Закат цвета индиго - Евгения Михайлова

– Да, конечно. Только сначала объясните мне, каким образом вам удалось заставить Коркина сделать все это?

– Я ему угрожала. Говорила, что потребую возбуждения уголовного дела против его отца и против него самого, расскажу его жене, что он вместе с отцом пришел к нам домой и они довели мою маму до такого состояния, что она выбросилась из окна вместе с ребенком. Пугала, что отдам материал в газеты.

– Это все недоказуемо. Чего же он так испугался?

– Мне кажется, его самого очень мучила эта история. Я видела, как он был потрясен, когда увидел Олега. Знаете, он оказался неплохим, нежадным и незлым человеком.

– По отношению к вам. А по отношению к собственной жене?

– На самом деле она сейчас настолько богата, что фирма, дом, деньги, оставленные мне, для нее ерунда. Она просто не знает об этом, потому что Вадим не успел ей сообщить о своих счетах в зарубежных банках. А кроме Вадима, это известно только Олегу. Олег не решился ей сказать из-за убийства. Он понимал, что может оказаться подозреваемым.

– Что-то я совсем перестал улавливать вашу мысль. Почему вы не потребовали, чтобы Коркин открыл на вас и брата счет в каком-нибудь зарубежном банке? Зачем нужно было светиться с этой фирмой, завещанием, со всем, что на виду, что не может остаться незамеченным?

– Кто же знал, что Вадима убьют и все вдруг откроется… Я никогда особенно не интересовалась, откуда берутся очень большие деньги, которые необходимо увозить подальше из своей страны. Но мне понятно, что чистыми они не бывают. А Олежке нужно лишь то, что совершенно легально, стабильно, естественно. Я мечтала, чтоб у него был свой дом, работа, которая ему нравится и приносит хороший доход, и состояние, которое позволило бы ему лечиться и отдыхать. Он ведь необыкновенный человек.

…Она нашла его в подмосковном детском доме для детей-инвалидов. Директор рассказала, что привез его один хирург из Москвы, он мальчика оперировал. Этот врач был единственным человеком, который навещал Олега. Мария встретилась с Григорием Петровичем, и он рассказал, что работал в брянской больнице, когда туда поступил Олег. Сделал ребенку четыре операции, но надежд на то, что мальчик выживет, практически не было. В то время Григория Петровича пригласили на работу в московскую клинику, и он забрал с собой Олега. Так родился слух, что мальчик умер. В Москве Григорий Петрович просто выхаживал ребенка, как сиделка. Через несколько месяцев Олега перевезли в дом ребенка, затем в дошкольный детский дом. Там состояние его опять настолько ухудшилось, что Григорий Петрович сделал еще несколько операций. После одной из них у Олега поднялась температура, он долго не приходил в себя, бредил. Григорий Петрович сидел ночами у его кроватки и сам с собою играл в шахматы.

– У меня, между прочим, разряд, – рассказывал он Марии. – И вдруг среди ночи Олег открывает глаза и говорит мне: «Покажите, как в это играть». Я показал кое-что, совершенно уверенный, что он ничего не поймет и не запомнит. Но через несколько ночей он меня обыграл. И это не было случайностью. Я ни разу больше не сумел у него выиграть. Когда он пришел в себя после операций, я устроил его в детский дом недалеко от Москвы, чтобы навещать. Я думал, у него нет никого.

Мария тоже переехала в Москву, устроилась на работу в ЖЭК, получила квартиру. А когда Олег окончил школу, добилась, чтобы ему дали положенную детдомовцам однокомнатную квартиру. К этому времени она уже нашла Вадима и потребовала, чтобы тот взял Олежку на работу. Он подчинился из-за слабости, жалости, разбуженного чувства вины, к чему очень быстро добавились благодарность и зависимость. Вадим понял, что его несчастный, искалеченный брат – финансовый гений.

Глава 16

Странное впечатление произвел на Дину рассказ Сергея об Олеге Маланцеве. Искалеченный младенец сам по себе рос по разным детским домам и без всякого специального образования создал бизнес своему образованному и вполне здоровому брату. Сестра живет только для него, из-за чего и затеяла всю эту историю с завещанием и передачей фирмы. Вадим был пешкой в их игре. Следствие еще не сняло подозрения с Маланцева в убийстве брата. Он ведь следил за ним той ночью. Кто знает, на что способен человек, который слишком талантлив.

Дина решительно набрала номер телефона профессора Таркова, психолога, психиатра, просто умницы.

– Константин Николаевич, здравствуйте. Я, как всегда, с вопросом. Опять страдаю от лишней информации. Скажите, пожалуйста, дети-индиго – это хорошо или плохо?

