Преступники и преступления с древности до наших дней. Гангстеры, разбойники, бандиты - Дмитрий Мамичев

Но брошенный мной вокруг взгляд сразу охладил мой порыв: с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, стоял второй бродяга с толстой, суковатой палкой в руках, одного удара которой было вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп.

Но помимо этих двух предстояло иметь дело еще с теми двумя, которые держали лошадь. Несомненно, что при первой моей попытке к сопротивлению они не замедлили бы броситься на помощь товарищам.

Вижу — дело дрянь!.. Один против четверых — борьба неравная… живым не уйдешь! На душе стало скверно… Меня охватило прежде всего чувство глубокой на себя досады за то, что, пускаясь в глухое ночное время в путь, я, по беспечности, надевая штатское платье, не взял с собой никакого оружия.

— Ну, прочитал, купец, отходную? — насмешливо говорил разбойник, не опуская топора.

— Не прохлаждайся!.. Доставай скорее деньги! — свирепо вдруг закричал он.

Сопротивление было бесполезно, так как я отлично понимал, что при первом моем подозрительном движении или крике второй разбойник, не спускавший с меня взгляда, раскроит дубиной череп, прежде чем я успею завладеть топором. Я счел дальнейшее колебание излишним и опасным. Не оставалось ничего другого, как покориться и отдать кошелек.

Я и покорился: вынул из кармана бумажник и отдал его в руки хищнику. Злодей подметил висевшую на жилете золотую цепочку, — пришлось отдать вместе с часами и ее. Мало того, — меня заставили вывернуть все карманы. Всю эту процедуру я с умыслом старался протянуть возможно дольше, напрягая слух, в надежде уловить звук колес какого-либо проезжающего экипажа.

Но надежды на помошь со стороны были тщетны. Ни один посторонний звук не нарушал безмолвия ночи, только уныло светивший месяц дал мне возможность хорошо рассмотреть лица двух, стоявших у экипажа. Я ясно различал их бритые рожи, густо намазанные сажей и подрисованные суриком.

Отдав кошелек и часы, я считал себя спасенным. Вдруг разбойник, оторому были переданы его товарищем вещи, неожиданно возвысил голос и проговорил:

— Не наделал бы нам молодчик пакостей… не лучше ли порешить… и концы в воду.

— А ведь Яша верно говорит! — отозвались двое других…

Настало молчание…

И вдруг я почувствовал, как всем моим существом, всем телом и всей душою начинает овладевать смертельный, холодный, тяжелый и безобразный страх…

Я весь сжался… Митрич опять занес над моей головой топор. Он стоял вполоборота ко мне и упорно не сводил с меня взгляда, тускло сверкавшего на его вымазанном сажей лице. Меня охватила какая-то мелкая конвульсивная дрожь.

„Что делать? Что делать? — молотом стучало в моей голове… — Убьют, убьют…“.

А мерзавцы молчали… И это молчание еше более увеличивало мой ужас…

Я перевел взгляд на другого субъекта, с дубиной справа… Он стоял, худой и поджарый, тоже недвижно, держа наготове свою суковатую дубину.

Спазматические рыдания начали сдавливать мне горло…

Ах, скорее бы, скорее… — думал я… — Только бы поменьше мучений… Вероятно, первый ударит Митрич… топором…»

Луна вдруг, казалось мне, засияла нестерпимо ярким светом, так что я отлично мог видеть всех четырех мерзавцев и наблюдать малейшее их движение.

«Значит, смерть!..» — подумал я.

Молчание продолжалось и, казалось, длится век…

Митрич поднял на меня глаза и вдруг как-то полусмущенно проговорил:

— Праздник то ноне велик!.. Ведь у нас в деревне престольный…

— Оно-то так… — нерешительно поддержал один субъект из державших лошадь.

— Не хочу и я рук марать в такой день! — проговорил решительно Митрич и опустил топор.

Четвертый разбойник, первым подавший голос за убийство, теперь молчал, что и было принято за знак согласия с большинством.

Решив: «не марать в праздник об меня руки», бродяги предварительно вывели лошадь на середину дороги и, любезно пожелав мне сломать шею, хватили мою лошадь дубиной, а сами бросились по сторонам врассыпную.

Лошадь во всю прыть помчалась по дороге. Я, как пьяный, качался на сиденье и понемногу приходил в себя. Полной грудью вдыхал я свежий ночной воздух… Мне казалось, что с той поры, как я выехал, прошли чуть ли не сутки, и я удивлялся, почему не наступает день.

Которыи-то час! Я невольно сунул руку в карман и вдруг вспомнил, что мои часы отобраны чертями… Я совсем оправился, и безумная злость на этих бродяг вдруг вспыхнула в моем сердце.

