Побег из Рая - Шатравка Александр Иванович

— Ну-ка, покажись! Брить тебя надо? — санитар бесцеремонно крутил рукой мою голову. — Ладно сойдет, — решил он.

Я переоделся в новенький зековский костюм с такой-же новенькой кепкой и мы пошли.

«Увижу ли я Мишу на свидании?» — думал я и рассматривал всех, кто встречался по дороге, надеясь увидеть брата. Одна колонна больных плелась в баню, другая — на прожарку с матрасами на плечах, в битком набитом прогулочном дворе были люди, возле ворот в сопровождении санитаров стояло примерно пятнадцать больных, ожидавших свидание. Миши, к моему огорчению, нигде не было.

Комната для свиданий располагалась внутри четырехэтажного административного корпуса. Больные рассказывали, что здесь покончил жизнь самоубийством один из строителей. Две длинные лавки стояли под стенами с барьерами, между ними прохаживался прапорщик. Нас, больных, усадили под стенкой с одной стороны, родителей и родственников — с другой. В торце комнаты, у выхода на лавке расселись санитары и медперсонал. Между родственниками и больными расстояние было метра два, по этой причине нужно было громко говорить, перекрикивать соседа. Шквал шума нарастал так быстро, что прапорщик приказывал говорить тихо, иначе он прекратит свидание. Возле меня сидел совсем молодой парень, кавказец, очень больной. Его старенькие родители не знали как быть. Глядя на них можно было определить, что они приехали из далекого горного аула, где не говорят по-русски.

— Разговаривать только по-русски! — предупредил их прапорщик.

Видно было, как эти двое старых людей испугались столь большого начальника и теперь молча сидели, поглядывая то на прапорщика, то на сына. Парень перешел на очень плохой русский, даже я, сидя рядом не мог понять его слов в шуме голосов.

— Тише, прекращу свидание! — повторял прапорщик. В этом шуме было одно маленькое преимущество: когда балаган достигал своего предела, можно было кричать что угодно и получить любую, даже запретную информацию, не боясь быть услышанным. Мои родители пришли вместе с моей двоюродной сестрой, Любой, но ей было только 15, её не пустили на свидание, и она ждала на улице. Отец пытался попросить прапорщика, чтобы она вошла, но получил замечание от него и теперь молчал, как провинившийся школьник. Гуманная советская власть запрещала впускать на свидание детей до шестнадцати лет, не желая травмировать их детские души от встречи с родственниками, находящимися на лечении в психбольнице.

— Толик с Борисом находятся сейчас в Сыктывкаре, «на химии», (освобожденные из лагеря и работают на стройках народного хозяйства). Толик работает шофером, а Борис сейчас в колхозе на уборке картошки. Борис пишет в письме, что устроился неплохо, — рассказывала мне мама, едва сдерживая слёзы.

Я не хотел расстраивать родителей и на их вопросы о больнице отвечал, что, конечно, здесь плохо, но терпимо.

— По радио (западным радиостанциям) много о Леониде Плюще говорят, что его так здесь лечат, что он совсем больным стал, ты его видел? — спрашивала мама.

— Нет, не видел, я в другом отделении, даже Мишу ещё не видел, — кричал я в ответ, а у самого просто приобморочное состояние от новости, что Толик и Борис уже на свободе, что они всего один год под конвоем пробыли. Один час прошел быстро, родители вышли, чтобы снова через несколько минут зайти и встретиться с Мишей.

45

ПОСУДОМОЙКА И ВСТРЕЧА С МИШЕЙ

— Ты хочешь работать в посудомойке? — спросила меня врач во время очередного утреннего обхода.

— Пойду, — согласился я. — Приступай с сегодняшнего дня, можешь выходить из отделения на кухню. Запишите его в список! — обратилась она к медсестре.

Решение врача выпустить меня за пределы отделения было хорошим признаком, это значило, что врач не считала меня серьёзным антисоветчиком и преступником. Только считанным больным за переход границы и политическим удавалось получить работу с выходом из отделения и то, только после нескольких лет, проведенных в больнице.

Как только я пытался сравнить события, происходившие в моей жизни — счастье выйти за двери отделения — и события, происходившие у Бориса и Толика — выход «на химию», так сразу стало до слёз обидно за собственное заточение в этих стенах.

