Свидетели Цусимы - Джон Вествуд

Японские командиры приписывали эти слабые результаты лежалым («черствым») зарядам. Британский морской атташе отметил, что не на всех японских кораблях удалось поменять стволы после порт-артурской кампании. А вообще, в тот период почти на всех флотах артиллерия оставляла желать много лучшего.

Британский флот только-только начал применять новую технику Перси Скотта, а в Японии полная обработка по методу Скотта нашла применение лишь в 1907 г. (хотя один из «даров» Скотта — и, может быть, самая главная из его инноваций — был смонтирован по крайней мере на одном японском линкоре как раз перед Цусимским боем, а новый очень эффективный британский телескопический прицел для 6-дюймовых орудий в то время стал уже внедряться на японском ВМФ). Средний британский броненосец до внедрения на судах изобретения Скотта обычно попадал один раз из трех в легких условиях, с расстояния 2000 ярдов.

В бою при Раунд Айлэнд (Круглом острове) японцы сильно пострадали вследствие преждевременного взрыва собственных снарядов.

Считалось, что причиной тому была конструкция А.Р.2. Это был бронебойный снаряд с начинкой из шимозы, с донным взрывателем японской конструкции, который активизировался при взрыве метательного заряда. Согласно британскому морскому атташе этот тип снарядов (или этот тип взрывателей) был удален с кораблей до Цусимского боя, и все-таки в этом бою три из носовых главных орудий «Нисшин» разлетелись в результате преждевременных взрывов. Атташе отметил также, что наряду с шимозными на корабли также поступали снаряды, начиненные обычным порохом. Такое могло быть из-за нехватки шимозы, но вполне возможно, вследствие недоверия, которое питали японские офицеры к новому В.В.

В то время как японцы отрабатывали стрельбу из своих пушек, флот Рожественского, прибывший в Индокитай 1 апреля, вынужден был простоять там целый месяц, двигаясь с одного места на другое, что­бы не злить правительство Франции длительным пребыванием на одном месте.

Капитан Егорьев продолжает вести свой журнал: «2 апреля. Мы долго не становились на якорь, так как «Аврора» была послана в море как дежурный крейсер. В море мы пробыли сутки, оставаясь в пределах видимости ближайших кораблей эскадры. Вечером мы бросили якорь, поставили наше сетевое заграждение, получили в подкрепление шесть миноносцев-дестроеров и шесть торпедных судов и благодаря яркой луне могли чувствовать себя в безопасности от внезапного появления врага.

3 апреля. Рано утром нас сменила «Светлана». Мы вошли в бухту и пришвартовались к огромному германскому пароходу «Баден», чтобы загрузиться углем. С левого его борта уже стоял наш «Урал», который принял 2500 тонн. «Аврора» должна была обойтись на сей раз двумя сотнями тонн.

Кончили мы погрузку в 3 часа и пошли обратно на рейд, на новое место, рядом с «Нахимовым». Примерно в это же время сюда прибыл старый пароход, купленный принцем Ливеном в Сайгоне, который привез для нас 100 быков и большое количество провианта для кают-компании, включая разную живность.

6 апреля. На нашей последней стоянке я воспользовался близостью берега и около полудня, взяв с собой за компанию доктора, старшего штурмана и двух мичманов, прихватив астрономические инструменты и винтовки, сошел на берег, чтобы взглянуть на новую местность».

Через несколько дней офицеры пришли к выводу, что адмирала обязали дожидаться дополнительных кораблей Небогатова, которые составят 3-ю Тихоокеанскую эскадру. Дело в том, что после отправления из Либавы 2-й эскадры Рожественского в октябре, заключив, что на порт-артурскую эскадру надеяться уже нечего, Морское министерство, побуждаемое прессой, решило найти и подготовить еще партию кораблей.

Поскольку все имевшиеся корабли и люди были уже мобилизованы для 2-й эскадры, а южноамериканских судов в перспективе как будто не было, Морскому министерству пришлось «поскрести на самом дне бочки».