Как! Ограбить и чуть не убить меня… меня? Грозу всех воров и разбойников?.. Постойте же!

Прежде всего я решил молчать об этом происшествии, а затем принять все меры к поимке негодяев.

Весь следующий день показался мне бесконечно длинным. Когда стало смеркаться, я отдал распоряжение о наряде двенадцати полицейских чинов, переодетых в партикулярное платье, в ночной обход.

У Новосильцевской церкви я разделил моих людей на четыре группы и назначил каждой район ее действий.

Предписано было осмотреть в Лесном, в первом, во втором и третьем Парголове все постоялые дворы, харчевни и разные притоны, подвергнув аресту бродяг и вообще всех подозрительных с виду людей.

Результаты облавы были ничтожны. Арестованные трое бродяг оказались мелкими воришками, ничего не имеющими общего с шайкой грабителей.

Голодный и промокший насквозь — всю ночь шел мелкий дождь, — я еле-еле добрел домой и после пережигах волнений и двух бессонных ночей заснул как убитый.

Эта первая неудача, однако, не разочаровала меня.

На другое же утро я командировал во второе и третье Парголово трех смышленых полицейских чинов, поручив им разведать от местных крестьян о подозрительных лицах, имеющих пребывание в этом районе. На всякий случай я сообщил в общих чертах приметы ограбивших меня разбойников, не дав, конечно, понять им, что жертвой их нападения был я сам.

Прошло еще четыре дня, но все предпринятые мною розыски не имели успеха. Разбойники как в воду канули.

Наступило воскресенье, и я отправился на дачу. На этот раз я не торопился отъездом в город и пробыл в Парголове до трех часов ночи.

Возвращался я ночью домой по той же дороге, на той же лошади. Но, имея в кармане кистень и хороший револьвер, я был далеко не прочь еще раз повстречаться с моими знакомыми-незнакомцами. К моему сожалению, встреч с «нечистой силой», так начисто меня ограбившей, не произошло, и я без всяких приключений доехал до городской черты.

Скоро после этого семья моя переехала с дачи, и поездки мои в Парголово прекратились.

Подошла осень: ненастная погода поторопила дачников с переездом на зимние квартиры.

Неуспех розыска угнетал меня.

Прошло около двух недель.

На одном из обычных утренних докладов у обер-полицмейстера графа Шувалова он передал мне телеграмму со словами:

— Съездите в Парголово, произведите дознание и сделайте что нужно для поимки преступников.

Телеграмма была такого содержания:

«В ночь на сегодняшнее число на Выборгском шоссе ограблена, с нанесением тяжких побоев, финляндская уроженка Мария Рубан».

Поручение это пришлось мне не по сердцу: и по столице у меня была масса дела, а тут еще поезжай в пригород.

Но граф не переносил возражений, а потому ничего не оставалось делать, как покориться.

Узнав о местожительстве потерпевшей, я на моем иноходце в два часа доехал до деревни Закабыловки. Стоявшие у ворот одного из одноэтажных домов нижний полицейский чин и человек пять праздных зевак без слов подсказали мне, куда завернуть лошадь.

В избе я увидел знакомую мне картину: в переднем углу, под образами, сидел, опершись локтями на деревянный крашеный стол, становой пристав, строчивший протокол. Поодаль, около русской печи, за ситцевой занавеской, громко охала жертва. Тут же около нее суетился маленький юркий человек, — видимо, фельдшер — и две какие-то бабы голосисто причитали на разные тона.

Подождав, пока больная пришла несколько в себя и успокоилась, я приказал бабам прекратить их завывания и приступил к допросу.

— Ну, тетушка, как было дело?

— Нешиштая шила!.. Шерти, шерти!.. — заговорила, своеобразно шепелявя, избитая до полусмерти баба.

— А!.. Нечистая сила!.. Черти!..

Внимание мое вмиг удвоилось, и я принялся за обстоятельные расспросы.

Вот что на своеобразном русском жаргоне изложила чухонка:

— Отъехала я верст пять от казарм; час-то был поздний, — я и задремала. Проснулась, вижу: лошадь стоит. Вижу, по бокам телеги стоят три дьявола, с черными, как вакса, рожами, языки огненные и хвосты лошадиные! Как лютые псы, бросились они на меня и начали рвать на мне одежонку… Кошель искали. А как нашли мой кошель, так вместе с карманом и вырвали: а в кошельке-то всего, почитай, гривен восемь было…

— Ну, думаю, теперь отпустят душу на покаяние… Да не тут-то было: осерчал, видишь ты, один, что денег в кошельке мало, затопал копытами да как гаркнет: