Битва за космос - Том Вулф

Он предложил продать авторские права на их биографий тому из издателей, кто предложит самую высокую цену. Бонни был уверен, что президент и НАСА это разрешат, потому что военные уже заключали подобные сделки после Второй мировой войны, в том числе и сам Эйзенхауэр. Для НАСА главным здесь могло стать то, что если они, все семеро, продадут авторские права одной организации, то тем самым получат естественную защиту от бесконечных расспросов и докучливых приставаний остальных журналистов и смогут как следует сосредоточиться на подготовке.

И действительно, в НАСА и Белом доме одобрили идею, и де Орси начал торговаться с журналами, установив начальную цену в пятьсот тысяч долларов. Единственное серьезное предложение – пятьсот тысяч – поступило от журнала «Лайф», и де Орси заключил сделку, У «Лайф» был отличный прецедент, который и подстегнул редакцию к принятию решения. Мало кто об этом помнил, но в свое время «Нью-Йорк таймс» купила авторские права на биографию Чарльза Линдберга как раз накануне его знаменитого трансатлантического перелета в 1927 году. И от этого выиграли обе стороны. Купив исключительные авторские права, «Таймс» посвятила Линдбергу первые пять страниц в день перед полетом и все шестнадцать – после его возвращения из Парижа. А все остальные крупные газеты просто не могли выдержать конкуренции. За авторские права на автобиографии и на биографии своих жен астронавты получили от «Лайф» пятьсот тысяч долларов, которые разделили между собой поровну. Каждой семье досталось около двадцати четырех тысяч в год, а всего за три года, на которые был рассчитан проект «Меркурий», каждому полагалось примерно по семьдесят тысяч долларов.

Младшим офицерам, которые вместе с женами и детьми перебивались на пять-восемь тысяч долларов годового жалованья (плюс две тысячи на квартплату и питание и чуть более полутора тысяч за дополнительные полеты), эта сумма поначалу казалась просто невообразимой. Конечно, они получат ее не сразу, но… Привилегии есть привилегии. Кадровый офицер и его семья мирились со многим, понимая, что, когда придет время привилегий, их можно будет получить и поделить. Это было частью неписаного договора Сделка с «Лайф» даже защищала астронавтов от опасности того, что их автобиографии станут уж слишком личными. Тексты, хотя и написанные журналистами «Лайф», будут идти от первого лица, и под ними будут стоять их подписи: «Гас Гриссом», «Бетти Гриссом»… Да и к тому же они могут выкинуть по своему усмотрению любую фразу, которая им не понравится. То же право сохранится и за НАСА. Теперь ничто не мешало парням стать такими, какими они выглядели на первой пресс-конференции: семь верующих патриотов из небольших протестантских городков, семь хороших семьянинов с превосходной поддержкой на домашнем фронте.

Летом 1959 года дела с «Лайф» и другими изданиями шли просто превосходно. Американцы, казалось, получали огромнейшее удовольствие от того, что астронавты перевернули обычные представления о волшебстве с ног на голову. Все считали – и пресса всячески это подчеркивала, – что семь его астронавтов стали величайшими пилотами и самыми храбрыми людьми в Америке именно благодаря совокупности обстоятельств своего прошлого: маленьким родным городкам, протестантским ценностям, крепким семьям и простой жизни. Генри Льюс, основатель «Лайф» и босс из боссов, в отношениях с астронавтами не играл значительной роли – за исключением денежных вопросов, – но он все же пришел взглянуть на своих мальчиков. Льюс был ярым пресвитерианином, а астронавты казались самим воплощением пресвитерианства. Однако их никак нельзя было назвать «американским деревенским чудом». Моральный облик астронавта сформировал Джон Гленн на первой пресс-конференции. Остальные все время дипломатично помалкивали. Все – от Льюсов и Рестонов до прессы, этого вездесущего викторианского джентльмена, – видели в астронавтах семь кусков одного и того же пирога, фирменного пирога мамочки Джона Гленна, происходящего из здоровых деревень американской глубинки. Этот джентльмен думал что видит перед собой семерых Джонов Гленнов.

Из семерых героев его свет сиял ярче всех. А наименее заметным, очевидно, был Гордон Купер – худощавый на вид простодушный, по-домашнему милый парень. Он родился в Шоуни, в штате Оклахома. У него был настоящий оклахомский тягучий говор. Кроме того, Купер был самым молодым из семерых – ему исполнилось тридцать два года. Он никогда не участвовал в боях, да и в Эдвардсе не проявил себя выдающимся летчиком-испытателем. Скотт Карпентер, правда, поднялся по гигантскому зиккурату не выше Гордона Купера, но с сожалением говорил о своем относительном недостатке опыта в реактивных полетах. Купера же все это ничуть не расстраивало, что раздражало некоторых парней, особенно Гаса Гриссома и Дика Слейтона.

