Два с половиной человека (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна

– Да, она проживает в пансионате для престарелых на окраине Кирова, имя и адрес скину в смс.

– Спасибо, Стёп. И, пожалуйста, шевелите булками. Расследование затянулось, и мне не хочется получить нагоняй от начальства за нашу нерасторопность.

Я отключаюсь. Ангелина бросает на меня полный любопытства взгляд.

– Сообщи парням, что мы выдвигаем в Киров, пусть закругляются с обходом по району регистрации Пелевиных, заедут на кладбище и ждут дальнейших распоряжений.

– Что ты так завёлся, Власов? – удивляется она. – Тоже считаешь, что дело за малым и теперь нам нужно найти эту психопатку как можно скорее?

Я молчу. Перевожу взгляд на дорогу, чуть сильнее сжимая руки вокруг руля.

Я считаю, что мне нужно как можно скорее найти настоящего преступника. Ведь каждый день безрезультатных поисков приближает меня к тому мгновению, когда мне придётся сделать мучительный выбор.

Мы проглатываем километры до пансионата для престарелых в идеальной тишине. Это как раз то, что необходимо мне для перезагрузки.

Я раскладываю по полочкам все известные детали, определяю, каких элементов мне не хватает, чтобы увидеть общую картину.

Пока этих элементов слишком много. Я не берусь судить, какого чёрта произошло тогда и что происходит сейчас. Пока мне ясно лишь одно: за моей Риткой ведётся ожесточённая охота и я не имею ни малейшего шанса облажаться.

На подъезде к городу я вбиваю в навигатор адрес пансионата и быстро следую по проложенному маршруту.

Власова ведёт себя подозрительно тихо, но меня это мало беспокоит. Куда больше – то, что мы услышим от няни Пелевиных.

Ирма Марковна Ройзман проживает в номере на шестом этаже. Ни много ни мало. В этом заведении всё на высшем уровне, вместо палат – номера, вместо пациентов – постояльцы.

Ирма Марковна, женщина неопределённых лет, лишь с натяжкой тянет на престарелого человека. Я бы с уверенностью дал ей сорок – сорок пять лет. И лишь глаза, подёрнутые белёсой пеленой, говорят, что ей весьма за шестьдесят.

– Дети отправили отдохнуть, – словно извиняясь, говорит она. – В квартире ремонт, а у меня астма. Вот и сняли мне номер на ближайшем курорте на полгода.

Бегло осматриваю просторное помещение: ноутбук, смартфон последней модели, ваза с роскошным букетом, корзина с фруктами. Интересно, как давно и с какой радости на няньку свалился достаток?

– Скажите, судя по всему, у вас нет проблем с финансами, но некоторое время назад вы работали няней в семье Виктора и Елены Пелевиных…

Женщина напрягается. А следом и я.

– Нашли тело Максима? – спрашивает она.

– С чего вы взяли? – удивляется Ангелина.

– Ну как же… Ведь не зря про них спрашиваете.

– Нас интересует всё, что вы можете нам рассказать про Пелевиных и их детей.

– Я работала у них несколько месяцев, не уверена, что расскажу так уж много.

– А если точнее? Сколько месяцев вы у них проработали? – уточняю я.

– Месяцев семь, может, восемь.

– Довольно приличный срок, чтобы сформировать собственное мнение, – говорю ей.

– Я присматривала, в основном, за Ритой, младшей дочерью Пелевиных. Мы занимались английским, французским, лепкой, рисованием. Виктор Андреевич практически всегда работал, Лена безвылазно торчала с сыном, он как раз пошёл в первый класс.

– И как бы вы охарактеризовали девочку? – спрашивает Ангелина.

– Способная, талантливая, – пожимает плечами Ирма Марковна. – Замечательный ребёнок. Вежливая, послушная, воспитанная.

– Как к ней относились родители, брат? – прощупывает почву Власова.

У меня же в голове набатом громыхает: вежливая, послушная, воспитанная. Замечательная. Моя Рита именно такая.

– С Максимом я почти не занималась. Дети домашние, в сад не ходили. Насколько я поняла, у него были проблемы с адаптацией в школе. Когда ребёнка без подготовки кидают в незнакомый мир, ему приходится довольно непросто. И дело даже не в том, что рядом больше нет родителей, а в том, что рядом становится слишком много незнакомых людей. Меня потому и взяли: хозяйка приняла решение максимально посвятить себя сыну в период адаптации, а Ритой заниматься было некому.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Почему её не отдали в детский сад? Хотя бы на полдня? – любопытствует Геля.

