Квартет - Василина Орлова

— То есть?

— Если я что-нибудь понимаю в людях. Эта девочка сейчас, возможно, еще не осознает, но где-то в глубине души уже знает: ей нельзя связывать себя с людьми вроде нас. Да и Богаделов ей не союзник. Мы про разное. Каждому вложено свое. Ты меня понимаешь?

— Чушь. — отмахнулась Карина. — Ты просто запал на нее. Что в этой Птах? Да ничего. Ни стиля, ни денег, ни образования. Всего-то и есть — драйв. Ее выходки, да-да, именно выходки, не от большого ума. Ее по наитию несет куда-то, она и сама не знает, куда. Пусть будет счастлива, что ее заметили. Могли ведь и просто ментов вызвать.

— Ты не поняла. — Кирилл прошелся по комнате. Остановился перед раскрытой балконной дверью. — Можно, конечно, и так рассуждать. Но это против Бога. А ее Бог любит, она его крестница. Если мы ее возьмем в раскрут, однажды все равно признаем: весь этот пиар тщета. Мы с ней не справимся.

— Что-то я не соображу, куда клонит маэстро?

— Никуда я не клоню. Сам пытаюсь разобраться. Ладно, закроем тему. Жизнь сложнее, чем мы о ней думаем.

— Проще. — не преминула возразить Карина.

Директриса, Любовь Петровна, которую Елена помнит еще со своей школьной скамьи, нависала над маленькой учительницей всем своим мощным баркасом.

— Елена Алексеевна, подумайте еще раз. Кто выставит ребятам итоговые отметки? Вы же знаете наше плачевное положение. Учителей и так не хватает, кто придет в середине четвертой четверти? Или вы предлагаете, чтобы вашу нагрузку Марина Павловна взяла на себя? Она и так еле справляется, возраст не тот, знаете ли. — директриса делала попытку пристыдить легкомысленную Елену. — А вы, молодая, здоровая. Взвалите груз старушке на плечи. У меня нет иных замен, способны вы это понять или нет? И потом, куда, ну куда вы от нас собрались? Вы преподаватель. От бога. Секретаршей устроитесь, перышки чинить да кофе шефу подавать?

— Перышки секретарши в позапрошлом веке чинили, Любовь Петровна.

Шантаж, вот как это называется. Вымогательство.

Елена нарочно накручивала себя, потому что знала, Любовь Петровна, конечно, во многом права. И если честно, ребят тоже жалко оставить. Это ведь ее класс.

— Ученики вас любят, — сменила тактику директриса. — Родители не нарадуются, вот у нас какая молодая, хорошая учительница. Великолепно понимаю, вам тряпок хочется, того-другого, пятого-десятого, вполне естественно для молодой женщины. Но вы же знаете, я ставку повысить не в состоянии. Наша работа, уважаемая Елена Алексеевна, есть подвижничество. Нормальный героизм, если хотите. Самоотдача, самопожертвование, изо дня в день, год за годом, все те несколько десятилетий, что отпущено. Конечно, не всякий на это способен, не каждый это вынесет. Наш труд не приносит ни материального, ни подчас морального удовлетворения, сейчас он даже не уважаемый, и уж никак не модный, но он, дорогая моя, бла-го-ро-ден.

Любовь Петровна преподавала историю и в напряженные моменты начинала вести речь высоким штилем. Обычно это действовало. Как гипноз. Но сегодня Елена не даст себя увлечь этим мрачным пафосом.

Молодая учительница вперилась взглядом в увесистую брошь, утонувшую в кружевах на груди Любви Петровны. Брошь мерно вздымалась и опадала, как утлая лодчонка на высоких волнах. Елена была покорна, подобно двоечнику. «До слез доведет, — подумала она. — Только расплакаться не хватало. Нагрубить, что ли?»

Но портить отношения не хотелось. Да и не заслуживала этого директор.

— Милая, дорогая Любовь Петровна. Вы не представляете, насколько близко к сердцу я принимаю эти затруднения, как дорога мне школа. Но что же мне делать? Мне необходимо сейчас уйти, я просто не могу ждать.

Она произносила слова, чувствуя — мимо. Не достигают они цели — сердца грозного с виду педагога.

— И прошу вас, не задавайте вы мне вопросов. Не обременяйте лишними гирями мою и без того отягощенную совесть. Отпустите по-матерински, я хочу уйти.

— Елена Алексеевна, не могу же я удерживать вас силой. — пожала величественными плечами Любовь Петровна, в голосе укоризна. — Я просто хочу разобраться в ваших мотивах.

