Золотой идол викингов - Людмила Львовна Горелик

В археологическую цель раскопок никто не поверил. Его сильно били. Обвинение было предъявлено страшное: шпионаж в пользу Германии.

Шлоссер плохо переносил боль. На третьем допросе он сознался: да, он задумал подкоп. С целью хищения документов.

После этого легче не стало. От него добивались имен сообщников, и однажды, будучи в полубессознательном состоянии, он назвал Сергея Воробьева. Стеллу не назвал.

Уже через неделю им устроили очную ставку. Сергей тоже был сильно избит, с потухшими глазами. На Карла Ивановича он смотрел растерянно, недоумевающе.

– Да, мы вдвоем пытались сделать подкоп. Я был инициатором, а гражданин Воробьев по моей просьбе мне помогал. Я его заставил помогать, в некотором роде, – сказал Шлоссер, глядя в эти потерянные глаза.

Шлоссер сделал акцент на слове «вдвоем». И глаза выразили понимание. Сергей еле заметно кивнул.

Приговор последовал быстро. Шлоссеру был присужден расстрел, Воробьеву – десять лет лагерей.

Глава 20

Углов вспоминает

После ухода неожиданных гостей Углов долго сидел в кабинете, думал. Таня только один раз заглянула в дверь и, взглянув на лицо мужа, тихонько ее прикрыла.

Через пять минут после этого внучка Настя перестала шуметь: Таня хорошо понимала полковника, сейчас она видела, что он обдумывает полученные от соседей факты и нуждается в тишине.

Сергея Воробьева полковник помнил хорошо. Их семьи заселились в этот дом одними из первых – еще не все подъезды были восстановлены. Война близилась к концу, в освобожденный от оккупации, но разрушенный более чем на девяносто пять процентов Смоленск возвращались жители. Селились в крепостной стене, в бараках, подвалах, строили крохотные деревянные домишки и времянки из железных листов на окраинах… Получить комнату в настоящей квартире было везением. Даже если без удобств.

Дом в самом центре города начали восстанавливать одним из первых, сразу после освобождения. Строителям жилье давали быстрее других – это была очень востребованная специальность. Мать Африки быстро получила комнату в том же доме, который восстанавливала, и переехала туда с сыном из неотапливаемого подвала разрушенного бомбежкой дома на Рачевке, где они провели последние месяцы оккупации.

К моменту освобождения Вовке было десять лет. В школу он пошел при немцах. Вначале мать боялась его отпускать, но в 1942 году, в восемь лет, заставили – начальное образование было обязательным, хотя и платным.

Кличку Африка Вовка получил уже в этом доме: притом что был русоволосым, его лицо с толстым приплюснутым носом и крупными губами напоминало негритянское.

На кличку Вовка откликался, она не была обидной: в стране народы Африки пользовались уважением и любовью. С ребятами в доме подружился быстро. Ровесников его было, правда, всего трое: Стасик, Сергей и Стелла.

Дом заселялся постепенно, по мере восстановления.

Угловы, Котовы, Войтулевич заселились весной 1944-го. Через месяц после них, вернувшись из эвакуации, въехала в дом на Ленина семья Воробьевых. Комнату им дали сразу в недавно восстановленном, с удобствами, четвертом подъезде: отец Сережки, Валерий Алексеевич Воробьев, был видным инженером. В самые первые дни войны, еще до начала бомбардировок Смоленска, он был эвакуирован на Урал налаживать военное производство. Теперь, вернувшись в родной город, стал главным инженером на одном из смоленских заводов. Мать работала учительницей. Сергей рос единственным ребенком в семье. Конечно, это была одна из самых благополучных семей в их доме – с отцом, да еще непьющим. Прожили они здесь всего три года – Валерию Алексеевичу, как главному инженеру на крупном производстве, полагалась отдельная квартира – и переехали в новый дом на улице Дзержинской.

Хотя Сергей был ровесником Вовки, они не подружились: слишком разный был жизненный опыт у благополучного Пыри и у пережившего оккупацию, похоронку на отца и голод Африки. Ребятами они общались, но мало.

После переезда Сергей продолжал ходить в дом на Ленина к Стелле.

Африка с усмешкой заметил, что через подворотню он ходит только зимой, когда парадный подъезд заколочен, чтобы избежать нежелательных встреч в темной подворотне.

По вечерам в этой узкой и длинной арке, попыхивая папироской (сразу после войны «козьей ножкой», а когда пошел работать – «Беломором»), часто стоял Африка с дружками из соседнего проходного двора.

Курить он начал еще в оккупацию, в восемь лет. Как пошел в школу, так ребята научили. Дома мать, видя его курящим, ругалась, поэтому он стал стоять по вечерам в подворотне, а после и привык.

Ему нравилось, что возвращающиеся в темноте жильцы стараются проскользнуть мимо него быстрее. Хотя, собственно, опасаться им было нечего: Африка здоровался с входящими-выходящими, никого не трогал… Но общее впечатление от группы небрежно одетых, курящих, сплевывающих подростков, проводящих вечера в темной подворотне, было пугающим.

Дружил Африка больше с ребятами из соседнего двора. Там его ровесников-мальчишек было больше. У них же и в пятидесятые из мальчиков-подростков по-прежнему оставались Сергей Воробьев да Стасик Котов.

С Котом у Африки отношения были не близкие, но хорошие. Пыря же Африку побаивался. Вовке это, пожалуй, нравилось, больших обид между ними не было, разговаривали даже иногда.

Полковник Углов остановил ленту воспоминаний, покосился на дверь. Он старался меньше курить дома – внучка у них сейчас.

Все же достал сигареты и закурил, подойдя к открытой форточке. Это тоже была давняя привычка – курить по ночам в форточку.

Да, в детстве отношения с Пырей и Котом были, в общем, вполне нейтральные. Неприятен Африке Пыря стал позже, уже в юношеском возрасте, когда переехал из их дома, – из-за Стеллы.

Воробьев, уже не живя в этом доме, часто приходил к Стелле, они дружили – ходили вместе в какой-то археологический кружок, а потом одновременно поступили на исторический факультет. Стелла была всегда приветливая, веселая…

Пару раз на утренниках в Доме пионеров Африка видел, как она танцует. Несколько девочек в сарафанах и