Так случилось, что офицеры, набранные для этой дополнительной «армады», были не хуже, а частью даже лучше, чем их коллеги во 2-й эскадре. Этого нельзя было сказать о кораблях и матросах, хотя и относительно хорошие офицеры все же успели сделать какие-то шаги в сторону исправления этого зла. Приказом от 23 ноября, которым официально утверждалась 3-я Тихоокеанская эскадра, назывались броненосец «Николай I», старый, но с обновленными котлами, еще более старый крейсер «Владимир Мономах» и три корабля береговой обороны: «Адмирал Ушаков», «Адмирал Сенявин» и «Генерал-адмирал Апраксин» плюс три транспорта и два буксира. Из всех них «Апраксин» был, вероятно, в наихудшем состоянии. Его командир впоследствии писал, что им пришлось пережить на нем во время Восточного похода: «Когда после выхода из Либавы мы вошли в Бискайский залив, он встретил нас штормовым ветром. Все шесть дней, которые мы провели там, напоминали подводное плавание, так как корабль наполовину был затоплен водой. Офицеры не могли оставаться в своих каютах, потому что и они также были наполовину погружены в воду. Судно протекало по всей верхней палубе, как оно протекало и все предыдущие шесть лет, и никто с этим ничего не мог поделать, несмотря на беспрерывные требования покончить с этим. Корабль, надо напомнить, сел на камни у берегов Голландии, это расшатало весь корпус, а переднюю башню даже сорвало с места, и она так и осталась загнутой вперед. В1902 году, когда судно должно было проходить через льды, форштевень был помят и сильно ослаблен.

Когда мы пришли в Суда Бэй, за шесть дней стоянки мы собственными силами и средствами исправили это повреждение, мало того, проконопатили швы между плитами, а заклепки, которые текли, заглушили цементом. К счастью, на следующем этапе похода нам сопутствовала более или менее приличная погода».

Естественно, подготовка к походу 3-й эскадры была в тех условиях поспешной и далеко не полной. Командир «Апраксина» (имевший, видимо, свои причины рисовать все в черном свете) описывает ее снаряжение следующими словами: «Всем известно, что снаряжение наших кораблей начали зимой, в самых худших условиях. Наши корабли входили в артиллерийский дивизион и осенью, когда они вернулись с моря, на них уже насчитывалось много дефектов. Подали соответствующий рапорт, и эта работа должна была быть выполнена в течение двух зим, т.к ее не успели бы закончить к следующей весне. И вдруг поступает приказ подготовить корабли в течение полутора месяцев.

Это означало гигантскую работу, а на кораблях не было ни офицеров, ни команды, ни рабочих, в порту на складе не было материалов. Но приказ надо было выполнить.

Сначала назначили офицеров и команды, нашли рабочих. Затем, слава Богу, начали поступать материалы, только не те, что нужно, и не в том количестве. Команду на наш корабль прислали ужасную. Их собрали отовсюду: Либава, Петербург, Кронштадт, Гельсингфорс, с Черного моря. Люди не знали ни корабля, ни даже друг друга. Я принимал людей, и по документам они были чисты как стеклышко, а при более тщательном изучении открывалось, что кто-то прибыл сюда из тюрьмы, кто-то — из штрафного батальона. Вот какая это команда была!

Несмотря на это, через полтора месяца очень тяжелого труда моих офицеров и тех немногих, которые остались от моей прежней команды, мы добились от этих людей того, на что обычно уходит два года.

Вышли в море. Офицерам работы прибавилось. Они сами занимались с людьми. Помимо текущей очень важной работы, тренировок на ходу и т.д. офицеры читали матросам лекции, устраивали дискуссии. Офицеры поделили между собой темы, и в то время, как наш капеллан — прекрасный художник —рисовал карты, они объясняли, куда мы плывем, зачем, в чем наша задача, и рассказывали о Русско-японской войне и о наших пушках сравнительно с японскими. Они искренне старались сделать что-то из этих людей, и благодаря их усилиям и неистощимой энергии, через три месяца после выхода из Либавы мы имели по-настоящему хорошую, толковую, надежную команду».

Судовой врач рассказывает о том, что пришлось перенести морякам 3-й эскадры, когда они готовили ее к походу: «Должен упомянуть о том, в каких условиях жила команда с начала ноября 1904 года. До отплытия эскадры Небогатова матросы должны были жить вместе с 500 рабочими, которые отлаживали наши корабли. Поэтому здесь, особенно ночью, недоставало санузлов. Площадка, где велись работы, была открыта всем ветрам, поэтому было очень холодно и здесь, и в доке. Все это вызвало массовые заболевания ревматизмом.

Несмотря на мои рекомендации больным оставаться в санчасти, многие продолжали работать, а потом так больными и ушли в море. В тропиках люди страдали от жары и приходилось использовать вентиляторы. Команда должна была тяжело и часто работать на погрузке угля и продовольствия. Все это вызывало физическое истощение и моральную подавленность команды».