Фракталы городской культуры - Елена Николаева

Одновременно метро выступает хранителем городской философии – в 2000–2010-х годах транзитные пространства московского метрополитена освящались такими философскими максимами: «Город – единство непохожих. Аристотель», «Любовь к родине начинается с семьи. Ф. Бэкон», «Заведи себе друга», «Я – это я» и т. п.

Лабиринтами подземных городских коммуникаций и старинных тайных ходов порождена субкультура диггерства как развлекательного экстрима. Кстати, можно заметить, что символическая значимость низа в современной культурной парадигме проявляется и в названии альтернативной культуры, именуемой «андеграунд».

Городские вершины мира, открывающие взору фрактальные этажи вселенной

Что касается верха, то он всегда был важным элементом развлекательной культуры, еще начиная с акробатических прыжков бродячих циркачей и лазания по ярмарочному столбу. Игра с пространством по вертикали присутствовала уже в древних амфитеатрах и в подъемных мостах романских крепостей. Небо как «черновая» основа для фейерверков используется со времен изобретения пороха. Качели, тарзанки и прочие подобные аттракционы сделали переживание подъема и спуска интерактивным развлечением. В этой связи интересен тот факт, что большинство лифтов в современных музеях и торговых центрах выполнены из прозрачного стекла, дающего возможность пользователю лифта ощутить эйфорию движения по вертикали. В этом же ряду стоят прозрачные крыши, которые появились у некоторых торговых пассажей еще в XIX веке, и совсем уже современная стеклянная пирамида, ставшая началом подземного входа в Лувр. Такие конструкции, символически отсылающие к архетипической Крыше мира, одновременно могут служить «оком» бездны, как это осуществлено на Манеже и задумывалось на Театральной площади, под которой должны были быть видны недра Большого театра.

Одним из экстремальных развлечений, связанных с освоением вертикальности городского пространства, в последние десятилетия стали прыжки с высотных зданий, телевизионных башен и мостов. Известны случаи, когда парный прыжок с городского моста в реку является элементом современной свадебной церемонии.

Мистический ритуал созерцания мира с вершины горы в его десакрализованном варианте трансформировался в обозревание городского ландшафта сверху – с балконов, крыш домов и специальных смотровых площадок, которые в прошлые века располагались на естественных холмах, колокольнях (например, Ивана Великого) и куполах соборов (Св. Павла в Лондоне, Исаакиевского в Санкт-Петербурге и др.), а в XX веке переместились на телевизионные башни (Останкино, Эйфелева и др.), верхние этажи универмагов и крыши небоскребов (Башня Монпарнас в Париже, Эмпайэр Стэйт Билдинг в Нью-Йорке) и даже на вершины статуй (статуя Свободы в Нью-Йорке). Городская крыша во всех ее (пост)модернистских модификациях, как отмечает Е. В. Сальникова, культивирует вертикальную организацию города и служит «лестничной площадкой между разными этажами вселенной»[154]. Это пограничная зона рукотворного, конечного, исчисляемого и трансцендентного, бесконечного, неисчисляемого – место, где пространственная рекурсия повторяющихся паттернов городского бытия переходит в ментальную онтологию небесных сфер.

При таком обзоре городского пространства сверху осуществляется не только визуальное освоение единовременно очень большого пространства, но и символическое обладание им. Взгляд сверху – это трансцендентный взгляд Христа, искушаемого сатаной, это взгляд Наполеона, ожидающего на Поклонной горе ключей от покоренной России, взгляд властелина мира. Поэтому специальными сертификатами награждаются люди, которые пешком сумели подняться на символически значимые городские высоты (гору Витоша в Софии, Монумент Великого пожара 1666 г. в Лондоне). Так в современной культуре фиксируется метафизический и инициационный характер городской вертикали.

Культурные смыслы расположенных на большой высоте ресторанов (ресторан бывшей гостиницы «Москва», ресторан на телебашне Останкино «Седьмое небо») и летних кафе на крышах небольших зданий включают в себя дополнительные мифологические отсылки к небесному блаженству и райскому изобилию. Сходная семантика присутствует в так называемых летних садах – современных садах Семирамиды – на крышах многоэтажных пентхаузов.

