История жизни бедного человека из Токкенбурга - Ульрих Брекер

шашни то с одной, то с другой милашкою, тем более что относились они ко мне с немалой благосклонностью.

Что касается моего хозяина, то уж тот был любителем прекрасного пола до ужаса, и попадись ему хоть кухарка — и та сгодится. «Боже меня сохрани от этого! — нередко думалось мне. — Осрамить бедную честную девушку, а потом, не сегодня-завтра уехать прочь и попросту бросить ее!»

Одна из двух кухарок нашей гостиницы, Мариана, была мне очень по сердцу. Она влюбилась в меня по уши и старалась угадать по глазам всякое мое желание. Я же всегда держался привередливо, но это ее не огорчало и чувств ее ко мне не меняло. Красоткою она не была, но отличалась сердечною добротой. Другая кухарка, Ханна, доставляла мне больше забот. Эта-то была очень миловидна, и я, потому наверное, был некоторое время смертельно в нее влюблен. Ответь она охотнее на мои ухаживанья, я мог бы и вправду потерять от нее голову. Однако вскоре я убедился, что она благосклонна к Маркони. Я приметил, что она каждое утро проскальзывает в его комнату. Тем самым она оказала мне двойную услугу. Во-первых, моя любовь обратилась в ненависть, а, во-вторых, мой хозяин перестал подыматься с постели в такую рань, как прежде, и, значит, я получил возможность подольше поспать.

Иногда явится он в полной амуниции в мою комнату, а я все еще сплю. Но он ничего не говорит, так как и сам заметил, что мне известно, где собака зарыта.

Тем не менее, как это водится у подобных господ, он с большой важностью предостерегал меня от своих собственных грехов.

— Ольрих! — говаривал он. — Послушай меня, не заходи, общаясь с девицами, слишком далеко, не то наживешь себе тяжкие заботы!

А в общем-то, жилось мне при нем точно так же, как и поначалу. Развлечений много, дел мало, и хозяин — душа-человек, и так почти всегда, исключая лишь пару случаев. Один раз, когда я не сумел сразу найти ключик от ошейника хозяйского пуделя, и другой случай, — когда хозяин счел, что это я разбил зеркало. Оба раза никакой вины за мною не было, но это мало помогло. Одно только покорное молчание в связи с ключом избавило меня от занесенного уже надо мной фухтеля.[129]

Обо всех историях подобного рода и вообще обо всем, что со мною приключалось, как о хорошем, так и о дурном (кроме, конечно, любовных моих затей), я прилежно сообщал в письмах домой и всякий раз сочинял для сестер моих и братьев целые проповеди — о том, что-де нельзя ни в коем случае перечить батюшке, матушке и другим взрослым, а если поступают с тобою, как тебе кажется, несправедливо, то надлежит покорствовать и держать язык за зубами, чтобы не пришлось потом учиться этому у чужих людей, да поздно будет.

Все свои письма я показывал хозяину. Нередко, читая их, он похлопывал меня по плечу.

— Браво, браво! — заключал он, запечатывая их своей печаткой, и позволял мне получать все адресованные мне депеши порто-франко.[130]

XLII

ЕЩЕ КОЕ-ЧТО В ЭТОМ ЖЕ РОДЕ

Мне так приятно вспоминать об этих счастливых днях! Еще и сегодня я пишу о них с большой радостью сердечной и даже и ныне полностью доволен я собой таким, каким я тогда был, и готов найти оправдание всему — и тому, что я тогда делал, и тому, что упустил. Правда, увы, не пред тобою, Всеведущий, но перед людьми могу я все-таки сказать: в те времена был я хорошим парнем, без фальши, — может быть, слишком даже порядочным для мира сего, что лежит во зле. В беззлобии и беззаботности проводил я свои дни — сегодня, как вчера, а завтра, как сегодня. Мне и в голову не приходило, что когда-нибудь придется жить совсем иначе.

Во всех письмах я писал родителям, чтобы они молились за меня, но оставили бы заботы обо мне, ибо Небо и мой добрый хозяин обо мне позаботятся. Поверите ли вы мне или нет, но единственной печалью, тревожившей меня иногда, было то, что вот станет мне уж слишком хорошо, и я Бога позабуду. «Так нет же (тут же успокаивал я себя)! Не бывать этому! Разве не Он путями, устроенными ради моего блага лишь Его премудростью, привел меня к нынешнему моему желанному жребию? Мой первый шаг в широкий мир был так удачен благодаря Его благому попечению. Отчего же и далее не шагать мне еще удачнее? Где-нибудь в Божьем мире доведется же и мне устроить свое счастье! Тогда я перевезу к себе Анхен, родителей, сестер и братьев и одарю всех поровну». Но как это сделается, — об этом я никогда себя не спрашивал, а если бы и задумался, то без труда нашел бы ответ, ибо в те дни все казалось мне легким делом. К тому же мой хозяин что ни день раззадоривал меня всяческими примерами — о мужиках, которые становились господами, и о разных других любимчиках Фортуны[131] (о том, что и господа, бывает, делаются нищими, он умалчивал) и обещал мне самолично порадеть о моих будущих успехах не хуже отца родного и т. п.

Чего мне было еще бояться, — или лучше сказать, — зачем мне было стеснять себя в своих надеждах? «Ведь у меня такой хозяин, как Маркони, такой важный господин, — рассуждал я, осёл, — второе, ну, или, возможно, третье лицо после короля, раздающее в дар земли и города, сколько ему вздумается, не говоря уже о деньгах. Если уж он сейчас так добр ко мне, чего только не сделает он для меня в будущем! Разве стал бы он так тратиться на меня, грубого, неотесанного мужлана, когда бы не строил великих планов на мой счет? Ведь мог же он отправить меня сразу прямым путем в Берлин, как всех прочих рекрутов, если бы когда-либо намеревался сдать меня в солдаты, что мне пытались прежде втолковать разные злые языки! Нет! Этого никогда не произойдет, готов поручиться жизнью и смертью!» Так думал я, когда среди сплошного блаженства выпадала мне минутка для размышления.

Здоров я был, как бычок. Пропитание я выбирал себе по вкусу, да и Мариана не забывала мне per se[132] подложить лакомый кусочек. Танцы и охота способствовали пищеварению; не будь их, возможностей двигаться было бы у меня маловато. Маркони навещал то