– Пелевины долго не могли родить, скорее всего, мать боялась за здоровье поздних деток. Всё же сад – это болячки.

– Вам не показалось, что Елена Пелевина недолюбливает младшую дочь? – прицельно бьёт Власова.

Я застываю в ожидании ответа Ройзман. То, что Пелевины продали дочь за кругленькую сумму инвестиций, как по мне, уже о многом говорит. Но женщина смеётся:

– Что вы! Лена души не чаяла в Рите. Она посвящала ей каждую свободную секунду. Даже просто проходя мимо комнаты, в которой находилась девочка, мать не могла сдержаться: то по головке погладит, то поцелует, то обнимет. Она никогда не повышала на детей голос, никогда не поднимала руку. Даже если Рита проказничала, Лена лишь хвалила её и посмеивалась над шалостями.

– А их было много?

– Меньше, чем у любого другого ребёнка пятилетнего возраста. Рита всегда казалась мне старше своих лет. Собранная, осознанная. Славная малышка.

– Как вы думаете, Максим был таким же? – спрашиваю я.

– Я действительно мало с ним занималась. Когда пересекались, у меня не возникало сомнений, что оба ребёнка Пелевиных одинаково прекрасны.

– Однако, сыном Пелевина занималась сама, а для дочери наняли вас, – задумчиво протягивает Ангелина. – Как погиб Максим?

– В тот день наконец вылезло солнце. Пелевины были в отъезде, но каждое утро Лена звонила на домашний телефон и интересовалась состоянием детей. Вот и в то утро мы поговорили, и она сказала: «Раз стоит хорошая погода, съездите на большую площадку в парк. Дети порадуются теплу и смене обстановки. – начинает свой рассказ Ирма Марковна. – После завтрака мы и отправились. Дети катались на качелях-каруселях, съезжали с горки. Народу была тьма тьмущая. После долгой серой зимы все наконец вылезли погреться на солнышке. Я перебросилась парой фраз с бабушкой, которая гуляла с внучатами, а когда стала искать взглядом деток, уже их не нашла. Бросилась вокруг площадки, заглядывая в лица каждому из детей, оббежала всё вокруг, спрашивала прохожих… Это был просто кошмар! Так я думала поначалу. Но настоящий кошмар случился потом.

Женщина судорожно вздыхает, переводя дыхание, и продолжает говорить:

– Женщина с коляской мне сказала, что видела похожих по описанию детей. Они шли по дорожке к набережной. Я бросилась туда, но самое страшное уже произошло. Рита стояла на берегу с двумя рыбакам. Она так громко плакала, что моё сердце на мгновение перестало биться. Но я всё думала: где Максим? Едва я подошла, мужчины наперебой доложили: ушёл под лёд, спасателей вызвали, девочку еле спасли. Как я на ногах устояла, до сих пор не знаю. Горя мы все натерпелись, а на Пелевиных смотреть было страшно. Я думала, уроют меня, но Лена была сама не своя от горя, а Виктор Андреевич уверил, что сейчас им как никогда ранее требуется моя помощь с дочкой. Меня ни в чём не обвиняли.

– Вам не показалось это странным? – спрашивает Геля, и я с ней согласен.

Мне кажется, первой реакцией родителей, переживших такую трагедию, было бы повесить вину за случившееся на ответственного взрослого.

– Полиция опрашивала свидетелей, я же действительно никуда не отлучалась и надолго не отвлекалась. Проводились следственные эксперименты, я давала показания на детекторе лжи… Это страшно, каких-то пара минут, которые стали роковыми…

– А рыбаки видели, как ребёнок ушёл под лёд или же позже нашли уже одну девочку? – спрашиваю о том, что меня беспокоит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– К сожалению, я не могу ответить вам на этот вопрос.

– Долго вы проработали после этого у Пелевиных? – подаёт голос Власова.

– Примерно с полтора месяца. Муж как раз устроился на прибыльную работу, сын женился, и сноха вот-вот должна была родить. Я и работу-то искала временную. Мужа сократили из НИИ…