Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

– Моя дочь, твой отец любит тебя очень сильно, – объяснил он с подножия лестницы. – Он просто хочет тебя защитить.

Наконец мать поднялась наверх и умолила Йойо спуститься и помириться с ним.

– Твой отец не хотел навредить. Ты должна простить его. Лучше всегда оставлять прошлое позади, не правда ли?

Внизу Йойо обнаружила, что отец устанавливает на кухонном столе новенькую печатную машинку. Она была лучше, чем машинка ее матери. Заказывая дополнительные опции, отец превзошел себя: у машинки были пластиковый футляр для переноски с инициалами Йойо, выгравированными пониже ручки; валик, поднимающий бумагу во время печати; коррекционная лента, автоматическая табуляция, пластмассовая крышка от пыли, похожая на чехол для тостера. Даже мать не смогла бы изобрести такое чудо!

И если для Лауры пора изобретательства осталась в прошлом, то для Йойо все только начиналось после общешкольного успеха. Именно эта речь запомнилась Йойо как последнее изобретение ее матери, а вовсе не чемодан на колесиках, как считали остальные члены семьи. Мать как будто передала Йойо свой карандаш и блокнот и сказала: «Ладно, милая, вот тебе эстафета. Дерзай!»

Посягательство

Карла

В день, когда семейству Гарсиа исполнился один американский год, они устроили праздничный ужин. Мами испекла вкусный фруктовый пирог и воткнула в его центр свечу.

– Угадайте, какой сегодня день? – обвела она взглядом озадаченные лица сидящих за столом дочерей.

– Ровно год назад, – начал ораторствовать папи, – мы причалили к берегам этой великой страны.

Когда он закончил декламировать перевранное стихотворение о статуе Свободы, младшая дочь Фифи спросила, можно ли ей задуть свечку, и мами ответила:

– Только после того, как все загадают желания.

«Чего пожелать в годовщину дня, когда ты потеряла все?» – спрашивала себя Карла.

Судя по тому, что остальные сидели за столом с закрытыми глазами, у них подобных проблем не возникало. Карла тоже закрыла глаза. В будущем она постарается больше не желать того, чего всегда желала от тоски по родине. Но сегодня она все-таки пожелает этого в самый последний раз.

«Боже милостивый, – начала она. Карла никак не могла привыкнуть к американской манере загадывать желания, не впутывая в это Бога. – Пожалуйста, пусть мы вернемся домой», – полумолилась-полужелала она.

Эта возможность казалась все более призрачной. В сущности, ее родители пускали здесь корни. Всего месяц назад они перебрались из города в район Лонг-Айленда, чтобы, как утверждала мами, девочки могли играть во дворе. Зеленые квадратики вокруг одинаковых домов были больше похожи на ковровое покрытие, которое требовалось держать в чистоте, а не на дворы для игр. Деревья были не выше малышки Фифи. Карла с тоской вспоминала густую траву и кряжистые, увитые лозами деревья вокруг их участка на родине. Под одной из тех мальв Карла со своей лучшей подругой и кузиной Лусиндой делилась знаниями о том, как делают детей.

«Что сейчас поделывает Лусинда?» – спрашивала себя Карла.

Ниже по улице район упирался в заброшенные сельскохозяйственные угодья, о покупке которых, как мами прочла в местной газете, вели переговоры застройщики. Трава, настоящие деревья и настоящие кусты по-прежнему росли за ограждением из колючей проволоки, на котором висела большая табличка с загадочной английской надписью: PRIVATE, NO TRESPASSING[62]. Табличка удивила Карлу, потому что прежде слово trespass она слышала в одном-единственном контексте: Forgive us our trespasses, что значило «Прости нам прегрешения наши». Она показала эту табличку мами, когда они шли к автобусной остановке.

– Правда смешно, мами? Табличка гласит, что надо быть хорошими.

Сначала ее мать не поняла, о чем толкует дочь, пока Карла объяснила про молитву «Отче наш». Мами рассмеялась. В английском языке слова тоже иногда имели двойное значение. Здесь слово trespass указывало на то, что никто не должен заходить на участок, потому что, в отличие, например, от парка, это не общественное место, а частная территория. Карла разочарованно кивнула. Она никогда не освоится в этой новой стране.

