Воспитанник Шао.Том 1 - Сергей Разбоев

— Трудно говоришь, человек. Не пугай меня многословием. Истина на поверхности. Не вороши землю там, где не собираешься сеять.

— Верно, все верно. Слышен в твоих мыслях голос мудрых наставников.

— Они не только в словах достойны.

— Да, да. Есть еще хорошие люди.

— Не пустословь, человек.

— Не приводи меня в отчаяние своей безразличиостью. Неужели не рад ты, что у тебя есть родной дядя? В нас один голос предков, мы с тобой одной крови. Мы патриции: белая кость, голубая кровь. В нас могучий зазывной голос древнего рода, потомками которого мы с тобой являемся.

— Ты скучен мне, незнакомец. Ловок в словах, но глаза твои не отражают жара твоей речи.

— Рус, не рви мое сердце, мы с тобой одной плоти, а ты такое несешь.

— Кровь от разной пищи становится разной.

— Ты не прав. Аристократ — он и в нищете аристократ. А плебей — невежда и на троне.

— Мельчишь: или в угоду себе, или по недомыслию. История одна, несмотря на то, что люди разное пишут. Знать зачастую валялась в ногах холопов. Чернь правила. Становилась родовой, и уже никто не помышлял и вспоминал, кто и что от плебеев. Вот он, человек, — разный и мелкий. Каждый себя выше мнит. Плоть слаба, а дух и того слабее. Вы такое же ничтожество, как и все наносное. Я покидаю тебя, незнакомец.

— Постой, Рус. Я столько лет искал тебя. Не силен я в спорах об абстрактном. Кто виноват, что судьба разлучила нас, что жизнь горько усмехнулась нашему роду. Я понимаю; не желаешь менять образ жизни, — твое дело. Но ты должен знать нескладную судьбу нашего рода последних трех колен. Должен знать, кто ты есть и от кого пошел в зтот сумрачный свет.

Рус, мальчик мой, нужно смотреть на людей глазами жизни. Не считай, что тебя поджидает только дубина или кастет. Жизнь скаредная, паршивая шутка, ставит препоны пострашнее оружия. К ней нужно присматриваться, прислушиваться, ловить фальшь и истину, чтобы не проползти «лопухом» мимо тех прелестей, которые она может подарить. Не будь простаком. Не держись потерянно за патриархальные идеалы. Повернулась фортуна: хватай ее, не отпускай. Она мимолетна и очень непрочна. Может прошелестеть золотой лентой сквозь пальцы и исчезнуть. Держи ее хваткой сатаны. Держи за горло. Держи, чтобы знали все и боялись.

— Это все плотские страхи. Они не призывают меня. В них погибель и стращание, в них пустая обреченность.

— Ну хорошо, пусть все это лишь оболочка. Но известно ли тебе, что мы с твоим отцом братья, что у нас одни отец и мать. Кто виноват, что жизнь разлучила? Мне сорок семь, я не имею семьи, и сейчас готов предоставить тебе все условия современного человека. Не будь отшельником, послушай, и ты прознаешь трагическую судьбу своих родителей. Излишняя гордость очень вредила нашему роду.

Безразличные глаза молодого человека пристально смотрели мимо сидящего. Казалось, он только из неведения терпел пришельца.

Плотный, с залысинами, средних дет, мужчина старался говорить и говорить. Иногда неловко при разговоре потирал руки, ерзал на казарменном табурете и хлопал по коленям с красноречивым видом: дескать, все, что сказано, свершилось. Он то внимательно смотрел на парня, то прятал взор в прищуренных веках, то косил в сторону. Не мешкая, продолжал дальше:

— Как тебе может быть известно, в далеком и истинно грешном году семнадцатом случился большой бунт в России. Дикие мужики в лаптях и с косами пошли войной против царя-батюшки, против правительства, против верхних людей, к коим причислялся и наш отец, кадровый офицер. Мать наша также из дворянского сословия. Отец, подобно тысячам своих сослуживцев, с оружием в руках долго отстаивал отечество, непререкаемые идеалы высокородных предков.

Но судьбе угодно было огвернуться от него. Вековые традиции, оплот порядочности, изначального, зашатались и рухнули, так, что на сегодняшний день ни один мудрец не отважится пророчить, вернется ли былое, угодное господу, бытие. В последние месяцы отец наш служил под началом верховного правителя — адмирала Колчака. Бездарный шпора, с апломбом праведного венценосца, оказался не в состоянии играть роль исторической личности, державного авторитета. Вышвырнули его старательно и грубо, как заношенный, дурно пахнущий сюртук. Служил потом отец атаману Семенову. Не потому, что в его крови бурлила ненависть к большевикам. До сего момента отец верой и правдой служил императору, отечеству и иже с ними. Но история меняла реалии. Жить нужно. Оказывается, как ни веруй, ни молись, а кусок хлеба на столе должен быть постоянным. Иначе нисходишь в житии своем до зверя дикого. Кров нужен. Тепло нужно. Все, кто не был профаном и идейным дураком, запасались золотом, валютой, драгоценностями: награбленными, наворованными. Мародерством не брезговали. Жизнь пригнула некогда гордые и спесивые головы до «высот» прокисающих грязных сапог на разлагающемся трупе, карманов с вонючими платками и засаленными банкнотами. Находясь при Семенове, отец наш, твой дед, понял житейскую основу. Сумел извлечь некоторую сумму золотом и мехами. С ними он исчез. Появился в Харбине. Туда же привез молодую супругу.