— Я бы тоже хотела в них разобраться. — с жаром произнесла Елена. — Поймите, всякое утро, когда я отправляюсь на работу, во мне сидит недовольство. Такое чувство, будто я гроблю свою жизнь, трачу ее не так, как надо. Это беда не только мне, но и моим ученикам. Они же все видят, им ясно, когда ты пришел не в том настроении, понятно, как ты относишься к своему предмету. Как быть, если не несешь сути, если все, что ты им говоришь, только слова. Тряпки, как вы выразились. Вы меня унижаете такими предположениями. Прошу, не держите на меня сердца.

— Девочка моя! — Любовь Петровна покачала головой с тяжелой короной волос. Эти волосы были уже тронуты сединой, и она не закрашивала ее. — Девочка моя, зачем же вы шли в педагогический институт?

Елена застыла. Перед мысленным взглядом пронесся вихрь: лето, вступительные экзамены, волнение, счастье. В самом деле, на черта ей тогда сдался филфак? Что, нельзя было на журналистику пойти?

Нет, было, было смутное сладкое желание, реяли прозрачные мысли, о пользе, которую она может приносить людям. О самом незаметном, скромном труде, в котором отрадно снискать уважение близких. Отнюдь не слава прельщала, не блеск и шум, другое. Как сказала Любовь Петровна? Подвижничество, вот именно. Вседневный подвиг.

Всегда ли Елена отправлялась на работу с тяжестью на душе? Ведь было и другое, когда с улыбкой входила в класс, и с замиранием сердца следила, как плутовские детские лица озаряются улыбками. Ее ждут, к ее урокам готовятся, тянут с мест тонкие руки, рвутся отвечать у доски.

Может, и правда, горячку порете, Елена Алексеевна? Еще не поздно все исправить, попросить Любовь Петровну забыть этот разговор. Минутная слабость, бывает.

Елена порывисто обернулась и с размаху наткнулась, как на ограду, на взгляд пристальных темных глаз величественной женщины.

И та устало качнула короной волос:

— Я подписала ваше заявление. Идите.

Ну, вот и все. Было из чего огород городить. Елена прислушивалась к гомону воробьев над школьным крыльцом. Свободна, как птица. Как птаха, вот именно. Воробей проскакал перед ней. И все-таки на душе было смутно. Елена тряхнула головой, отгоняя тревогу.

Надо же, смалодушничала в самый последний момент, чуть не перевернула все с ног на голову, чуть не затолкнула себя опять в ту же ловушку, в те самые сети. Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца.

Плотный поток авто перетекал на Якиманку. По капотам, бамперам, крыльям, тонированным стеклам текут линии разноцветных огней: витрины превращают город в подобие электронного лабиринта. Под негромкое жужжание автомобильного кондиционера Кирилл информирует Елену о том, что предстоит ей в ближайшее время.

Ей почему-то все вспоминается картинка на ее веере. Испанский танец фламенко — столкновение двух воль, поединок мужчины и женщины, кто кого покорит, переискрит, переспорит.

— Кто же этот штабной, с которым будем беседовать? Что требуется от меня?

— Штабной? — переспросил Кирилл. — А, редактор. Обычно вы не особенно раздумываете заранее о том, что от вас требуется. Я ошибаюсь?

— Не знаю.

— Действуйте как обычно, не оглядывайтесь ни на что, и не беспокойтесь ни о чем. Тогда все будет как надо. Только это от вас и требуется, ничего больше.

— Чувствую себя Лотовой женой, — усмехнулась она.

— Чьей женой? — снова не понял Кирилл.

— Не важно. Не оглядываться, это самое главное. Давно вы были за городом? — смягчая впечатление от своей бестактности, Елена спросила первое, что пришло в голову.

— За городом? Я не большой любитель природных красот, — сказал Кирилл. — Все эти березки, сиротливые осинки, выгоревшие под солнцем поля.

— Что вы, в лесу еще снег, наверное, не сошел, какие выгоревшие поля? — ее все время тянет противоречить ему.

— Ну, все равно. — улыбнулся Кирилл. — Не понимаю я этого. Букашки, травинки, вся эта пришвиновская благодать. Однажды попробовал пожить выходные один на даче, на второй день взвыл. Сосны кругом лохматые, ночью небо глазастое, никак заснуть не могу. Жалюзи не помогают, светит луна и светит. Даже думать в этой обстановке не получалось. В городе другое, ты держишь руку на пульсе.

— Не любите природу. — хмыкнула Елена. И подумала, что светсткий разговор у нее получается. Потренироваться немного и записная светская болтушка.

— Нет, почему же. Люблю. Но природа везде разная. Вот в Италии она мне нравится. Вообще Адриатика, Кипр. Я понимаю, это, может быть, странно звучит, Кипром да Мальтой давно уже все объелись, но я ничего с собой поделать не могу. У меня простые запросы. Чтобы тепло, море, ровный загар, хороший отель. Я не сноб.