Помоги другим умереть - Елена Арсеньева

Женя подняла пластиковую шторку и прижалась лицом к холодному иллюминатору. Звездочки изморози кое-где украшали его, хотя огромное небо сияло солнечной прозрачной голубизной. Наверху холодно, это правда. Шар, конечно, никогда не поднимается на такую высотищу, хотя бывает, что в корзине зуб на зуб не попадает.

Ох, что же она натворила, что наделала?! Зачем ушла от Льва?

Миг отчаяния был остр и болезнен, как удар ножом, той самой «пурбой». Женя стиснула руки, расширенными глазами уставилась в голубое сияние за окном, пытаясь остановить подступающие слезы.

Самолет чуть качнуло, и сделался виден кусок географической карты, расстеленной внизу, под крылом. Зеленый ворсистый ковер тайги, кое-где простроченный серыми стежками дорог. Кое-где, вот именно. Между ними небось сотня километров, не меньше. Просторы немереные! Сибирь… Или это уже Дальний Восток? Грушин учил не путать: дальневосточники отчего-то не любят, когда их называют сибиряками.

Внизу проплыла стальная, сизая лента реки. По ней мельтешит точечка – суденышко, что ли? Господи, какая высота, высотища! Вот странно – почему-то земля, видимая из окна самолета, кажется ближе, живее, родней, чем та, на которую Женя когда-то смотрела из корзины воздушного шара. Там было ощущение полета, ощущение неба – а здесь всего-навсего перемещения над землей, вот в чем все дело.

Помнится, Данилыч говорил: «В самолете я чувствую себя белой мышью, которую в коробочке перевозят из одной лаборатории в другую». Да, был в команде такой Данилыч… умел сказануть! Впрочем, он и сейчас есть. Лет шестидесяти, загорелый дочерна, сухой, жилистый, с резкими чертами лица, он напоминал некую скульптуру, высеченную ветром и временем в скале. Кстати, шар его назывался «Эолова арфа». Данилыч придумал какую-то штуку, которая в полете при порывах ветра издавала странные звуки, напоминающие клики журавлиной стаи. Господи, какая же тоска брала Женю, стоило ей услышать, как поет «Эолова арфа»! И почему-то делалось до невыносимости жаль этого немолодого уже человека, у которого ничего в жизни не было, кроме шара и полета.

«Мой дом – небо», – любил говорить он, и простой, суровой правды в этих вычурных словах было куда больше, чем мог услышать какой-нибудь ошалелый романтик. У Данилыча и впрямь не было дома на земле, и родни никакой не было, и даже друзей: только команда шаристов, таких же, как он, бродяг, – ну всего-то разницы, что у тех внизу все-таки оставались семьи. И Данилыч, что всегда поражало Женю, был счастлив этим одиночеством. Если бы мог, он, наверное, никогда не спускал бы на землю свою «Эолову арфу», вечно ловил бы ветер в высоте. Конечно, бессмертные боги жестоко подшутили над ним, заключив душу птицы небесной в человеческое тело! Вот и Лев такой же, вдруг осознала Женя. Какой он Лев – его следовало бы назвать Орлом, Ястребом, Журавлем – кем угодно. Ему тоже нельзя было рождаться человеком, потому что главное для него – стихия небес.

Вот если бы у «Багдада» – так назывался шар Льва – была большая-пребольшая корзина, в которой можно устроить двух-, а еще лучше – трехкомнатную квартиру с просторной кухней, населить эту корзину детьми, кошкой и собакой, Женя, наверное, вполне могла бы провести жизнь там. Беда только, что в этом случае Лев непременно надул бы себе маленький, отдельный шарик, на котором пускался бы полетать в гордом одиночестве. Сперва неподалеку, в пределах видимости, а потом… Потом, в один прекрасный день, вовсе улетел бы – и не вернулся, оставив докучливое семейство дрейфовать по воле воздушных волн. Ему никто не нужен, поняла Женя с беспощадной ясностью. Всем другим ребятам их семьи так или иначе нужны. Саше Баринову нужна его Татьяна, которая летает с ним вместе… Правда, у Татьяны остаются на земле трое детей, и после каждого выступления Бариновы мчатся домой, в Москву. А Лев – это Данилыч в молодости, сбросивший на землю весь балласт в виде любви, семейных радостей (и огорчений!), брезгливо освободившийся от этой суеты. Ну а того, что вместе с балластом вылетела за борт любимая и любящая женщина, он даже и не заметил.

Вспомнилось вдруг… ни в тех ни в сех, как говорится. Однажды Евгения пришла домой и увидела во дворе толпищу народу, «Скорую» и милицейскую машину. На асфальте были обрисованы мелом очертания распластанной человеческой фигуры, и Женю пробрала дрожь, однако тотчас она заметила, что все вокруг хохочут и оживленно переговариваются. Оказывается, милицию вызвал кто-то из жильцов, увидевших, как из окна десятого этажа выбросилась голая женщина. Однако на земле оказалась… лишь пустая резиновая оболочка.