Я старший сын. Мой брат, твой отец, на три года моложе. Все было хорошо, пока банду Семенова крепко не потрепали. Оставшееся офицерье, еще не пропившее самогоном и бормотухой остатки здравомыслия, также начало разбредаться. Стань на хвост паршивой кошке — она не так мерзко взвоет, как те, которые узнают, что твой сослуживец живет в тепле и добре. Им, годами мыкавшимся по сырым лесам, гнилым болотам, прозябавшим под холодными дождями, обозленным на все и вся, как нож в сердце были известия подобного рода. Помойными тварями ползали по городу истерзанные остатки былой победоносной белогвардейщины. Вынюхивали. Их подцепили спецслужбы далеких стран. Сколотили контрреволюционную организацию. Предлагали отцу. Гордый человек был наш отец. Он ответил: «Пока была у меня вера в отечество, в благороднейшие принципы движения, я был в первых рядах. Если вновь кто-нибудь из венценосных отпрысков подымет святое знамя, я ни минуты не стону колебаться. Мое место там. Но находиться в одной шайке с жуликами и самозванными графами. Увольте!»

— Отец захлопнул дверь перед прыщавыми носами бандитов. Ему не простили. Во время конфликта на Восточно-Китайской железной дороге наемники из террористов, по указанию своих хозяев, жестоко расправились с отцом. Они терроризировали и мать. Но она стойко отвергла все их увещевания и угрозы. Это не могло не сказаться на ее здоровье. Во время японской оккупации наши коммерческие дела пошатнулись. Мать не смогла выдержать долгих нервных нагрузок и накануне второй мировой тихо скончалась. Мы были уже сравнительно взрослыми, хотя и не полностью самостоятельными людьми. Я был старшим. Хорошо помнил жуткие годы, когда от страха тряслись руки, если по ночам во дворах кто-то дико взвывал от боли и безысходности. Редкие выстрелы перемешивались с отчаянным хрипом, а безлунные ночи казались долгим могильным мраком. Я хорошо помнил это, потому скупился за каждый грош, экономил на всем, старался не ввязываться ни в какие авантюрные похождения. Я был стершим. На мне вся ответственность за будущее брата и младшей сестры. Твой отец жил за моей спиной не богато, но и не голодно. Его мысли о жизни были проще моих. Он мечтал, хранил романтику детства, барство. Нередко у него проявлялась надменная гордость, а с китайцами — спесь и более высокого порядка. К ней добавились остатки чванливости происхождением. Он был мой брат. Мне было нелегко нести двойное бремя существования, но я его любил. Там, где мне приходилось молчать, он сполна покрывал это своим презрением и доказывал всем, что его звездный час еще впереди. Мне от этого было легче. Но время шло, и я напомнил ему, что пора вбивать гвоздь в основу жизни, чтобы держаться на ее поверхности. Но не так-то это было легко. Что для меня было страдальческой экономней, для него было никчемной суетой. Семнадцать лет — не так много, если голова забита фальшивой романтикой и прогнившими мечтами о недосягаемом.

В те годы, очень тяжелые для нас, нам все же повезло. Мечта. Мираж, ощущаемый своею материальной наполненностью. В то время я знал русский, китайский, английский и неплохо японский. Слыл тихим и порядочным человеком. Японские власти предложили мне работать переводчиком. Позже — выполнять некоторые ответственные, а иногда и секретные поручения. Твой отец сошелся с девушкой также из офицерской семьи. При всей ее привлекательности, она почему-то всегда была светло грустна. Ее выразительный взгляд словно говорил о чем-то близком и выстраданном — глаза глядели с такой щемящей истомой и благородством, что, видя ее, нельзя было не любить ее. Я понял брата. Она своим характером во многом сдерживала его тяжелый нрав. Благословил их с отцовским напутствием. Жили они неплохо. Денег ее родителей, моего жалованья — очень хорошего для того времени хватало. Немного позже брат тоже получил небольшую должность при японцах. Здесь очень нехорошо проявился его болезненный эгоизм. Не упомню, сколько раз он бил прохожих и приятелей, если кто-то неосторожно задерживал на супруге внимание.