Пока подружка в коме - Дуглас Коупленд

– Мы тебя заберем отсюда, как только это будет возможно, Карен. Знаешь, пресса с 1979 года здорово изменилась. Не хочется, чтобы они за тобой охотились, как стая ворон.

Венди звонит по телефону:

– Да… Полностью… Нормально… Срочно! Да, да… Полчаса назад… Ты уж постарайся. Спасибо.

Ричард уже не пьян. Трезвый как стеклышко, одетый в серебристый скафандр астронавт карабкается по грязному берегу каньона. Земля под его ногами жирная, комковатая и влажная, как собачьи консервы. Он выбирается на Капилано-роуд и тяжело, размеренно бежит, пересекая улицы и кварталы. Под ногами хрустят отработавшие свое петарды и ошметки расколотых тыкв. В небе над ним поднимается рыжий апельсин солнца. Свежо. Ричард переходит на шаг, идет по бульвару Эгмонт, по Дельбрук, затем по эстакаде Вествью. Возвращающийся со смены таксист притормаживает и спрашивает, не нужно ли его подбросить, – и через короткое время Ричард уже оказывается у больницы, подъезды к которой сплошь заставлены телевизионными фургонами. Необычный наряд Ричарда – просто внеплановая премия для журналистов, у которых и без этого день несомненно удался. Он видит оператора с осветителем и нескольких репортеров, молча пытающихся прорваться к лифту. Дежурная сестра, знающая Ричарда уже больше десяти лет, беспрепятственно пропускает его. Раздается чей-то вопрос:

– Это кто?

– Да это же ее молодой человек! Эй, вы… молодой человек, что вы можете нам сказать по поводу?…

Ричард выходит из лифта на этаже, где находится палата Карен. Сестры узнают его и молча, затаив дыхание, смотрят, как он идет по коридору – весь в серебре, сильный, уверенный, дышащий глубоко и спокойно, как и подобает астронавту на чужой планете. Он слышит собственное дыхание в своей груди. Вот он входит в палату и видит Венди и Лайнуса. Они улыбаются ему и деликатно выходят в коридор. Ричард целует Карен в губы.

– Привет, Беб. Я вернулась, – говорит Карен.

– Здравствуй, солнышко. С возвращением тебя, – говорит Ричард. – Как я по тебе скучал!

Он встает на колени рядом с кроватью и снова целует ее.

Тишина. Они глядят друг другу в глаза так, как это бывает только при первой любви.

– Ричард, мне не разрешают смотреть в зеркало. Все понятно, я выгляжу как крысиная задница.

– Ты красивая.

– Вы мне льстите, молодой человек. Эх, накрылись мои Гавайи.

– Я смотрю, ты уже познакомилась с нашей дочкой.

Меган лежит рядом с мамой, опираясь на локоть.

– Привет, пап.

– Здорово, пай-девочка.

Пауза. Вдруг Меган говорит:

– Достало это все. Слушай, пап, сегодня все можно. Залезай к нам, места хватит.

Ричард расстегивает молнию и стягивает с себя верхнюю часть комбинезона, который сползает к поясу, словно хромированная банановая кожура. Он влезает на кровать, и Карен оказывается серединкой этакого сэндвича из человеческой плоти – с одной стороны ведьма, с другой – астронавт. Ей кажется, что они втроем лежат в лодке, которая, покачиваясь, несет их куда-то по течению. Это и сон, и не сон. А Ричард тем временем чувствует себя так, будто только что открыл золотую жилу у себя в душе, целый Клондайк эмоций и ощущений, которые, казалось, он для себя давно похоронил.

Карен говорит:

– Ричард, от тебя пахнет потом.

Ричард кивает:

– Я от самой Кливлендской дамбы сюда добирался. – Пауза. – Это целая история.

– Мы все здорово устали. Согласны, ребята? – говорит Карен. – Предлагаю вздремнуть.

И они действительно хотят спать, они вдруг ощущают, как они устали – устали бежать, надеяться, ждать, терять надежду и снова обретать ее. Ричард просовывает руку под голову Карен.

– Согласен. Давайте поспим. Мы так долго ждали и очень устали.

– Вы только на нас посмотрите, – обращаясь к ним обоим, говорит Меган. Этот тон, эта искренняя радость в голосе уже давно предназначались у нее только для мелких зверюшек, именинного торта и американских горок. – Да ведь мы – настоящая семья. Наконец-то. И теперь – навсегда. Я больше не буду Смертью, хорошо, папа?

Ричард шепчет в ответ:

– Хорошо, только ты ведь ею и не была.

Втроем они медленно погружаются в дремоту.

– Да, а что у вас за дурацкие костюмы? – уже сквозь сон едва слышно спрашивает Карен.

– Костюмы? Какие костюмы? – дуэтом отвечают Ричард и Меган, плывущие с Карен в одной лодке, которая больше уже никогда не перевернется.

