Чилима - Игорь Кротов

– Вот это першинги! – Макс негромко восхищался натурой; незажженная сигарета шевелилась в его губах в такт словам.

– Кто? – переспросил я.

Он прикурил, пару-раз глубоко затянулся и так же негромко продолжил:

– «Першинги» – американские ракеты средней дальности. Те, что должны были нас с тобой убить лет десять назад, если верить коммунистической пропаганде. Ты что, не помнишь – тогда во всех газетах рисовали злобного Рейгана с парой ракет в руках? Рейгана я не знаю, с кого срисовывали, а ракеты – с нее. Стопудово!

Макс был прав: ее сиськи относительно плоского живота составляли угол почти в девяносто градусов, и, совсем немного расходившись в разные стороны, являлись грозным оружием, без преувеличения способным наверняка поразить половину человечества.

Марина не могла слышать его слова (их сдувал ветер), но до нее долетали отдельные звуки, и не надо быть провидицей, чтобы понять, о чем мы сейчас разговаривали. Она докурила, бросила окурок за забор, повернулась к нам и еще раз внимательно посмотрела на Макса. Я прочитал в ее взгляде только два слова: «Зайдешь? Договоримся».

Из синей двери вышли теннисисты-грузчики, уже одетые как люди. Они сказали ей: «До свидания!» – и устремились на волю.

– Пойдем, посмотрим, что там, на стоянке… – как-то нетвердо произнес Очкарик, а я вдруг подумал, что в таком состоянии вижу его второй раз в жизни. Первый случился в восьмом классе, когда мы стояли у стены нашего дома – там, где нет окон. Макс курил, и в этот момент из-за угла вышел его отец. Для него это был единственный человек на свете, которого он беспрекословно уважал и даже почитал. Часто, сам того не желая, он его огорчал, очень страдал от этого и старался во всем ему подражать. Он и курить начал только потому, что курил его отец. И вот Очкарик стоял с сигаретой в руке и не знал, что делать. Выбросить – значит, показать перед нами свою слабость, оставить – огорчить отца. Он не мог принять никакого решения. Его батя тогда все понял и пришел ему на помощь. Он перевел все в шутку и сообщил, что теперь у него есть стимул бросить, чтобы подать сыну хороший пример.

Мы с пришибленным Максом обогнули забор, который огораживал базу. У калитки нас ждал картавенький.

– Еще раз спасибо за мячики! Соберетесь отправить машину – приезжайте, все сделаем в лучшем виде! Нам бы только стоянку открыть?.. – он адресовал эти слова Максу. Из них сквозило надеждой!

– Сколько в месяц вагонов отправляете? – Очкарик возвращался в жизнь.

– В сезон, с мая по октябрь, – примерно по сорок-пятьдесят, в остальное время – когда как, но не больше тридцати. Совсем мертвый только январь.

Он попрощался и побежал догонять партнера. Я поставил «марк» на сигналку. Мы побрели вдоль забора справа и железной дорогой слева в сторону сопки. Поговаривали, в ней находился торпедный арсенал. Оттуда мимо нас пронесся огромный черный пес. Мне почему-то показалось, он бежал просто так – от избытка силы и чувств, ради спорта, а Макс назвал его собакой Баскервилей. Я ни о чем не спрашивал своего друга, но понимал, какие в нем боролись чувства. Когда Макс поступил работать в банк и довольно быстро сделал себе карьеру, он еще попутно умудрился перелопатить там все, что хоть как-то шевелилось – от восемнадцатилетнего контролера до сорокадвухлетнего вице-президента. Избежать этой участи смогли немногие: пара беременных, одна невеста и совсем страшная, но очень умная начальник кредитного отдела. Он бы и дальше продолжал свои невинные проказы, но как-то познакомился с урологом Ефимом. Тот работал в сиф-баре на Гамарника. Ефим просветил его относительно огромного количества подлых инфекций и особенно напугал трихомониазом, от которого, по словам уролога, не спасают даже гондоны. Макс сдал анализы, неделю ходил сам не свой и, даже когда все тесты показали, что он абсолютно здоров, все равно им не поверил: сдавал еще и еще раз – ищите! Ищите! Должно хоть чего-нибудь быть! С тех самых пор он стал моногамом, и порою этот приз ему доставался с большим трудом.

Стоянка за контейнерами оказалась приличной по размерам, надежно огорожена, с хорошей будкой и освещением. Сразу видно, что у нее есть хозяин, – точнее, был. В будке сидели охранники в униформе, – те самые, что стоят на вахте в отделении. С одним молодым парнем, тоже Игорем, я поддерживал нормальные отношения, и он ввел нас в курс дела.

