Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

я не любила. Тем более незваных. И машина эта… черная, блестящая, с вытянутой мордой и серебряной фигуркой на капоте. – Возможно…

Я мотнула головой и направилась к дому. Быстро. Почти бегом.

Гости?

К Софье никто не приходил. Ко мне – тем паче. Даже с Одинцовским поверенным, который все норовил узнать, не надо ли мне чего, я общалась в порту. Раз в полгода. Наши тоже не совались лишний раз.

А тут…

Приоткрытая дверь.

И чужой резкий запах, в котором смешались вонь немытого тела и дешевого одеколона. Мужчина, почуяв меня, начал оборачиваться. А главное, потянулся к кобуре.

В моем собственном доме?!

Я добралась до него раньше. Короткий тычок в шею. И в последнее мгновение удержать руку, чтобы удар не стал смертельным. А потом подхватить тело, что стало заваливаться вбок.

– Да что ты с ней рассусоливаешь! – донеслось откуда-то изнутри.

Я вытащила из кобуры упавшего пистолет. Неплохой. И чистили его, смазывали. Проверила обойму. И сунула за пояс. Пригодится.

– Господин, вы…

– Дай я сам с ней поговорю…

Вот урод. Я принюхалась, поморщившись, – чужие запахи виделись темными пятнами. Трое… этот, что лежит и пролежит еще минут десять точно. А большего и не нужно. И двое там, в Софьиной гостиной.

– Слышишь ты, тварь?! Знаешь, кто я?

Софьины покои на первом этаже. Она все еще боится лестницы, а я вот, наоборот, люблю, чтобы повыше. Хотя… для двоих дом все одно велик. И сейчас он настороженно замер, прислушиваясь к происходящему.

Паркет и тот не скрипнул, несмотря на отвратный характер.

– Чего молчишь? Ты сейчас напишешь письмо этой вот… скажешь, что ошиблась. И еще что-нибудь придумаешь.

Дверь открыта.

Софья никогда ее не запирает. И сейчас в коридор пробивается узкая полоска света. В ней видна тень. Длинная. Уродливая. Она извивается змеей.

– Господин, я прошу…

– Заткнись. А ты смотри на меня! Слышишь?

Резкий звук пощечины заставил меня оскалиться. И та, другая часть рванула. Ее уже беспокоили сегодня, и теперь она, чуткая, ждала.

Почти дождалась.

Я остановилась, уперлась в стену, сдерживая нервную дрожь.

– Смотри в глаза! Кого ты видишь, ну?

– Чудовище. – Софьин голос был спокоен. – Мертвое. Скоро.

– Что?!

В лицо плеснуло кислотой, и кости заныли.

Ненавижу этот момент… и людей… и…

– Ты, кажется, не поняла, с кем имеешь дело. – Я запомнила этот голос, такой уверенный, такой спокойный. – Сейчас я выдавлю тебе глаз. Левый или правый. Выбирай. Хотя… можешь не выбирать. Выдавлю сначала один, потом второй.

Он говорил это почти равнодушно.

А тварь во мне очнулась окончательно. И зарычала. Утробно. Низко. Беззвучно.

– Потом отрежу палец. Один, второй и третий… и буду резать вот так, по кусочку… И главное, что мне за это ничего не будет. А знаешь, почему? Потому что никому нет дела до старой тупой стервы, забившейся в эту вот дыру.

Я потянулась, и мышцы захрустели. Всегда так поначалу, занемевшие, они плохо слушались.

Сжать кулаки. Разжать. Наклониться…

Поэтому мы не слишком любим менять форму.

– Мне даже о компенсации договариваться будет не с кем, потому что…

Я сделала шаг.

Второй.

Дверь потянуть. Она скользит беззвучно, слегка застревая в мягком ворсе ковра. Но ныне дверь сдерживает обычный свой протяжный стон.

Двое.

Один уже знакомый толстячок, что жмется к стене, прижимая к животу портфель. А второй навис над Софьей. Он стоит спиной. Широко расставив ноги.

Модный костюм в узкую полоску. Аккуратная стрижка. Шея… не самая толстая.

Софья сидит прямо. И улыбается.

Безумно так.

Чудовище, стало быть… И да, мертвое, хотя пока еще живое.

Толстяк почувствовал что-то и повернулся ко мне. Лицо его красное исказилось, и я прижала палец к губам. Не надо шума.

Не надо.

Софья улыбнулась шире. Кажется, это совсем не понравилось парню.

– Ты… ненормальная!

– А ты мертв. – Она подняла руку. Тонкие бледные пальчики, и золотое колечко на среднем болтается. Она под него подворачивает тонкую полоску ткани, но кольцо постоянно слетает. – Во всех вероятностях. И это хорошо. Очень… очень хорошо.

Он отшатнулся, этот княжич.

Удачно.

Я положила руку на плечо. А второй ткнула в печень. Он захрипел и… сильный, паразит. Редко кто мог остаться на ногах. Этот же поворачиваться начал и запоздало потянулся к силе.

Только…

Ищейки – твари особые.

А потому просто пропустила его энергию сквозь себя. Я так могу. В отличие от этого урода. Если перехватить мага за горло и хорошенько тряхнуть, спеси в нем поубавится.

А если горло сдавить… И дернуть, двинув сжатыми пальцами под дых, то и вовсе до разума достучаться можно. Или до страха?

Я не позволила ему упасть на колени. И ручонки, которыми он попытался дотянуться до меня, стряхнула. А горло сдавила еще сильнее.

И отпустила, позволяя сделать вдох.

Небольшой.

– И что мне с тобой делать? – поинтересовалась.

Мальчишка ведь.

Сколько ему? Семнадцать? Восемнадцать? Красивый. Чувствуется благородная кровь.

– Отпустите, госпожа, – трепыхнулся толстяк, впрочем не рискуя приближаться.

И этот княжич, как его там… не запомнила. Главное, задергался, затрясся, бледнея.

Воздуху не хватает?

А можно ведь еще иначе. Маги, они на самом деле хрупкие. Тела. Человеческие. И точек на них много есть. Нас учили, потому что физическое тело с энергетическим связаны намертво. Особенно у магов. Это простому человеку, если в нужное место ткнуть, будет больно. А магу будет очень больно.

Но я ткнула.

И снова убедилась, правы были добрые люди. Его аж перекосило.

– А вот так можно и от силы отрезать. – Я надавила чуть повыше ключицы. – Временно. Но если, скажем, надавить сильнее… или в сочетании с энергетическим воздействием, то начнется нарушение малого узла… он как раз тут и находится.

– Госпожа, вы не имеете права…

– Кто сказал? – Я вглядывалась в глаза этого…

Боится? И ненавидит.

Надо же, злости в нем больше, чем страха. Не верит? Неужели и вправду не верит, что решусь? А может, и прав. Не решусь.

Если бы сразу шею свернуть, но… почему-то не свернула.

– Дернешься, я его просто додавлю, – это я толстяку, который за портфелем прятался.

– Зима Желановна, – голос Бекшеева несколько отвлек от мыслей на тему, почему же так сложно кого-то убить в мирное время, – думаю, вы можете отпустить… молодого человека.

– Зачем?

– Затем, что иначе его будет сложно доставить в участок. – Он стоял, опираясь на свою тросточку. Такой взъерошенный и нелепый слегка. – А нам еще протокол писать.

– Думаете, надо? Можно ведь и так.

– Я… я буду жаловаться!

– Если доживете, – меланхолично ответила и пальцы-таки разжала, позволив уроду упасть.

И тот захрипел, выгнулся. Зашелся сиплым кашлем.

– Ох… охр…