16. Будущее и загробная жизнь – абсолютно разные вещи

Стерео.

Несколькими этажами ниже Гамильтон и Пэм входят в новый мыслительный цикл. Их мозг еще слишком слаб, чтобы генерировать зрительные образы, но они уже могут слышать – слова, шумы, музыку. Хор. Какие-то звуки, словно с небес: сладостные, соблазнительные. Слова. Загляни кто-нибудь в их реанимационную палату, ему было бы и невдомек, какие взаимодополняющие концерты звучат в эти минуты в их головах. «Кольца-ленты, кольца-ленты, – зазвенели у Клемента…».

А потом, только после того, как музыка достигает своего пика, появляется изображение. Слайд-шоу. Стоп-кадры: хьюстонское шоссе – пустынное, за исключением редких, неподвижных, тут и там стоящих машин; грязевой дождь, обрушивающийся на пригороды Токио; африканский вельд в огне; индийские реки – словно густое рагу, несущие к океану шелковые одеяния и бесчисленные трупы; огромные часы/термометр на здании флоридского дилера «Крайслера», они попеременно показывают ноль часов, ноль минут и 140 градусов по Фаренгейту.

За обоими пациентами наблюдает дежурная сестра. Что-то идет не так. Необычно. Неправильно. И тут она понимает: детоксикация двух организмов происходит в стереорежиме. В такт поворачиваются из стороны в сторону головы. Два тела вздрагивают одновременно, исполняя некий жутковатый танец смерти. Сестра зовет свою напарницу, которая снимает происходящее на любительскую видеокамеру, которую она брала у брата и собиралась вернуть вечером, после дежурства.

Еще через пару минут интенсивность этого синхронного танца увеличивается. Строго в такт начинают двигаться руки, вздрагивать ноги. Кривые на самописцах то взлетают вверх, то обрушиваются глубоко вниз, оставаясь при этом абсолютно идентичными друг другу.

Но вот танец заканчивается. Пациенты снова погружаются в спокойный сон – у каждого свой. Видеокассета вынимается из камеры и убирается в стол.

Этого никто не ждал.

Лоис ведет свой «бьюик» так, словно это неуклюжий прогулочный катер. Не снимая перчаток, она переключает передачи. Джордж, сидящий рядом с ней, не может сдержать слез. Причина внеплановой поездки в больницу настолько невероятна, что они даже не в силах общаться друг с другом и обходятся лишь короткими, касающимися дела фразами. («Пристегнулся?» – «Да». – «Поехали».) Их надежды умчались куда-то далеко вперед, да и чего от них можно было ожидать? Каких-то два часа назад родителям Карен и в голову не могло прийти, что им придется пережить такое потрясение. Часов в девять утра Лайнус позвонил в их дверь. Джордж, потягивавший на кухне кофе, неторопливо обдумывал, какую из азалий подрезать в первую очередь. Лоис, валяясь в постели, в полусне решала задачу – а не пора ли убрать наконец рождественские украшения. И тут – на тебе: является Лайнус. Первое, что приходит им в голову, – Карен умерла. Легкие отказали. А вместо этого на них обрушивается:

– Карен очнулась! Мистер, миссис Мак-Нил, она говорит, все нормально. Она спрашивала, как вы. И вообще, она хочет, чтобы вы к ней приехали.

Джордж и Лоис реагируют внешне почти одинаково: оба бледнеют, у обоих пересыхает во рту, встает ком в горле. Вот только волнуются они по-разному. Джордж получает самое радостное, долгожданное известие за всю свою жизнь. На Лоис же лавиной обрушивается чувство вины – за то, что она уже давно зачеркнула для себя Карен, за то, что лгала Джорджу, говоря, что время от времени навещает ее, и за то, что именно она – и никто другой – предлагала врачам «повернуть выключатель». Ведь не далее как накануне она просила в больнице: «Не надо никакого героизма. Отпустите ее на этот раз».

Неожиданно для себя Лоис оказывается в мире, где еще существует понятие надежды. Это ее не на шутку пугает, ей становится не по себе. Она вдруг ясно представляет себе, что у нее теперь не одна, а две дочери, которые ненавидят ее. У нее в голове – будто потоп: поток жидкой грязи, влекущий за собой валуны и огромные деревья. Это зрелище она видела однажды, еще в детстве, в Британской Колумбии.

Когда Лайнус сообщает им новость, Джордж тяжело опускается на табуретку под плетеной совой. Лоис растирает ему плечи и говорит Лайнусу, что они сейчас только переоденутся и сразу же приедут в больницу. Потом она идет к телефону и звонит Венди. Новости подтверждаются.

– Папа? – Джордж слышит эти слова и чуть не падает на телефонный аппарат. – Это я, Карен. Папа, ты меня слышишь?

Джордж начинает задыхаться. Лоис не на шутку боится за его сердце. А в трубке все раздается: