с головы заснеженный малахай.

Курносое лицо его с тревожными глазками было мокро от растаявшего снега.

— Я тоже там был. Не хотел итти. Потом пурга подула. Я думать стал, сильно думать стал: дошла или не дошла домой учительница. Плохие мысли в голову полезли. Искать пошел. И вот я здесь, а ее нет.

— Плохо дело, совсем плохо! — невесело сказал Гэмаль. И тут же деловито распорядился:

— Ты, Иляй, приведи свою собаку, а сам отдохни. Собаку на хороший повод возьми. Она, если надо, иголку в пурге найдет. Я пойду с ней Олю искать.

— Я тоже! — поднялся на ноги Владимир.

— Ты человек с дороги, ты устал. Здесь будешь, — тоном, не допускающим возражения, отрезал Гэмаль, — Айгинто и тебе надо скорее большой жгут из тряпок свернуть. Возле школы бочка железная вверх дном стоит. Таз с керосином крепко к ней привяжите, зажигайте факел.

Через четверть часа красное пламя факела рвалось на ветру во тьме, заполненной вздыбленным снегом. Журба, не чувствуя обжигающего ветра, стоял рядом с Ковалевым, чутко вслушиваясь в разноголосые звуки пурги. Казалось, что пламя вот-вот оторвется от факельницы и взлетит над поселком, стремительно увлекаемое шквальным ветром.

Минута шла за минутой. Владимир смотрел на факел и думал, что он похож на яростно бьющуюся в капкане лису, а перед глазами, где-то за пламенем, в едва освещенной мгле, стояло лицо Солнцевой.

Встретились Владимир и Оля год назад в Кэрвуке, на районной конференции учителей.

Неугомонная, стремительная девушка с первого же дня прибытия в Кэрвук взялась за организацию учительской художественной самодеятельности. Она бегала с эстрадным сборником, с нотами новых песен, просила учителей взяться за ту или иную роль в скетче, выучить стихотворение, принять участие в хоре. Не ушел от нее и Журба.

— Вот для вас самая подходящая роль, — налетела она на него, хотя до этого между ними не было сказано ни слова. — Вы будете играть юношу-подростка, который совершил героический поступок в тылу врага.

— Помилуйте, — взмолился Владимир. — Вы обратите внимание на мою комплекцию, мне бы вот моржа сыграть можно было бы и медведя: и белого и бурого — безразлично. А юношу-подростка… никак не могу.

Оля смерила его оценивающим взглядом с ног до головы, закусила нижнюю губу и смущенно сказала:

— Да. Пожалуй, для подростка вы крупноваты. Я как-то не рассмотрела. А знаете, вам прекрасно подойдет роль немецкого офицера. Жестокого! Ну, понимаете, такой — не человек, а зверь! Очень подойдет.

— Очень? — иронически переспросил Владимир.

— Да, да, очень. Вот попробуйте-ка сделать зверское лицо.

Владимир оскалил зубы, зарычал так, что Оля вздрогнула, и, повернувшись, ушел прочь.

— Если ты будешь таким образом определять мое артистическое амплуа, то я не только зарычу, а съем тебя, — бормотал он, не поворачиваясь в сторону Солнцевой.

«Нет, немецкого офицера ему тоже не сыграть, уж слишком добродушная у него физиономия, да и потом есть в нем что-то одухотворенное. А фашист должен быть тупой, как скотина», — думала Оля. И все же она нашла для Журбы подходящую роль. Никто из учительниц не брался сыграть роль здоровой, с мужицкими замашками женщины, тети Моти. Оля пристала к Журбе словно с ножом к горлу. Как ни упирался Журба, а роль тети Моти сыграл, и по общему признанию зрителей, блестяще, потому что хохот стоял в зрительном зале клуба гомерический.

Так между Владимиром и Олей началась дружба. Они много спорили и даже ругались; заспорив однажды о недостатках чукотского букваря, они вскоре твердо решили вместе составить новый букварь, тут же взялись за работу. На конференции их всегда видели вместе. Пошли разговоры, что Журба и Солнцева до беспамятства влюблены друг в друга и скоро поженятся. Оля и Владимир смеялись, и никому из них не приходило в голову как-то определить свои отношения. Им просто вдвоем было легко, весело и интересно. Так они и расстались хорошими друзьями, договорившись писать друг другую И они действительно переписывались. Письма их были полны шуток, споров, серьезных размышлений, и потому читать и отвечать на них как тому, так и другому было очень интересно.

И вот сейчас Журба с нетерпением ждал встречи с Олей. Порой ему чудился ее голос. И тогда Владимиру хотелось немедленно уйти во тьму, чтобы встретить девушку не здесь, у горящего факела, а там, далеко, в сугробах, чтобы взять ее за руку и повести сквозь пургу в теплый, светлый дом.

Из задумчивости его вывел Иляй. Чуть толкнув Владимира в бок, он наклонился к его уху и закричал, стремясь пересилить шум пурги:

— Оля для нас не только учитель, и доктор тоже. В Валькарай пошла больного лечить. Не так далеко. Она хорошо лечит. У меня кашель был, большой кашель. Она десять порошков мне дала. Не жадная, не пожалела! Я выпил все сразу. С тех пор не то что кашлять, чихать перестал.

Журба не отозвался. Обиженный Иляй отвернулся от него и наклонился с этим же рассказом к Ковалеву.

Оля подошла к факелу неожиданно. Тут же показался Гэмаль.

— А тревоги! Тревоги сколько здесь! — весело воскликнула девушка. — Зря беспокоились! Я уже настоящий полярный волк! Сама дошла!