Новая работа оказалась довольно неприятной. В одной из комнат отделения была посудомойка с полками для чистых алюминиевые мисок, кружек, ложек и двумя цинковыми корытами, в одно из которых заливали воду и много хлорки. Тряпкой я оттирал от мисок остатки пищи и бросал туда тарелки, мой напарник мыл всё, потом полоскал в другом корыте и стопками ставил всю чистую посуду на полки. Помыв посуду, мы ещё убирали посудомойку и не заметили, как отделение вернулось с прогулки.

— Семеныч, а как же мы? Может сводишь нас на прогулку с другим отделением погулять, — упрашивал я бригадира санитаров.

— Пошли, — согласился он.

В прогулочный двор начали выходить отделения четвертого этажа. Я увидел брата и сразу подошел к нему.

— Как ты сюда попал? — удивился он и после моего ответа с сожалением сказал, перетаптываясь с ноги на ногу: — Влипли мы с тобой, Шурик. Борис с Толиком, считай, на свободе, а я здесь, наверное, с ума сойду. Как здесь только люди по столько лет сидят?

— Чем тебя кормят?

— Целую кучу дают три раза в день: трифтазин, триседил. Крутит меня от них сильно, места себе не нахожу. Иногда удается цикладола выпросить, так хоть немного легче делается.

— Ты хоть не пей их, научись прятать лекарства в горло. Постарайся! — просил я Мишу.

— Легко сказать, прячь. Санитары и так мне шпателем весь рот проверяют, а чуть что заменят, сразу на уколы посадят.

Миша остановился и показал мне худого человека с бледным заторможенным лицом, прихрамывавшего на одну ногу и одетого в домашнюю полосатую пижаму.

— Это — Леонид Плющ, он с 9-го отделения.

Никогда бы раньше я не мог представить, что в этой дыре придется быть вместе.

— Давай подойдём, поговорим с ним, — предложил я. — Он не знает, что он — наш старый знакомый. Ведь мы с тобой сами решили, что лучше попасть в психушку, отмучиться как Плющ и выйти на свободу побыстрее, только мы тогда не догадывались о существовании спецбольниц, но что теперь об этом говорить.

-Здравствуйте! — поздоровались мы, подойдя к Плющу. Он шел вместе с высоким молодым человеком, что-то обсуждая.

— Когда мы были на свободе, мы слушали западные радиостанции, где очень много о вас рассказывали и переживали за вас, и вот теперь сами здесь, — начал я разговор.

Плющ молча смотрел на нас не зная что сказать, лишь протянул долгое:

-Да-а-а…

— Ладно, я пойду пока с братом погуляю, — сказал я, понимая, что Плющ не может понять чего мы от него хотим. Может он нас принял за тяжело больных людей, потому что лицо у Миши застыло, он перетаптывался молча все эти минуты, да и мой вид, думаю, был не лучше.

Во дворе гуляло сразу три отделения, человек триста, было очень тесно.

— Может, пойти тебе на прием к врачу и рассказать всю правду как симулировал, — спросил я, видя как тяжело приходится брату. — Все равно, наверное, лекарств тебе больше не прибавят.

— Вряд ли из этого что-то получится. Врач меня даже с надзорной палаты выпускать не хочет. Ладно, попробую, — глядя на меня своими черными глазами согласился он, — только голова у меня сейчас ни черта не работает, даже не знаю, что говорить. Ты знаешь, — вдруг вспомнил брат, — тут в 9-ом отделении парень есть, он с тобой в Сербском был, кажется, Бого его фамилия. Да вот он!

Как раз в этот момент мимо нас проходил Иван Бого. Он сразу узнал меня и приветливо улыбнулся. Иван рассказал, что в больнице он уже шестой месяц и получает много лекарств.

— Девятое выходи! — прозвучала команда. Больные выходили через калитку и строились, с ними ушёл Иван. Санитары расталкивали всех по парам и считали. Колонна стояла и в разнобой переваливалась с ноги на ногу, непроизвольно маршируя.

— Десятое на выход!

— Нас зовут, Шурик, я пойду, — печально сказал Миша.