В этом отношении примечателен первый московский «небоскреб», построенный в 1913 г. в Б. Гнездниковском переулке. На его большой плоской крыше в разные годы размещались каток, детский сад (символическая отсылка к безмятежным временам начала Жизни и Саду садов), сквер, кафе, смотровая площадка, летний кинотеатр (просмотр кинофильмов по существу становился секуляризованным ритуалом овладения не только миром, который внизу, «здесь и сейчас», но миром дальних стран и других времен). Так отдельно взятая крыша превратилась не просто в особый «этаж» городской культуры, но вместила в себе фрактальную копию культуры эпохи новой сакральности, новой зрелищности и новых игр и развлечений.

Городские окна: инверсивная топология фрактальных миров

Многочисленные «пиксели» окон – своего рода визитная карточка любого современного города. При этом окна не только впускают внешнее (свет и образы) внутрь, в личные миры обитателей города, но и становятся каналом визуальной коммуникации, по которому внутреннее начинает принадлежать внешнему.

Так возникает постоянная рекурсивная инверсия направления взгляда в пространстве недорогих кафе. Некоторые столики придвигаются прямо к витринным окнам, и посетители вместе с тарелками и чашками, вилками и японскими палочками становятся то ли живыми манекенами, то ли элементами красочных инсталляций, на которые порой с любопытством взирают проходящие мимо «внешние наблюдатели». Кое-кто из посетителей постмодернистского общепита специально садится лицом к стеклу, потому как и сам не прочь стать участником этого нон-стоп перформанса. Для него окно, за которым туда-сюда торопливо снуют случайные прохожие, становится экраном с движущимися картинками, словно из «волшебного фонаря» конца XIX века. Одновременно этот социокультурный жест – «старушка в окошке» – представляет собой реликтовый пласт деревенской культуры, проступивший из-под бетонных плит городской цивилизации. Точно так же возникают и сценки с посетителями открытых уличных кафе, сидящими почти вперемешку с идущими мимо прохожими и наблюдающими, будто деревенские кумушки на лавочке, за обрывками происходящей рядом чужой жизни. Хотя сами они ощущают себя театралами, сидящими в первых рядах партера (см. раздел «Город по горизонтали: алгоритмы освоения городского фрактала» четвертой главы).

С другой стороны, в городе нередко происходят трансгрессии внешнего пространства во внутреннее. Одним из таких любопытных и неожиданных вторжений является «встроенный пейзаж», когда живописный ландшафт (цветущий сад, английский газон, речная пойма, лесопарковый массив и даже урбанистическая геометрия мегаполиса) за широкими панорамными окнами визуально включается в интерьер гостиной или спальни. Внутренний дворик – современное патио со стеклянной крышей, с явными реминисценциями внешних фасадов на «внутренних» стенах – наглядный пример того, как внешнее превращается во внутреннее.

Окна-симулякры:

Ницца

Мадрид

Но главная роль в инверсии городских пространств, безусловно, принадлежит окнам – от маленьких квартирных окон до огромных коммерческих витрин.

Вообще городская культура – это изначально культура Окна. В городе окна квартир на первых этажах соблазняют своей доступностью мимолетному взгляду, даже окна на более высоких этажах притягивают зрителя из соседнего дома, придвинутого к ним порой почти вплотную. Город противится глухим стенам без окон и создает виртуальные окна, чтобы преодолеть непроницаемость таких стен.

Зеркальные окна, появившиеся в последние десятилетия XX века, закрыли эти бреши в обороне частного пространства, сделав его непроницаемым снаружи. Огромные многогранные – выпуклые и вогнутые – зеркальные стены многократными взаимными отражениями сюрреалистически деформировали внешнюю геометрию городских зданий и улиц и одновременно развернули фрактальные узоры городских плоскостей, включая разбитое городскими вертикалями небо. Причудливо изогнутые здания, башни, колокольни опрокидываются друг на друга, небо с облаками падает вниз, улицы превращаются в площади. И в этом королевстве фрактальных зеркал прохожего постоянно сопровождает его зеркальный двойник, порой возникает сразу несколько таких «потусторонних» близнецов, которые рекурсивной цепочкой движутся параллельным курсом. Огромные окна-зеркала вновь и вновь играют с пространством, словно выворачивая его наизнанку, намекая то на прихожую, то на парикмахерскую.