Былое и выдумки - Юлия Винер

– Юля, – отвечаю я и жму руку, небольшую и мягкую, не заскорузлую, как у отца.

– Я знаю, – говорит он и улыбается еще пуще. – Отец про тебя говорил.

– И что же он говорил? Плохое или хорошее?

– Да нет… – парень смутился. – Не плохое и не хорошее, а так, вообще.

– А что с ним случилось? Заболел?

– Не-е, зачем заболел? – парень с облегчением засмеялся. – Здоровый! Чего ему болеть?

– Тогда почему на работу не вышел?

– Он лошадь съел, сразу после этого нельзя.

– Что-что он съел? – я решила, что ослышалась.

– Да лошадь. Слабая уже была, еще неделю, самое большее дней десять, и все. Так вот, чтоб не пропадало мясо. Дохлую мы есть не станем.

Это-то было понятно, непонятно, что значит «лошадь съел». Поел конины? Ну и что? Из-за этого не работать? Парень говорил по-русски чисто, лучше отца, непохоже, что оговорился.

– Что ты хочешь сказать? Объясни.

– Чего объяснить?

– Про лошадь.

– А чего? Сварил и съел.

– Сам, один?

– Ну да. А вторую мы съели, вместе с матерью. У нас семья маленькая, всего три брата. Мы теперь мясо каждый день едим, сколько влезет! – похвастался он.

Я хотела было спросить, с чего это они вдруг так разбогатели, и тут вспомнила слова Батырбая про травку, лошадкам кушать, которой теперь нету.

Мы начали работать. Назым гонял трактор лихо, не жалел свою машину, как Батырбай. Меня трясло так, что зубы клацали, я едва не прикусила язык. И зерна мы набрали больше, чем с Батырбаем, потому что Назым не боялся обработанных сверх нормы гектаров. Гнал и гнал, старался для отца. Я не уверена была, что это для Батырбая так хорошо, но вмешиваться в их неведомые мне расчеты с совхозом не стала.

А мне не давали покоя слова «лошадь съел». В обеденный перерыв я взяла свои бутерброды и пошла к трактору. Назым сидел на земле и хлебал из знакомого котелка. И конечно, опять бешбармак. И он, в отличие от отца, с удовольствием принял мой бутерброд, а взамен оставил мне чуть не полкотелка.

Ему хотелось расспрашивать меня про Москву, но я быстро навела разговор обратно на его отца.

– Что же он теперь делает?

– Чего делает, ничего не делает! Лежит и спит. Проснется, поест, чаю попьет и опять спать. И ночью тоже, проснется, поест, попьет – и спать. Ночью сегодня последнее доел, теперь совсем больше есть не будет, ни сегодня, ни завтра. Будет весь день спать, и завтра будет спать. По-другому нельзя. А послезавтра выйдет на работу. Ты не беспокойся. Я уже второй раз его заменяю, и все нормально.

– Да я не беспокоюсь, я только не могу себе представить, как один человек может съесть целую лошадь.

– Да ведь она уже совсем худая была. И ведь не сразу же, а за три дня и три ночи. Надо успеть, дольше нельзя, протухнет. Жалко.

Так мне и не удалось ничего выяснить – Назым просто не мог понять, чему я удивляюсь.

Позже мне рассказал наш казах-водовоз, как это делается. Разрубленная на небольшие куски туша, вместе с костями, укладывается в котел, заливается водой и томится на слабом огне. Долго-долго, можно оставить на целую неделю и даже дольше, подливая понемножку воды. Под конец солят, кладут перец и какие есть приправы. Всё, в том числе кости, разваривается до консистенции вроде плотного паштета, при этом сильно уваривается, уменьшается в объеме. Эту массу и едят. Как бы белковый концентрат, в котором, по-моему, кроме белка и кальция из костей, ничего другого уже не осталось. Едят часто, в промежутках спят. Доев, два-три дня не едят и не пьют, только спят. Говорят, если понемногу, очень полезно для выздоравливающих и вообще ослабленных. Не знаю, не пробовала.

В конце следующего рабочего дня Назым опять пожал мне руку и попрощался, прибавив:

– Не скучай, скоро опять увидимся! Я думаю, через неделю примерно.

Наутро Батырбай действительно вернулся на работу. Ослабленным его назвать было нельзя, но выглядел он очень скверно. Лицо отекло, под глазами пухлые багровые мешки. А главное, под грудью на его сухом складном теле выдавался здоровенный бугор. Видно, вся проглоченная им масса все же не успела перевариться за двое суток сна.

– Скажите, Батырбай, – спросила я, – зачем так себя мучить? Это же, наверное, очень вредно для здоровья. Для сердца, и вообще?

– А что, пусть лучше пропадет хорошее мясо? Надо есть, пока есть. Скоро всех съедим, тогда опять ничего не будет. Совсем мало лошадок осталось, быстрей надо есть, пока не передохли.

– Да, но один целую лошадь! Что ж вам мальчишки ваши плохо помогают?

Батырбай улыбнулся впервые за долгое время:

– Где им! Они вчетвером с матерью одну не доели. У мальчишек животы маленькие, много не войдет. И спать они долго не умеют, им бегать охота. А спать надо, а то плохо.

– А жена?

– И жене много спать нельзя, трудиться надо.

С Назымом мы работали еще один раз. Еще одна лошадка, снова раздутый желудок у Батырбая и красно-синие мешки под глазами. А дальше Батырбай работал без перерывов. Кончились, видно, лошадки, все съедены. Или передохли.

А тут и уборка кончилась – вот не знала, что она может тянуться так долго! Теперь Батырбай будет пахать, и моя помощь ему не нужна. Не знаю, что снова изменило его отношение ко мне, в обратную сторону, но только на прощание он вдруг пригласил меня к себе домой. Может быть, этого требовал казахский обычай вежливости. «Последний раз бешбармак покушать», – сказал он.

Моя московская вежливость требовала, чтобы я, придя с визитом впервые, к тому же на обед, принесла что-нибудь в дом. В Москве это могла быть бутылка вина, или торт, или коробка конфет, что-нибудь в этом роде. Здесь ничего такого было не достать. Бутылка спирта имелась, но мне показалось нести ее как-то неловко (и совершенно напрасно). Я покопалась в наших припасах – там было в основном сырье, то есть крупы, мука, картофель, подсолнечное масло. Порядочно консервов, все те же бычки в томате – я уже знала, что Батырбай им не обрадуется. Сахар у нас был, а у них редко, но, подумала я, не идти же в гости с кульком сахара (и тоже зря)! Я отыскала банку варенья из алычи и пачку печенья, последнюю, еще московскую, чудом не съеденную: на всех не хватило бы, а по отдельности коснуться последнего никто не решался. Варенье и печенье – все согласились, что так будет вполне прилично.

Поселок Батырбая находился не слишком далеко от нас. Батырбай предлагал заехать за мной на тракторе, но мне казалось несообразностью использовать эту большую тяжелую машину, жрущую столько солярки и испускающую такие черные клубы дыма, в качестве такси. Сказывалось мое слабое знакомство с сельской жизнью. Я сказала, что доберусь сама.