– Кузнецов предложил нам подзаработать три дня назад. Те, кто здесь до нас работали, собрались и в один момент сбежали без объяснения причин. Денег ввалили сюда немало: смотрите, все оборудовано по уму. Что или кто их напугал, не знаю. Машины люди везут каждый день, только мы их не берем. Они разворачиваются и уезжают обратно. Кузнецов по нескольку раз на дню приезжает, злится: деньги уплывают мимо… – он был немного подшофе и оттого радовался каждому своему слову. Справа на поясе в кобуре у него имелся предмет, похожий на пистолет.

– А завтра он приедет, не знаете? – Макс уже разрабатывал план.

– Да, в одиннадцать, – он улыбнулся и предложил от всей души. – Выпить хотите? У меня сегодня день рождения. Пойдем, замахнете по соточке!

– Спасибо, коллега! Держи краба! – Очкарик так искренне обрадовался, что я за него даже испугался. – Но мы, к сожалению, не можем поддержать. На задании!

Макс многозначительно похлопал ладонью по барсетке, а Игорь понимающе покачал головой. Мы раскланялись и пошли обратно. Я все время торопил друга: мне нужно ехать на Чуркин.

– Как все просто! Нам, посторонним людям, рассказали все секреты, в которых мы нуждались! – мой друг радовался, словно ребенок.

Пляж – если так можно назвать берег, усеянный бетонными блоками, ржавыми рельсами, битым кирпичом и другим строительным мусором – уже опустел, хотя волны были как раз то, что надо. Место, на котором стояла «рафага», тоже было пустым. Я завел машину и осторожно поехал с площадки, Макс повернулся к своей сумке и стал вынимать из нее видеокассеты.

– Игорь, заверни туда, к будке! У меня есть подарок для солдатика!

– Для кого?

– Для солдатика, у которого день рождения. Я тебе порнуху припас. Завтра же суббота, я на Железку за новой поеду, а старую хочу слить, чтобы дома не валялась. Ты же не обидишься, если мы половину тому парню подарим?

Макс был завсегдатаем книжных и кассетных развалов, которые по выходным проходили на Железке.

– Не обижусь. Хочешь – все подари!

– Куда ему все? Тут десять кассет – задрочится! Половина – твоя, – он отобрал пять кассет; некоторые из них валялись без футляров.

Я остановился возле будки. Очкарик быстро поздравил именинника; мне показалось, тот был тронут. Еще быстрее он вернулся, и мы поехали прочь. Примерно на середине подъема нам попалась большая группа юношей и девушек. Они несли с собой пакеты, набитые бутылками с пивом. Ехать по разбитой дороге приходилось медленно, окна в машине оставались открытыми; говорили они громко, и из этих разговоров стало ясно, что они идут на берег моря всем классом отмечать начало последнего школьного года.

Макса эта встреча повергла в бешенство:

– Гоша, откуда это? Мы с тобой сегодня видели класс первый и класс последний – что их, в школе учат бухать? Нет? Нет! В школе не учат, дома тоже не учат! Почему тогда они, как только вырастают, первым делом идут бухать? Почему? И мы такими были, и Максик таким будет!.. Но почему?

– Я не знаю, Макс! Не знаю, откуда за десять школьных лет появляется знание, что главное дело взрослого – бухать. А когда первый раз в жизни становишься взрослым? В последнем классе! А какое главное дело взрослого? В общем, я не знаю, Макс!

– Слушай, – минут через пятнадцать мы расстанемся, а у меня еще остался один важный вопрос, который он мне может прояснить, – откуда берутся справки?

– Какие справки? – он сначала не вкурил, о чем я его спрашиваю, – наверное, подгрузило увиденное.

Когда у меня появятся дети, я тоже начну грузиться, как их спасти от этого враждебного мира, но пока нет детей – нет проблем. Мир прекрасен!

– Справки, по которым отправляют вагоны!

– А! Справки ТехПД? Тебя Яценко не посвящает, стережет военную тайну? – если Макс попадет к врагам, то лучше его не пытать, а дать возможность прочесть лекцию о тех секретах, которыми он обладает. – Все просто. Железной дороге, чтобы она функционировала, нужны товары и услуги – разные и много, а денег для их оплаты нет. Тогда выписывается справка, в которую прописана цифра. Фактически это – долг железной дороги за приобретенные ею добряки. Тот, кто эти добряки продал, теперь может на сумму, прописанную в справке, отправить вагоны по железной дороге. Но ему нечего отправлять, ему нужны деньги. Тогда он берет и продает эту справку тому, у кого есть что отправить, – естественно, с дисконтом. Ну а дальше, сам понимаешь, существуют варианты. Кто-то продает сразу – за деньги, но с большим дисконтом, кто-то – отдает в отработку, но тогда дисконт поменьше. И все довольны. Понятно?