Хозяин теней. 3 (СИ) - Екатерина Насута

Поэтому выше.

Третий этаж.

И чердак.

Комнаты для прислуги. По этому времени пустые. Но я всё равно… я даже сумел закричать, позвать в глупой надежде, что, может, хоть кто-нибудь.

И собственный голос хриплый, тоскливый, что вой.

Выть и хочется.

Нельзя.

Надо…

Ниже. Я тяну до последнего. Я знаю, что надежды нет, но человек слаб и продолжает надеяться. И поэтому боюсь потерять эту вот надежду. Но всё-таки… иду.

Снова коридор.

Двери запертые. Я закрывал каждую, пытаясь хоть так спрятать то, что за этими дверями находится. Наши покои в северном крыле, угловые, с окнами в сад. И дети, когда были маленькими, часто забирались на подоконники, смотрели. Поэтому жена сшила подушки.

И украсила их вышивкой.

А потом ещё сшила, уже для внуков…

Рука тянется к двери. А проклятое сердце всё не останавливается, заставляя держаться на ногах. И я толкаю дверь. Я должен увидеть.

Должен узнать.

Переступить порог. И Машенька собиралась уехать. Планировала же утром, а я отговорил. Обещал сам отвезти её в Менск, но позже. Завтра. Куда спешить-то? Дурак старый. Тут она.

Внуки тоже.

На подоконнике. Окно затянуто морозом, но разве это может остановить детей.

Клетка на столе.

Канарейка чёрным угольком. Подарок…

И шелест за спиной, такой, сухой, с потрескиванием. Так, по-змеиному, шелестит парча, когда её разворачивают.

Руки тянутся к оружию. И я радуюсь. Я счастлив, чтоб вас. Я не способен одолеть эту тварь, но хотя бы умру красиво… хотя бы…

Умру.

Меня окутывает тёплое облако, которое пахнет остро и сладко, так, как не могут пахнуть твари. И я оборачиваюсь, выпуская на звук все восемь зарядов, которые вязнут в воздухе, осыпаясь чёрною же пылью.

Плевать.

Заговорённый клинок ложится в руку, а я…

…темнота.

Провал.

И шепот в ухе, ласковый, знакомый голос Машеньки, который уговаривает не переживать. У неё всё хорошо. У них у всех всё хорошо. Только я не верю. Машенька мертва. Из-за меня. Она ведь хотела уехать, а я уговорил… и внукам пообещал, что возьму их на стрельбище. Всех возьму. И пострелять позволю.

Они и согласились.

И эти голоса в обволакивающем меня тумане, они вовсе не детские. Твари умеют подделывать. В том числе и голоса. А потому я поддаюсь. Чтобы подпустить её ближе. И она подходит. Она уверяется, что может меня сожрать. И я готов позволить.

Почему бы и нет?

Только…

Я вижу, как туман обретает плотность. Она уродлива и многоглаза. И глаза её — глаза убитых людей. Но бить надо не в них. Меня учили бить правильно. И я выдёргиваю крупицы сил, вкидывая их в клинок.

В удар.

В тот, что пробивает червеобразное тело. Тварь не так и велика.

А ещё кричит.

Её крик раздирает разум и я умираю.

Я вынырнул из чужой памяти резко, будто вытряхнули из неё пинком. И как-то сразу осознал, и где я, и кто я. Только один хрен живот скрутило так, что пришлось стиснуть зубы, чтобы не проблеваться.

— Дыши глубже, — посоветовал Варфоломей.

И улыбнулся.

А я раньше и не замечал, сколько ненормального в этой его улыбке. Дружелюбный? Да он же псих конченный! И главное, что в этом мире психам выживать однозначно легче.

Кто ребенку показывает такое?

Ладно, я не ребенок, но… чтоб вас. Это не кошмар, это… не приведи… я только представил, как вхожу в проклятый дом и нахожу Тимоху, Таньку.

Метельку.

Нет, не стошнило.

Не знаю, как, но не стошнило. Сдержался. Слюну сглатывал и сдержался. Какой я молодец.

— Ты… её убил?

— Мне сказали, что да.

— Ты не веришь?

— Меня нашли в той комнате. И тварь. Оболочку от неё. Твари в этом мире мало что оставляют. А от этой кожура, такая… как от червяка. Шкура? Не знаю, как правильно. Изъяли её. А я выжил. Так, помяла чутка. Руку вот, — он провернул ладонью вверх и вниз. — Изметелила. Кость наново выращивать пришлось. В Петербурге уже, куда меня и отправили.

— Зачем?

— Так… дело такое. На особом контроле. И нет, мальчик… или кто ты есть. Мне не поверили на слово. Меня неделю Исповедники наизнанку выворачивали. И по одиночке. И втроём. Вспомнил даже то, как в детстве в постель ссался. А потом и Романов удостоил высокой чести. Благословил от всей души. Благо, из младшей ветви, но от старшей я бы живым не вышел. Свет, он… жжётся. А я слишком давно жил подле Охотников. Мы не любим свет. Не сталкивался?

— Приезжала сестра государя. Но не скажу, чтоб так уж тяжко.

Кивок.

— Это пока. Подрастёшь, силёнок наберешься, тогда иначе всё будет… если подрастёшь.

Хорошая оговорочка.

— Одно хорошо. Если б во мне осталось хоть что-то от твари, меня бы этим светом выжгло.

Ага, то есть это Варфоломей на опережение? Я вот прям сразу Зорьку вспомнил. Обидно понимать, что ты не один такой охрененно умный.

— Потом Аристарх оставил с сыном. На большее я всё одно способен не был. И то… — он махнул рукой. — Пользы от меня было… за мной самим уход надобен. С Василем в одной палате и валялись. Он от нервов маялся. Я после благословения пытался не подохнуть.

— Зачем ты притворяешься? — говорить неудобно. — Здесь?

И голова болит.

Прям свинцовое кольцо мозги сжимает. А ещё я не слышу тень. Всего мгновенье, но эта тишина пугает до одури. Но тут же она отзывается, выползает, растрёпанная и полупрозрачная.

— Отпусти животинку, — Варфоломей кривится и эта его улыбка перекашивает лицо. — Такие штуки тяжко даются. Даже странно, что ты сидишь.

Сижу.

Говорю.

И думаю… чтоб тебя. Я давно должен был спалиться, но то ли Громовы не заметили этой несуразности, люди вообще не любят замечать вещи, которые им не нравятся, то ли нашли ей объяснение. Но Варфоломея не проведешь.

Тень всё-таки отпускаю.

Не в себя.

Она кружит по комнате, и остановившись в углу, ныряет под простынь, которой укрыли мебель. Она собирает ошмётки чего-то, то ли запаха, то ли вони.

— Так зачем? — я откинулся на спинку диванчика. И дышать старался спокойно, контролируя, что вдохи, что выдохи. Слабость? Бывало и похуже. Пройдёт. — Притворяешься зачем? Это вот… со всеми дружить. Всем нравится.

И оскал становится шире. А Варфоломей подвигает стул и устраивается напротив.

— Затем, что я уверен. Тварь ещё здесь.

— Здесь? — чтоб… это прозвучало так, будто она прямо за спиной стоит.

И главное, с трудом удержался, чтоб не обернуться.

— В доме, — Варфоломея смешит моя реакция. Улыбка сейчас у него