Цвет моего забвения - Мария Бородина

— Раз уж тут начали умирать, — ну, должна же я высказаться! — рискну предположить, что мы или в руках у маньяка, или в игре на выживание.

— Что? — девятая неожиданно задёргалась. Вот и третья порция холодца на нашем званом ужине.

— Я тоже об этом думала, — признаётся Коррозия. — Но мне казалось, что это квест.

— То, что мы не найдём здесь подсказок, очевидно, — констатирую я. — Нужно до всего доходить самим. И, мне кажется, думать здесь способна только я.

Все трое смотрят на меня с недоумением, словно я сказала нечто исключительное. Понимаю, тяжело признавать, что уступаешь другому в интеллектуальном плане. Но в нашем случае — к гадалке не ходи. Я словно в компании андроидов, мыслящих по шаблонам. Только роботов можно перепрограммировать, а с ними этот трюк не пройдёт.

— Что ты здесь ищещь? — прервав неловкое молчание, Коррозия поворачивается к девятой.

— Мне нужно в темноту, — блондинка делает жест в направлении противоположного разлома. — Там осталась моя спутница. Я боюсь, что с ней произошла беда.

— Ох, вот как, — Коррозия с сочувствием вздыхает, и я догадываюсь, какой шаблон поведения она собралась применить. В подобной ситуации он у неё один. Готовлюсь скрипеть зубами. Замучила уже кошечек снимать с деревьев, ей-богу!

— Ну, так иди, в чём проблема? — выкрикиваю я, пытаясь предупредить необдуманный и бесполезный шаг Коррозии.

— Я-то пойду, — блондинка совершенно не ведётся на провокации, — но там опасно. Могу и не вернуться, как Экорше.

— Мы тут намёков не понимаем, — отрезаю я. — Наша компания на две трети состоит из головотяпов, и лишь на одну треть из меня!

— Принцесса, полегче! — Коррозия машет руками.

— Я хотела бы попросить подстраховать меня снаружи, — признаётся девятая. — Если вы, конечно, сможете.

Мы переглядываемся. Влажные глаза балласта всё ещё кипят раздражением. Коррозия, напротив, выглядит усталой и выжатой. Словно два дня шагала по пустыне без капли воды.

— Эксплуатация чужого труда должна оплачиваться, — высказываюсь я, обращаясь к незнакомке. Может, хоть это её отпугнёт. — Что предложишь взамен?

— Принцесса! — рявкает Коррозия, едва не ударяя меня по губам. Я впервые вижу её такой рассерженной, и мне становится не по себе. Кажется, я действительно перегнула палку. — Мы поможем. Ведь правда?

Я опять не ошиблась. Её пластинка елозит по кругу. Не удивлюсь, если раньше она отлавливала на улицах собачек и лечила их от блошек и дистрофии. Только в характере чокнутого зоозащитника жесткость может соседствовать с нарочитым гуманизмом. Это даже уже не гуманизм, это — помешательство.

— Слушай, может, ты и Д'Артаньян, но я в волонтёры доброй воли не нанималась! — слова рвутся из горла мощным потоком. Грудь обжигает пожар: кажется, я вот-вот начну дышать пламенем, как дракон.

— Что тебя так бесит? — Коррозия разводит руками. — То, что я предлагаю бескорыстную помощь? Принцесса, в мире есть вещи, за которые нельзя требовать платы.

— Что дать тебе? — девятая невозмутимо кладёт руку на моё плечо. — У меня есть блокнот, карандаши, небольшой трос и…

— Дом, — говорю я сквозь зубы и сбрасываю её ладонь. Дружить с ней совершенно не хочется. — Тёплую постель и тарелку супа с фрикадельками. Мне не нужно больше ничего. Но ты не исполнишь моё желание, как и эти двое.

— Я угощу тебя супом, когда мы отсюда выберемся! — твёрдо, но с раздражением произносит девятая.

