Противостояние - Сергей Ченнык

Тотлебену не удалось избежать массовой критики военного сообщества. В его судьбе случилось то, что иногда случается с людьми великими, когда оии, создавая противнику ловушки, поменявшись с ними местами, сами же в них попадают. «Звезда» его закатилась под Плевной во время войны с Турцией 1877–1878 гг. Спустя десятилетия инженеру не могли простить высоких потерь в ходе кровавых атак турецких позиций. При этом так увлеклись критикой генерала, что его заслуги ставили ему в вину. Когда в 1901 г. вышла книга А.Н. Маслова «История крепостной войны», сравнивавшая две наиболее упорных крепостных войны второй половины XIX в. (Севастополь и Бельфор), то именно известная теория Тотлебена «ломки линий огня», была объявлена ошибкой. В ходе полемики отдельные аналитики сходились п том. что «…не можем, однако, поставить в заслугу г. Тотлебену его слишком большое увлечение ломаными линиями огня. Отрицательные стороны этого увлечения сказались весьма рельефно на такой крепости, как Кронштадт, и за эти минувшие ошибки Тотлебена приходится теперь материально рассчитываться».{412}

Тотлебену не простили его характер. Требовательнейший по роду службы, он, потерпев «поражение» под Плевной, увы, действительно стал скандальным человеком. «Доброжелатели», расплодившиеся в неимоверном количестве, тут же «слетелись» как воронье на падаль, чтобы добить фортификатора. Ему припомнили все, и вскоре на месте инженерного гения появился скандальный тип, да еще и преподносимый обществу, как невероятный русофоб. Оказывается «…генерал Тотлебен принадлежал к числу тех завзятых, закоренелых германофилов, которые, служа Русскому правительству, добившись от него самого высокого положения и почестей, не только не преследуют русских интересов, а, наоборот, относятся к ним с явным пренебрежением и усердно поддерживают все немецкое».{413}

Выдающийся русский композитор Цезарь Кюи не только хорошо сочинял музыку, но не менее хорошо разбирался в фортификации. В 1893 г. он опубликовал статью о бельгийском генерале Бральмоне, авторе целого ряда инженерно-строительных теорий, в основу которых ложилась минимальная затратность при максимальной эффективности. По его мнению, европейцы, быстро смекнув, что именно эти самые ломаные линии и есть суть будущей фортификации, развили теорию Тотлебена и уже к концу XIX в. вышли к теории «укрепленных районов». Отделившаяся в 1831 г. от Нидерландов Бельгия имела старую и слабую систему крепостей. После Крымской войны Бральмон усовершенствовал государственную пограничную оборонительную линию, отказавшись от строительства сверхкрепостей, способных поглотить и парализовать в своих стенах небольшую бельгийскую армию. Потому в основу укреплений Антверпена положил систему укрепленных районов, являвших собой усовершенствованные севастопольские бастионы, вынесенные далеко за пределы крепостной линии.

В 1864 г. Тотлебен посетил Бельгию. Осмотрев Антверпен, он сказал сопровождавшим его бельгийским офицерам: «Я бы предпочел защищать эту крепость, чем атаковать ее».{414}

К сожалению, по умению не делать выводы, мы всегда опережали всех. После Крымской, как всегда неожиданно, «случилась» очередная турецкая война 1877–1878 гг. Ценой громадных потерь выиграв ее и вскружив голову от успехов, русские вместе с убитыми, ранеными и искалеченными вынесли кровавую науку, что важны на войне не только ровный шаг пехоты, но и ее меткий огонь в сочетании с умелым владением лопатой.{415}

Вскоре, однако, и это быстро забылось, вновь уступив место обучению «лихим» штыковым атакам: «Армия застыла в старых формах, как в те годы и вся Россия застыла в довольстве, благополучии, умеренности и сытости».{416}

ЗАГРАЖДЕНИЕ СЕВАСТОПОЛЬСКОЙ БУХТЫ

«…что ожидать, кроме позора, с таким клочком войтам разбитого по огромной местности, при укретыениях, созданных в двухнедельное время».

Хотя в предыдущей части мы уже готовились встречать союзные войска, подходящие к Севастополю с севера, давайте все-таки еще раз вернемся на несколько дней назад.

Честно говоря, когда думал над тем, как рассказать о том, что произошло в Севастополе спустя всего три дня после сражения на Альме, вначале очень хотелось податься общему искушению и, давясь слюной, смаковать избитые фразы о «самоубийстве Черноморского флота». Звучит-то как красиво!