Пока несчастная летела, в буквальном смысле слова испустила дух, ведь она была не кем иным, как «бабой из секс-шопа»!

Оказывается, жительница квартиры на десятом этаже неожиданно вернулась из командировки и обнаружила супруга в объятиях надутой любовницы. «Будь она натуральная, я, наверное, сама выбросилась бы!» – со смехом рассказывала она потом. А в тот миг, лишившись разума от ревности, дама выбросила «соперницу» в окно.

Женя прижала руку ко рту. Ее затрясло… но не от неудержимых слез. От смеха!

С испугом прислушалась к себе – не истерика ли? Нет, и в самом деле смешно: ведь она всегда была для Льва чем-то вроде этой «бабы из секс-шопа». Куклой, подручным средством для телесного наслаждения, в то время как любил он всегда только полет.

Глаз отдыхает, слух не слышит,Жизнь потаенно хороша,И небом невозвратно дышитПочти свободная душа!

Ах, хороши стихи… Лев вообще любил Ходасевича. Но это всего лишь слова, не имеющие отношения к жизни.

О боже, неужто это правда: она наконец-то простилась со Львом?.. Душа испуганно заметалась: чем жить теперь? За что цепляться, как переносить одинокие, пустые вечера?

Нет – выбросил так выбросил! Лети, Женька, теперь сама. И не оглядывайся на прошлое! Как там в сказках: «Не оглядывайся, не то окаменеешь!»

– Через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города Хабаровска. Просьба застегнуть привязные ремни и воздержаться от курения. Температура в городе плюс двадцать шесть градусов.

Женя покачала головой. Грушин-то стращал, что двенадцать часов полета до Хабаровска очень трудно выдержать. Глупости какие. Женя даже не заметила, как они пролетели!

«Борхес однажды сказал: «Пока мы спим здесь, мы бодрствуем в ином мире, и таким образом каждый человек – это два человека».

Да, да… Но если раздвинуть рамки этой мысли? Смерть ведь тоже сон, вечный сон. И пока мы спим в могиле, мы одновременно бодрствуем – где? Если допустить, что каждый умерший – это одновременно два человека: мертвый и живой, – то где мы живем? Как овладеваем возможностью совершать поступки? И всегда ли их назначение – погружать и других в наш вечный сон, то есть сеять смерть?»

Несмотря на жару, пассажиров, прибывших из Нижнего, привезли в тесный накопитель, где и предоставили выбор: ждать выдачи багажа там или на заполненной людьми и машинами площади. Почему-то основная масса предпочла толкаться в тесноте. Женя выглянула было на площадь, но тут же испуганно отпрянула. Чудилось, она угодила в некое подобие джунглей! Солнце невиданной яркости, небо пронзительно-синее, ветер кипит в вершинах высоченных тополей, а народищу – дикого, черного, темпераментного!

– Дэвышка, нэ дорого, да?

– Падвэзу, панимаешь. Даром, да?

А один до того расщедрился, что пообещал даже счетчик выключить, да?

В Нижнем аэропорт полусонный, тихий. Народ предпочитает поезда. Здесь же, на Дальнем Востоке, авиация – основное средство связи как с Большой землей, так и с «малой», всякими там Чукотками и Камчатками, и, сколько ни дорожают билеты, аэропорт Хабаровска остается кипящим муравейником.

Строго говоря, Жене не больно-то требовалось ждать выдачи багажа: все в сумке, а сумка с собой. Но ее должны были встречать. А все, что она знает об Олеге Стрельникове, – это что он похож на Грушина. Тот сам сказал: «Олег – он вроде меня, только заводной и более рисковый». Возможно, конечно, Грушин имел в виду сходство характеров? Женя исподтишка зыркала на всех среднерослых, широкоплечих мужчин лет тридцати пяти, на чьих лицах имелся бы налет интеллекта, смешанного с глубоким пессимизмом, и уже отчаялась было вычислить этого Стрельникова, как вдруг сзади послышался вкрадчивый шепоток:

– Девушка, я извиняюсь, а шортики на вас настоящие или просто так нарисованные? Позвольте полюбопытствовать?

«Каким же образом он намерен любопытствовать?» – почему-то мелькнуло в голове прежде всего, а в следующее мгновение Женя уже получила ответ, ощутив на бедре горячую руку. Вспыхнула от ярости, но выразить ее никак не успела, даже развернуться не смогла самостоятельно – была резко повернута и сдавлена в объятиях, которые сопровождались воплями: