Последнее приключение странника - Аньес Мартен-Люган

никогда не замечал. Травма, нанесенная его исчезновением, затуманила память о том, какой несчастной он меня сделал. Рядом с ним я погасла. Я тащила на себе и свою любовь к нему, и его любовь ко мне. Моим единственным подарком от него были дети, и они питали меня самой прекрасной любовью.

Столько всего вспоминалось. Я трепетала от мысли, как бы не вызвать его раздражение, боялась, что не сумею научить его быть счастливым, страшилась, как бы он не ушел и как бы он не вернулся. Во мне поселился страх. Я тряслась за Ивана, но при этом опасалась его. Он ни разу не поднял руку ни на меня, ни на детей. Но сегодня я приблизилась к признанию, что до этого было недалеко. Он всегда себя сдерживал, догадываясь, что эту черту переступать нельзя. Я вспомнила, что много раз уводила детей, когда у него случались вспышки раздражения, глаза заволакивало туманом злобы, лицо становилось жестким, тело было готово к нападению, кулаки сжимались. Ивану удалось пробудить во мне панический ужас. Я его подавляла и продолжала подавлять до сих пор. Я постоянно была зажатой, напряженной, мой желудок, сердце, душа были завязаны узлом, меня не покидала усталость.

Десять лет… Целых десять лет своей жизни я отчаянно любила его. И защищала. Старалась не сомневаться в том, что он справится. Как я ухитрялась так убедительно врать, скрывая истинное положение от родителей? Им никогда не откроется вся мера моих ежедневных страданий с Иваном. Тем лучше. Как я смогла так долго оставаться его женой? Я терпела его приступы злобы, его частое отсутствие, его убийственное молчание, его мрачное присутствие. Я так долго верила ему, когда он клялся, что ему уже лучше, что он счастлив.

Иван распоряжался моим телом по своей прихоти, злоупотреблял им, а я не возражала. Он не занимался со мной любовью, а стремился постоянно овладевать мной, подчинять себе, он терзал мой живот, чтобы пометить меня в самой глубине моего естества. Он уносил меня на вершину удовольствия, а потом становился грубым, причинял боль – это и была его манера любить меня. Если быть честной, он не занимался со мной любовью, он меня насиловал. Мило так и был зачат: после очередного акта насилия. Ивану было необходимо самоутвердиться, убедить себя в том, что я завоевана и принадлежу ему, что кто-то ему принадлежит и этот кто-то его любит. Он не услышал меня, когда я предупредила, что врач посоветовал мне сделать паузу в приеме противозачаточных таблеток. Ему было наплевать, сам он не принимал никаких предосторожностей, забывая, что может сделать мне то, чего он пуще всего страшился. Ребенка. К этому времени Лу перестала смягчать его, она понемногу взрослела, становилась личностью и поворачивалась ко мне, и аура ее отца слегка потускнела. А я, как дура, радовалась сближению с дочкой. Иван опять ощутил себя брошенным, а я снова стала его наваждением. Его одержимость выплескивалась через секс, через жажду обладания. Он порабощал меня.

Зачем я посвятила ему десять лет своей жизни? Я хотела его спасти. Вылечить от детства. От украденного детства. Иваном помыкали, на него не обращали внимания, он был предоставлен самому себе. Любовь не была ему знакома, как и взаимность чувств, его никогда не любили, он не умел любить и не представлял себе, что такое быть родителем. Его родители послужили ему плохим примером. Я была его светом, так он повторял, клянча у меня прощение. Он любил меня безоговорочно, нечеловечески, болезненно, он требовал, чтобы я принадлежала ему и только ему. Так младенец требует мать всю целиком для себя одного. Он ждал от меня того, чего был лишен. Наши дети и моя любовь к ним были тем, чего он когда-то не получил, и потому стали мучительным напоминанием об искалеченном детстве. Без детей ему было легко обойтись, без меня – нет. Я сделалась его матерью, любовницей, женой, его вещью. Я убедила себя в том, что сумею его излечить. Он проваливался в свою жестокость, в разочарование, а я отказывалась принять тот факт, что есть люди, существа, которых не получится ни излечить, ни спасти. Я любила его, чтобы научить любви. Но, к большому несчастью моих детей, которые все же были и его детьми, к моему несчастью и к его несчастью тоже, Иван был из тех, кто обречен страдать всю жизнь, кто никогда не исцелится от своей травмы, не сможет принять простую любовь и в ответ ею поделиться. Я оказалась бессильна. То есть не в силах что-то с этим сделать.

Если я ненадолго отвлекалась от своей роли матери, то понимала, что исчезновение Ивана – это лучшее, что могло со мной случиться. В каком бы я была сейчас состоянии, останься он здесь? Сколько бы я тянула, опасаясь уйти от него? Бросить его на растерзание демонам, чтобы спасти жизнь себе и детям?

Осознать к сорока трем годам, что я никогда не любила так, как надо, и меня никогда не любили так, как надо, – есть от чего прийти в замешательство. Как обидно…

9

Иван

Ресторан был забит, как всегда по вечерам. Зал гудел пьяной и просто оживленной болтовней, смехом, креольской музыкой, но он ничего не слышал. Продолжал выполнять свою работу и не отрывал взгляд от пустующего места дайвера. Тот улетел четырнадцать часов назад. Его самолет уже должен приземлиться. Куда он направится? Прочтет ли полное отчаяния сообщение, отправленное ему? Кто ждет ныряльщика в конце этого четырнадцатичасового путешествия?

У него было четырнадцать часов на размышления. На сожаления. На надежду. На свирепое желание крушить все вокруг. Четырнадцать часов она занимала все его помыслы. Эрин…

Больше семи лет каждый его день заканчивался мыслями о жене. И неважно, где он был и что происходило в этот момент. Трахался ли он. Дрался ли. Искал ли опасности. Подыхал от голода и усталости. Ухаживал за кем-то. Соблазнял кого-то, манипулировал кем-то. Перед ним все равно всплывало лицо Эрин. Он никогда не беспокоился о ней. Ему никогда не было любопытно, как она живет. Он ни разу не усомнился в верности своей жены. Ведь, что ни говори, она его Пенелопа, а Пенелопа ждала Улисса больше двадцати лет. Эрин неизбежно хранила ему верность.

У него отсутствовали и сомнения насчет правильности собственного выбора: пока он не проживет все свои приключения, в его душе не поселится мир, а злоба не покинет его. Ему нужно