Но чем дальше продвигался процесс осмысления имевшейся информации, чем больше мнений извлекались на свет, чем больше воспоминаний очевидцев являлись из полузабытья, тем меньше от этого желания оставалось. И, в конце концов, после того, как «зерна были отделены от плевел», осталась очищенная от наносного патриотического хлама часть сугубо военного плана, исполненного в точном соответствии с требованиями ситуации. Но обо всем по порядку.

Как только стало ясно, что армия потерпела поражение, Черноморский флот начал готовится к тому, для чего и был предназначен — выходу в море, бою с неприятелем. Никто из моряков не сомневался: пришел их час. Но, в конце концов, это как раз то, за что им батюшка-царь деньги платит, значит нужно сделать свою работу хорошо. Началась предбоевая рутина. Капитан-лейтенант Реймерс, старший офицер линейного корабля «Уриил» получил приказ принять боезапас и быть готовым к действиям против неприятельской эскадры.{417} Как и его корабль, весь Черноморский флот получил приказ быть готовым к выходу в море, а по кораблям объявлена диспозиция на этот случай.{418}

ВОЕННЫЙ СОВЕТ 9(21) СЕНТЯБРЯ 1854 г.

Если мы говорим о событиях, с которых начала отсчитывать окутанные пороховым лымом дни годовая защита Севастополя, то не имеем права не сказать об уникальном по своей психологической напряженности и стратегической значимости событии. Это совет флагманов и командиров кораблей Черноморского флота, проведенный адмиралом Корниловым 9 (21) сенбтября 1854 г, радикально поменявший ситуацию в Крыму.

Получив от Меншикова приказ готовиться к тому, что у него вызывало не только неприятие, а убеждение в приглашении к соучастию в преступлении, адмирал мучительно искал выход. Выход он видел один — противодействие, и откровенно надеялся на понимание коллег.

После расставания с князем, адмирал остался один на один с мыслями и, хотя понимал, что атака неприятельского флота, к тому времени стоявшего в боевых линиях у м. Лукулл невозможна, все-таки надеялся достойно выйти из сложившейся ситуации. Но все, к чему он приходил, было больше эмоциями. Как бы не хотелось ему вывести красу и гордость Российской империи — Черноморский флот, из Севастопольской бухты, а затем обрушить град металла на неприятельские корабли и двигаться на них вплоть до абордажа и самовзрывания, смывая тем позор бесчестья и деморализуя противника «безумством храбрых», это было лишь желанием.

Когда мы полемизируем о том, что произошло в этот день, часто не принимаем в расчет, что адмирал Корнилов был составной частью касты, был ВОЕННЫМ МОРЯКОМ. Эта мысль иногда мелькает на многочисленных форумах с участием его современных коллег, но в пылу дискуссий они кидаются в теорию, оставляя мораль в стороне. А теперь попробуйте, немного абстрагироваться от всего, что вам пришло в голову, не думать о выгодах и невыгодах предложенного адмиралу, тем более, что оно в конце концов свершилось.

Человек чести, преемник Лазарева, ученик, принявший из его рук Черноморский флот со всей былой, и уверенный, будущей славой, Корнилов, без малейшего сомнения. в ужасе от случившегося. Верный флотскому корпоративному духу, он уже «имел зуб» на Меншикова, когда последний, упустив инициативу, обрек флот на бездействие.

Противник не атакован: ни в момент входа его в Черное море, ни при переходе морем, ни во время высадки. Думаю, Корнилову представлялось, что бездействие флота в сочетании с врагом у ворот империи, обрекало его на вечный позор.

Вскоре армия, управляемая бездарными генералами, терпит поражение. Но, уводя войска от Альмы и собираясь увести их из города, Меншиков приказывает ему — адмиралу атакующей, агрессивной лазаревской школы, собственной волей затопить корабли, не сделав ни то что ни одного бортового залпа, ни единого выстрела по неприятельским кораблям. Для него готовящийся уход Меншикова из Севастополя был не маневром. Он назвал его, правда, достаточно мягко, ретирадой.{419}

От этого легче не становилось. И что вы скажете адмиралу делать? Взять и дать команду — топи, загораживай, своди людей на берег! А как же люди: матросы, офицеры. адмиралы?

Корнилов хотел знать, что скажут они и созывает совет. Никто не фиксировал выступлений, даже точно число участников, не говоря о персоналиях, до сих пор неизвестно. Все, что дошло до нашего времени — исключительно из личных воспоминаний двух-трех присутствовавших на нем. И это притом, что Корнилов всегда отличался стремлением документально подтверждать каждую мелочь.{420}