– Вы хотите, чтобы я вот так прямо ответил на вопрос, который еще не открыт для ученых всего мира. Никто вам сейчас не скажет – это чудо или знак беды, дети-индиго. Но расширить немного ваш кругозор я, пожалуй, смогу. Подъезжайте, когда сможете.

Даша курила на скамейке во дворе, когда Женя и Артем вышли из подъезда. Она подождала, пока они сядут в его машину и выедут на шоссе. Затем вышла на проезжую часть и взмахом руки остановила первую же машину.

– За ними, – кивнула она водителю в сторону Жениного «Фольксвагена». – И пошустрее.

– Деньги есть? – Мужчина лет сорока пяти внимательно окинул ее взглядом. – Или…

– «Или» будет тебе с бабкой на печи. А я заплачу.

– За хамство можешь сейчас вылететь, получив под зад коленом.

– А ты попробуй, – почти весело сказала Даша, уставившись на водителя немигающим взглядом. Мужчина почувствовал неприятный холодок в груди и сильное желание распрощаться с пассажиркой. Он сжал зубы, прибавил газ, краем глаза наблюдая за каждым движением девицы, которая непринужденно развалилась на сиденье и прикрыла глаза. Она напоминала ему взбесившуюся лису, то ли вздремнувшую, то ли притворяющуюся, чтобы жертва подошла поближе.

А Даша представляла себе уютную квартиру с большим количеством розовых и оранжевых светильников. Вот она открывает дверь своим ключом, а ей навстречу бежит Женя в домашнем халате, фартучке с оборками. Даша проходит в красивую гостиную, открывает сумки, вынимает коробки с конфетами, пирожными, достает фрукты, элитное вино. А потом очередь доходит до тряпок, дорогих, модных. Женя удивляется, радуется. И Даша с загадочным видом достает маленькие чудесные коробочки. Там драгоценности и духи. Они ужинают, потом примеряют обновки, восхищаются. И вдруг Женя говорит Даше, сияя шоколадными глазами: «Знаешь, а я тебя люблю больше всех на свете». Даша в ответ нежно гладит пушистые волосы подруги и спокойно отвечает: «Я тебя тоже. Хочешь, я буду называть тебя сестренкой? Только не Женей, а Полинкой. Полинкой-малинкой. Это мое любимое имя».

…В то утро после тяжелой, бессонной ночи Даша отчетливо поняла, что в ее жизни возникло то, с чем она жить не может. Как будто кто-то долбил ей в мозг: делай что-нибудь. Пусть они поймут, кто ты такая. Пусть знают, что за все нужно платить. И за ребенка, устами которого глаголет истина: «Все равно папа любит только меня». Пусть им станет жарко. Как ей, Даше, этой ночью. Дашин мозг горел и плавился. Полинка капризничала во время завтрака, и мама разрешила ей не ходить в садик. Отец обеспокоенно положил дочке руку на лоб и нежно поцеловал пушистую макушку, затем обе ладошки.

– Ручки очень горячие, – сказал он жене. – Конечно, пусть дома побудет. Только ты тогда не ходи на рынок. Не оставляй ее одну.

– У меня сегодня первая пара физкультура, – небрежно сказала Даша. – А я заниматься не могу. Ты, Клара, сходи на рынок, я с Полинкой посижу.

Сейчас Даша вспоминает быстрый, испуганный взгляд ребенка, брошенный на нее. До того утра Полинка с удовольствием оставалась со старшей сестрой. Когда все ушли, Дашей овладело странное возбуждение. Она затеяла с сестрой шумную игру, носилась с ней по комнатам, потом вдруг затормозила на ходу и спросила резко:

– Так ты говоришь, папа только тебя любит?

Глаза Полинки стали огромными от страха, но она упрямо ответила: «Да». Даша силой усадила ее на диван и мучила вопросами не менее получаса. Затем взглянула на часы и выскочила на улицу. В маленькой пристройке-сарайчике взяла канистру с бензином, прихватила спички на кухне и вернулась в комнату. Полинка по-прежнему сидела на диване, сжавшись в комочек, и смотрела на дверь. Даша почувствовала, как горячая волна пьянящей крови захлестнула ей мозг. Она может сделать все, что захочет, с этим беспомощным комочком, с этой живой куклой.

– Встань, – сказала она. – Мы сейчас в пожар поиграем.

…Даша не сразу услышала, что водитель обращается к ней.

– Я говорю: приехали. Они в дом вошли.

– Ладно. Вижу. Может, побудешь здесь со мной? Постоим, если они машину в гараж не загонят, мы за ними дальше поедем. Я заплачу.

– Нет, мне некогда, вылезай.

Даша молча вышла из машины, сунула руку в карман куртки, но водитель вдруг выдохнул с облегчением: «Да пошла ты!» – и рванул с места. «Придурок», – меланхолично произнесла Даша ему вслед и направилась к подъезду, где жила Женя.