История жизни бедного человека из Токкенбурга - Ульрих Брекер

Сотни бравых ребят из хороших семей претерпевают то же самое. Ведь если бы, положим, Маркони мог и хотел держать тебя при себе, то непременно пристроил бы тебя в своем полку, как только вышел бы приказ «в поход шагом марш!» Однако навряд ли в нынешнее время он способен прокормить слугу, потому что просадил он на вербовке кучу денег, а рекрутов набрал всего ничего, как я понял из жалоб нашего полковника и майора. Не скоро дадут ему теперь заниматься этим промыслом.

Так утешал меня Циттеман, и пришлось мне волей-неволей довольствоваться этими утешениями за неимением лучших. И пришел я тогда к такой мысли: заваривают кашу большие люди, а расхлебывать ее приходится малым сим.

XLVI

НЕУЖЕЛИ Я И ВПРЯМЬ СОЛДАТ?

К вечеру фельдфебель принес мне мою хлебную порцию, а также положенное оружие и т.д. и поинтересовался, не образумился ли я.

— А почему бы и нет? — ответил за меня Циттеман. — Ведь он славный парень, каких мало.

Меня повели на воинский склад и подобрали мне там штаны, башмаки и штифелетты;[165] выдали шапку, галстук, чулки и т.д. Затем отправили меня и еще человек двадцать рекрут к господину полковнику Латорфу.

Нас привели в помещение, обширное, словно церковь, вынесли несколько дырявых знамен и приказали каждому из нас взяться за их бахрому. Какой-то адъютант или кто он там был, зачитал нам вслух целую уйму статей воинского устава и произнес еще несколько слов, которые большинство из нас пробормотало вслед за ним. Я же и рта не раскрыл — думал вместо этого о том, чего мне особенно хотелось, — что верую в Анхен. Потом он помахал знаменем над нашими головами и отпустил нас.

Я тотчас же отправился в кухмистерскую и заказал себе обед с кружкою пива. Это обошлось мне в два гроша. Значит, от прежних шести оставалось мне еще четыре. На них надо было прожить четыре дня, — а хватить их могло всего-то на два. Подсчитав это, я в ужасе пожаловался своим товарищам. Но один из них, Кран, ответил мне со смехом:

— Туго тебе придется! Но ничего, — у тебя ведь есть еще что продать. К примеру — твою лакейскую одежду, а то выходит, что у тебя две униформы. Все это следует превратить в серебро.[166] И вот еще что — молодые солдаты получают, бывает, доплату, надо только доложить о себе полковнику.

— О, нет, ни за что! В жизни своей больше туда не сунусь, — сказал я.

— Тьфу ты, пропасть! — ответил Кран. — Придется рано или поздно привыкнуть к грому и молнии. Ради приварка надо ой как приглядываться к тому, что в этом случае делают другие. Трое или четверо, а то и впятером сговариваются между собой, покупают полбы,[167] гороха, земляных груш[168] и т.п. и сами себе варят. По утрам — на три пфеннига сивухи да кус солдатского хлеба; на обед берут в кухмистерской супу еще на три пфеннига да опять краюшку хлеба; а на ужин — за пару пфеннигов «ковент», то есть монастырское слабое пивко, и все тот же хлеб.

— Но ведь это же, чтоб мне провалиться, собачья жизнь! — воскликнул я.

А он в ответ:

— Да уж! Иначе не выкрутишься. Это — солдатская наука, потому как требуется еще немало других вещей, как то: мел, пудра, сапожный приклад, масло, смазка, мыло и тысяча разных мелочей.

Я:

— И на все про все те же шесть грошей?

Он:

— Именно! Но и на этом дело не кончается. Надо еще платить, к примеру, за стирку белья, за чистку ружья и т.п., если сам не умеешь этого делать.

С этим и возвратились мы на нашу квартиру. И я постарался, как умел, наладить свое хозяйство. Первую неделю, впрочем, я считался еще «на вакациях»;[169] бродил по городу и по всем воинским плацам; глядел, как офицеры муштруют и колотят своих солдат, так что меня заранее прошибал холодный пот. Поэтому я стал дома упрашивать Циттемана показать мне ружейные приемы.

— Научишься еще! — сказал он. — Все дело в быстроте. Надо действовать, как молния!

И все-таки он, по доброте своей, мне и вправду все показал — как содержать ружье в чистоте, как подогнать плотно амуницию, как бриться по-солдатски и т.п. По совету Крана, я продал сапоги и на вырученные деньги купил деревянный сундучок для белья.

На нашей квартире я не уставал заниматься экзерцициями,[170] читал псалмы из «Галлеского сборника духовных песнопений»[171] или молился. Потом отправлялся, например, пройтись вдоль Шпрее,[172] где наблюдал, как сотни солдатских рук занимались выгрузкой и погрузкой купеческих товаров. Или бывал у строящихся зданий — военного люда, занятого работой, было полно и там. Иной раз я заходил в казармы и т.п. И всюду видел я таких же солдат, занимающихся сотнями самых разных ремесел, — от живописи до прядения.

Если заглянуть в Главную караульню, то там одни дуются в карты, выпивают и веселятся, другие мирно дымят трубками и болтают между собой, а кто-нибудь даже читает душеспасительную книжку, толкуя окружающим ее смысл. В кухмистерских и пивоварнях происходит то же самое. Словом, в Берлине, среди военного народа, — я думаю, как и во всяком большом городе, — собрались выходцы со всех концов света, люди всех наций и религий, всех характеров и любой профессии, что помогает подзаработать на кусок хлеба.

Хотелось бы и мне что-нибудь заработать, как только обучусь экзерцициям, как следует. Поработать, что ли, на Шпрее? Но нет, там стоит слишком уж сильный грохот. Не лучше ли, например, податься на строительство — ведь в плотницком деле я кое-что смыслю. И я опять был готов строить новые планы, несмотря на то что все прежние столь постыдно проваливались. Ведь есть же тут (так я сам себе заговаривал зубы) даже среди простых солдат немало таких, кто составил себе неплохой капиталец, кто завел кабачок, торговлю и т.п. Но я не брал в расчет того, что раньше в армии получали на руки иную плату, чем нынче, и что такие парни иногда выгодно женились и проч. Особенно же того, что они хорошо умели распоряжаться своими шиллингами, превращая их в гульдены. А что до меня, то ни с шиллингом, ни с гульденом мне сладить не удавалось. И когда уже