Экономика творчества в ХХI веке. Как писателям, художникам, музыкантам и другим творцам зарабатывать на жизнь в век цифровых технологий - Уильям Дерезевиц

Вот как выглядит кризис. Я не встретил ни одного творческого работника, который достойно существовал бы в квартире по рыночной цене в крупном городе на свои заработки – такая ситуация хоть и кажется неизбежной, но от этого не становится менее ужасной. Художники не могут позволить себе жить там, где живут их коллеги по цеху. Люди, с которыми я разговаривал, либо обитают в безобразных условиях, либо им просто повезло, может, они выбрали маленький населенный пункт, а иногда их поддерживают родители или партнер. В основном им улыбалась удача: дешевая комната, стабильная арендная плата, место в творческой общине, дом бабушки, квартира предков бывшего однокурсника из колледжа; жилье, купленное двадцать лет назад при обвале рынка в 2009 году. Но удача в этом контексте имеет тенденцию отдавать предпочтение и без того фартовым людям, хоть как-то связанным с деньгами. Людям «везет» на удобные жизненные ситуации так же, как жениться на богатых или учиться в крутом колледже.

Многие художники к тому же платят двойную арендную плату: одну за квартиру, вторую – за студию. Не стоит уточнять, что цены на последнюю растут так же быстро, как и на первую, – даже быстрее, так как к мастерской, как правило, меньше требований. Частная студия в Нью-Йорке будет стоить вам около 2000 долларов; угол в комнате, которую вы делите с пятью другими людьми, около 600 долларов. Когда я разговаривал с Лизой Соскольн, художницей и активисткой, она собиралась выехать из квартиры в районе Гринпойнт в Бруклине, где жила довольно давно, и не собиралась утруждаться поисками нового места. Она рассказала, что появляются стационарные резиденции, где творческим людям разрешается жить в течение одного или нескольких месяцев (за что им часто приходится платить) – временные пристанища в арт-центрах, колледжах или других местах по всей стране. Вместо того, чтобы позволить себе постоянную рабочую среду, они теперь конкурируют за временные места, ездят туда целенаправленно. «Студия, отличная от места, где автор живет и спит, – писал Джон Чиаверина в New York Times в 2018 году, – считавшаяся обязательным атрибутом серьезного художника, теперь превратилась в роскошь».

Это те экономические трудности, которые могут глубоко изменить художественное производство. Я разговаривал с несколькими людьми, которые, не имея студии, работают за обеденными столами, решая бытовые проблемы. Много ли так сделаешь? Растворители и другие материалы должны храниться при правильной вентиляции. Печи, токарные станки и другое оборудование требуют безопасных условий и соответствующего электропитания. Высокие потолки, широкие окна и стеклянные крыши студий обеспечивают несравнимо лучшее освещение, чем жилые комнаты, не говоря уже о большом пространстве. «Я полностью зависим, – пишет художник Дэвид Хамфри, – от наличия физического пространства, которое служит и продолжением моего тела, и заменителем целого мира, будь то клубный дом, манеж или фабрика грез». Для художников пустая студия – как чистое полотно: пространство, которое изобилует возможностями.

Творческие личности «думают» руками и глазами, через прямое тактильное и сенсорное взаимодействие со своими инструментами и средствами. Ни одна студия – ни одна большая, широкая собственная комната – не лишает художника пространства для самовыражения. А так – фантазии скукоживаются. Работы становятся меньше по размеру, или вообще меняются стиль и масштаб. Художники думают всем телом, обходя вокруг скульптуры, подходя ближе к картине и отступая, физически воспринимая создаваемое произведение. «Мы больше не делаем ничего большого, – сказал мне Роберто Бедойя, менеджер по делам культуры в Окленде. – Мы создаем всякие мелочи или занимаемся прикладной работой. Ушли в общественную практику. Я не создаю масштабные скульптуры, потому что мне досталась старая фабрика, и я теперь могу играть со сталью так, как никто никогда не играл [с ней]. Те времена ушли».

Однако вопрос рабочего пространства актуален не только для художников. Иэн Свенониус, панк-провокатор из Вашингтона, утверждает, что джентрификация[34] убивает рок-н-ролл, потому что ни у кого больше нет места для барабанной установки. Вместо этого все делают EDM (Electronic dance music – электронную танцевальную музыку) на ноутбуках (с 2008 по 2017 г. продажи электрогитар в Северной Америке снизились на 23 %). У танцевальных коллективов и театров редко есть собственные студии. Танцоры, по словам Бедойи, привязываются к конкретным локациям. В независимом театре, как он сказал, «ты делаешь свой проект и идешь домой», вместо того чтобы позволить себе роскошь импровизации и исследований на собственной территории в свободное от работы время. «Ничего общего с Wooster Group», – добавил он, имея в виду выдающуюся экспериментальную труппу, которая с 1968 года владеет зданием в самом сердце Сохо.

Отдельное пространство нужно не только тем, кто что-то создает. Джона Штраус, жилищный активист, также занимается звукорежиссурой. Во время пожара в 2015 году он потерял место на складе, где жил и работал, – замечательные 1200 квадратных футов за 875 долларов в месяц. Когда мы встретились, Штраус жил у своего партнера, сменив за два года пять мест жительства и арендовав студию почти в два раза дороже и в половину меньше, чем снимал раньше. Вся инфраструктура искусств опирается на недорогие помещения для музыкальных и звукозаписывающих студий, кино- и фотостудий, танцевальных школ, театров типа «черный ящик», клубов, галерей, книжных магазинов, то есть такие, где можно репетировать, выступать и выставляться, тусоваться, сотрудничать и строить планы.

Их тоже выталкивают с рынка, заставляя или переезжать, или исчезать вообще. В Нью-Йорке экспериментальный театр, некогда расположенный в Ист-Виллидж, был вынужден искать новое помещение, в результате его службы оказались разбросаны по разным районам города. Резидентская программа New York Studio («Нью-Йоркская студия»), в рамках которой студенты-искусствоведы со всей страны обучались в городе в течение семестра, закрылась в 2017 году после двадцати пяти лет существования. В 2014 году, после девятнадцати лет работы, имея почти 7500 тысяч программ и более миллиона аудитории, бруклинское арт-пространство Galapagos Art Space (Галапагосское пространство искусства), ведущий инкубатор художественного возрождения, смотало удочки и мигрировало в Детройт. Теперь Нью-Йорк назначили «флагманом ночной жизни», связующим звеном с индустрией развлечений в темное время суток – чтобы хоть как-то компенсировать закрытие 20 % музыкальных площадок за последние пятнадцать лет, в том числе таких культовых клубов, как CBGB[35]. «Город должен остановить умирание своих культурных центров», – сказал член городского совета, предложивший инициативу по переезду.

Один любитель музыки, которого я знаю, живший в Сан-Франциско во время худшего периода по стоимости аренды, рассказал мне об одном типичном для него случае, когда он сперва слушал в прекрасном старом клубе отличное выступление, а затем ему сообщили, что, к сожалению, «сегодня это место работает последнюю ночь». В Портленде, штат Орегон, крупные джазовые клубы закрылись, а разнообразные городские музыкальные площадки, где не подают алкоголь, из-за чего они зарабатывают меньше, были уничтожены. В Остине, где