Гриссом и Слейтон стали близкими друзьями практически с первого же дня, как их отобрали в астронавты. Они были вылеплены из одного и того же теста. Слейтон вырос на ферме на западе Висконсина, неподалеку от городка Спарты и национального парка Элрой. Он был выше и крепче Гриссома, довольно симпатичный и достаточно умный, ему ведь пришлось побывать в тундре. Когда речь заходила о полетах, Слейтон не стеснялся в выражении чувств: он просто излучал уверенность, остроумие, обаяние и проницательность. Но в других ситуациях ему, как и Гриссому, не хватало терпения соблюдать приличные манеры и поддерживать пустой светский разговор; как и Гриссом, он начинал смотреть перед собой непроницаемым пустым взглядом, словно перед лицом его проплывала холодная северная протестантская туча первородного греха. Дик начал летать во Вторую мировую войну, когда военно-воздушные силы были еще частью армии. А в армии постоянно попадались люди, говорившие на армейском жаргоне – языке, в котором было около десятка существительных, пять глаголов и одно прилагательное (или это причастие?). В общем, сплошь и рядом можно было услышать, как разговаривают двое славных парней из Валдосты или Оилвилла:

«Я ему говорю: если попробуешь меня нае…ть, я дам тебе пинка в твою гребаную задницу».

«Ни хрена себе!»

«Так вот, меня нае…ли, и я дал ему пинка в гребаную задницу».

«Ну ты даешь!»

«А теперь они мне говорят, что кинут мою задницу в е… тюрьму! Знаешь что? Они меня все же нае…ли!»

«Хорошо сказано, Бобби».

Теперь, когда Дик внезапно стал знаменитостью, знавшие его люди приходили в ужас всякий раз, когда он оказывался возле микрофона. Они боялись, что во время телетрансляции Слейтон заговорит на армейском жаргоне и выжжет мозги половине населения США. По правде говоря, Дик действительно был резковат. Но в книге Гаса он был описан как превосходный парень. В Лэнгли они жили по соседству – через две двери, – оба ездили по выходным домой и обычно делали что-нибудь вместе: отправлялись на охоту или, одолжив на базе Т-33, совершали маршрутные полеты, сменяя друг друга за приборами. Порою они улетали в Калифорнию и возвращались обратно, за все время обменявшись от силы сорока фразами, но у обоих оставалось ощущение, что они вели оживленный и глубокий разговор.

Всего пару лет назад в Райт-Паттерсоне Гас и Гордо – так называли Гордона Купера – были закадычными друзьями, любившими полетать в выходные. Потом Гордо перевели в Эдвардс, где в то время служил Дик Слейтон. Теперь они втроем находились в одном корпусе – этом необычном новом корпусе астронавтов; и, когда по ночам слышался тягучий оклахомский говорок Купера, в них просыпалась ярость. Иногда, в субботу вечером, они все вместе заходили к кому-нибудь в гости, и Купер начинал рассказывать о каком-нибудь удивительном случае, который произошел, когда он испытывал F-106B или другой истребитель в Эдвардсе. И тогда кто-нибудь не выдерживал и говорил: «Я расскажу вам, что Гордо делал в Эдвардсе. Он занимался техникой». Причем слово «техника» произносилось так, будто Гордон был интендантом, тамбурмажором или капелланом.

Дик Слейтон гордился тем, что в Эдвардсе он занимался самым главным – летной эксплуатацией. Такие, как он, пилоты, «выдавливали оболочки» новейших самолетов, самыми последними из которых были истребители серии «Сенчури», в том числе и F-106B. На нем летал и Гордон, но быть инженером значило быть неудачником. Гас и Гордо оставались друзьями и даже иногда устраивали гонки на автомобилях, а позже и на скоростных катерах. Гордон был дружелюбным и беззаботным парнем и не мог не вызывать симпатию. Но порою его небылицы приводили Гаса в ярость.

И все это ничуть не расстраивало Гордо! Он, похоже, не обращал на реакцию слушателей никакого внимания. Гордон продолжал болтать, растягивая слова, словно был круче всех. Он постоянно и повсюду хвастался, и окружающие не понимали его… как и систему оплаты полетов.

Даже Гас не понимал Купера. Но у Гордо если и были слабые струнки, то лишь слабости пилота, решительно прокладывающего путь вверх, по могущественному зиккурату. В самом деле, почему бы ему не стать лучшим среди семи астронавтов? Еще не поздно! Ему всего тридцать два. В нем пылает честолюбие «летучего жокея». Купер, как и все прочие, знал, что в Эдвардсе считалось гораздо престижнее испытывать истребители, чем быть инженером. Но он занимался техникой и чувствовал себя на своем месте. Если вы летчик и при этом техник, то можете увидеть проект с двух сторон – со стороны администрации и со стороны самого испытателя. Как будто вы руководите проектом и при этом еще и летаете… Непробиваемая самоуверенность Купера основывалась главным образом на том, что он являлся «самородком, родившимся за рулем», как было принято говорить. Когда дело доходило до явного апломба в обращении с крылатым аппаратом, никто из астронавтов, вероятно, не мог его превзойти. Отец Гордона был полковником авиации, кадровым офицером, и Купер начал летать, когда ему еще не исполнилось шестнадцати. Со своей женой Труди он познакомился на базе Хикам-Филд, когда поступил в Гавайский университет. Она тоже была пилотом. Летать для Купера было так же естественно, как дышать. Казалось, он оставался совершенно невосприимчивым к обычным опасностям, подстерегавшим их во время полетов; во всяком случае, он вел себя в небе абсолютно спокойно. За всю свою карьеру летчика Гордон ни разу не испытывал мучительных сомнений. Все, что нужно, он получит – это лишь вопрос времени. В этом Купер был убежден.