Я знаю, что это неправда. И она понимает, что врёт. Девятая твёрдо глядит на меня сквозь мрак. Пронзает взором дикой львицы до позвоночника: может, и кости мои насквозь видит.

Но во всём находятся свои плюсы. Я чётко осознаю две вещи. Первая: подо мной она не прогнётся. И, в дополнение на сладкое: я, оказывается, люблю суп с фрикадельками. Что, интересно, ещё таит моё подсознание, и скажет ли оно мне, почему я здесь?

Эти открытия нужно записать. Но не в тот момент, когда решается судьба нашего маленького и зыбкого мира. Главное теперь — не забыть.

— Принцесса, — я снова слышу голос Коррозии, прорезывающийся сквозь окружившее меня облако негодования, — разве ты не хочешь выслушать всех? Чтобы составить свою картину? Если мы поможем девушке найти её подругу, у тебя станет на одного рассказчика больше.

Я сбрасываю рюкзак с плеч и швыряю его на пол. Оказывается, я тоже предсказуема. Потому что Коррозия знает, чем можно меня зацепить. И ладно бы просто знала: она это использует.

Вилма

Экорше лежит, выставив руку в потолок, и рассматривает туннель под кожей. Сжимает его пальцами, двигает, поглаживает, словно пытаясь доковыряться до истины. Или вскрыть себе вены пальцами. Я её понимаю: этот конгломерат действительно выглядит устрашающе. Как питон. Только обычно всё наоборот: это питона раздувает, когда проглотит жертву. И она выбухает контурами у него под кожей.

— Твоя рука на весу, — произносит Одноглазая, наблюдающая за ней, — немного… раздражает. Не люблю, когда перед глазами мельтешит.

Одноглазая бесится. Я уже узнаю этот тон. Нескольких часов знакомства хватило для того, чтобы понять, как она проявляет свои эмоции. По принципу: тише едешь — громче полыхнёт.

— Я просто, — оправдывается Экорше, — не совсем понимаю…

— Завтра лучше попробуй разобраться, — отрезает Одноглазая. — Утро вечера мудренее.

Вздохнув, Экорше опускает руку. Правильно делает. Точка кипения Одноглазой близка: я это чувствую. Экорше может не понравиться то, что она выдаст.

— Спите уже, — комментирую я.

— Сама ложись, — отзывается Одноглазая.

— Я скоро. Правда, скоро.

— Не трогай припасы, — продолжает она. — Завтра утром надо будет хотя бы позавтракать.

— Нет, возьму сейчас и всё сожру, — отвечаю с ухмылкой. — Только отвернитесь обе, не палите.

Я сосредоточенно склоняюсь над старым письменным столом и делаю ещё один штрих. Деревянная облицовка столешницы растрескалась и местами пошла пузырями. Карандаш подскакивает на выпуклостях, и линии, выскальзывающие из-под грифеля, становятся фестончатыми, как кружева на трусах. На обрывках обоев рождается карта этого места.

Я неумело воспроизвожу изгибы, отмечаю ловушки, ставлю цифры, показывающие этажность. Жирная линия — то, что я видела своими глазами, пунктир, почти невидимый в лунном свете — границы легенды Экорше. Моими ровными буквами можно подписывать открытки. Может, я архитекторка или проектировщица?

В том месте, где нашла Одноглазую, я рисую петлю. На крыше — молнию: полосы металла, протянутые над ямой у последнего угла здания, как и вся ограда, находятся под напряжением. К счастью, меня отбросило, едва я коснулась рукой подпорок. Это был удачный опыт. Долго думаю, штриховать или нет отрезок коридора между пунктирными линиями, и решаю оставить всё, как есть. Сначала посмотрю своими глазами.

За треснутым окном, в мутных линзах стекла топорщатся ветки. В ажуре листьев дышит свежестью фиолетовое небо. Нет ничего слаще весенних ночей с