Мами провожала ее до автобусной остановки на протяжении первого месяца в новой школе, расположенной в соседнем приходе. Первую неделю она даже ездила дважды в день вместе с дочерью на автобусе, пока Карла не запомнила дороги. Все ее сестры поступили в местную католическую школу, находившуюся всего в квартале от дома, который семейство Гарсиа арендовало в конце лета. Но к тому времени седьмой класс Карлы был уже полностью набран. Монахиня-директриса предложила Карле остаться на второй год в шестом классе, где были два места. Однако в свои двенадцать лет Карла была не меньше чем на год старше большинства шестиклассников, и мысль о том, чтобы повторить год, приводила ее в ужас. Всех четырех девочек оставили на второй год, когда они прибыли в страну. Конечно, Карле не помешало бы попрактиковаться в английском, но в таком случае она оказалась бы в одном классе со своей младшей сестрой Сэнди. А это уже выше ее сил.

– Пожалуйста, – умоляла она мать, – отдайте меня в другую школу!

Государственная школа находилась всего в двух кварталах от католической, но Лаура Гарсиа не желала о ней даже слышать. Она узнала от других католических родителей, что в государственные школы ходят малолетние преступники, которым учителя внушают новомодные безумные теории о том, что все люди произошли от обезьян. Она не собиралась допускать, чтобы ее дочери забыли свою фамилию и вообразили себя потомками орангутанов.

Вскоре Карла выучила дорогу в школу «наизусть» – это выражение она использовала несколько недель кряду после того, как узнала о нем. Сначала она наизусть шла по кварталу, отмечая мельчайшие различия между одинаковыми домами: шторы разных цветов, куст азалии по левую сторону от двери, а не по правую, почтовый ящик или дверь с какой-нибудь штуковиной. Потом она наизусть проходила длинную милю вдоль заброшенных сельскохозяйственных угодий с забавной табличкой. Наконец, подсобная дорога круто поворачивала вправо, а Карла оказывалась на магистральной улице, где наизусть садилась в автобус. В первое утро, когда Карла с колотящимся сердцем сама отправилась в школу, мами объявила ее «юной леди-сеньоритой». Путь был долгим и страшным, но она не жаловалась, ведь тем самым ей удалось избежать позорного второгодничества.

Не жаловалась она и на еще более страшное развитие событий, имевшее место в следующие месяцы. На игровой площадке и в коридорах новой школы ее каждый день донимала ватага мальчишек, кричавших ей вслед обзывательства, некоторые из которых она уже слышала от пожилой соседки, когда они снимали квартиру в городе. Вне поля зрения монахинь мальчишки забрасывали Карлу камнями, целясь по ногам, чтобы не оставалось синяков.

– Проваливай восвояси, грязная испашка!

Один из них, стоя позади нее в очереди, вытащил блузку Карлы из юбки, куда она была заправлена, и задрал ее.

– Доска – два соска! – заржал он.

Другой приспустил ее гольфы, выставив на всеобщее обозрение ноги, на которых начали расти мягкие темные волоски.

– Обезьяньи ноги! – завопил он своим дружкам.

– Хватит! – умоляла Карла. – Пожалуйста, хватит!

– Э-хватит, – передразнивали ее они. – Пожалуйста, э-хватит!

Они раскрывали постыдный секрет: ее тело менялось. Девочка, которой она была на родине, исчезала. На ее месте – будто обидные слова и издевки мальчишек обладали силой заклинаний – появлялся волосатый подросток с растущей грудью, которого никто никогда не полюбит.

Каждый день Карла пускалась в долгий путь в школу, обуреваемая противоречиями. Прежде всего ее тревожило это тело, ежедневные изменения которого она отмечала за закрытой дверью ванной комнаты, пока кто-нибудь из сестер не начинал стучать, что Карле пора выходить. Она мечтала забинтовать свое тело так же, как китайским девочкам бинтовали стопы, чтобы они не выросли большими. Тогда она осталась бы собой – резвой худенькой девчушкой с карими глазами и косичкой на спине, которая, согласно недавно появившемуся у нее чувству, могла чего-то добиться в этом мире.

Но в то же время Карла радовалась, что идет в собственную школу, в положенный ей класс, где отдыхает от скученности своей семьи, в которой росли четыре