Избранное - Александру Влахуцэ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребенок шевельнулся в ней — и все воспоминания сразу погасли, будто на дрожащую струну положили руку. Голова разламывалась от завывания машин; острые, колющие боли резали бедра; страшной тяжестью, от плеч до лодыжек, налилось ее тело. Она открыла рот и с силой втянула в себя горячий, пыльный воздух.
Опять послышался гром, на этот раз ближе.
«Дай боже ливня!»
— Кто это закричал?
Все застыли на месте. Это был крик раненого животного, вопль, от которого леденеет сердце.
— Несчастная!
— Да что случилось?
— Ты что, не видела? Дубина пнул ее ногой в живот. Как бьется, бедненькая! Пропади он пропадом, окаянный!
Женщины поспешили поднять ее. Иляна стонала, посинев от боли, безумные, страшные глаза ее блуждали по сторонам.
— Боже мой! Господин Костаки, как мог ты ударить ее в живот? Что, если выкинет?..
— Я ей другого сделаю…
И Дубина оскалил свои широкие желтые зубы в отвратительной, звериной усмешке. Потом заорал, размахивая хлыстом:
— Ну, нечего здесь толкаться. Уберите ее отсюда. Знаю я это женское притворство. Принимайтесь за дело! Нет времени с ней возиться! Живей, пока дождь не захватил! А ну! А не то плетью вас огрею!
Две женщины оттащили Иляну и уложили ее за стогом, на солому. Какой-то мальчуган плел себе там венок из ржаных колосьев.
— Ионел, милый, беги скорее в усадьбу да скажи Маргиоале, чтоб скорей шла сюда: дочь заболела…
Мать Иляны стирала белье на помещичьем дворе.
Небо покрылось тучами. Надвинувшись словно исполинский занавес, проливной дождь хлынул на спаленное жнивье.
Дубина вне себя метался туда и сюда, обжигая ударами хлыста всякого, кто попадался ему по пути, и орал, как сумасшедший:
— Накрывайте зерно брезентом!
Люди, потерявшие голову, ослепленные дождем, наталкивались друг на друга. В этой суматохе Маргиоала, мать Иляны, тревожно допытывалась: «Где же моя дочь? Где моя дочь?» Но никто ее не слышал и не отвечал ей.
Ночью, в страшных муках, Иляна родила уродца со сплющенным черепом.
Две недели голосила она: «Дайте мне моего ребеночка, моего птенчика! Так бы его и зацеловала, красавчика моего!»
1899
Перевела Е. Покрамович.
МОГЫЛДЯ
Мы учились вместе с ним в начальной школе. Я его недолюбливал, потому что у него было злое лицо. Вдобавок он, всякий раз как мы встречались глазами, корчил мне страшные рожи. Поэтому я очень обрадовался, увидав однажды, как господин учитель Удря схватил его за уши и растянул на парте. Ужасное это было наказание! Провинившегося клали ничком на парту, один классный староста держал его за шею, другой за ноги, а господин учитель сек розгами ему… спину, чтобы загнать ум в голову, Порой вопли несчастного ребенка приводили господина учителя в бешенство. Розги ломались одна за другой, а это, понятно… еще больше его разъяряло.
— Камбур! Принесешь мне завтра штук двадцать хороших розог! Чтобы я больше не видел этой соломы, а не то, смотри ты у меня, уши оборву! Ясно?
И на следующий день «колобок» Камбураки, сын бондаря из Поду-Верде, приносил на спине вязанку свежих розог.
Озорные, прямо-таки бесовские глаза были у Могылди, а головой он то и дело вертел, как хорек, — ни минуты, бывало, не просидит спокойно. Школьники прозвали его Бесенком. Я никак не мог догадаться, куда это Могылдя исчезает во время перемен: всякий раз он выскакивал за ворота со своими товарищами, а возвращались они с видом таинственным и лукавым. Я знал, что отец Могылди — переплетчик и живут они напротив школы. Я слышал также, что у Бесенка собственная лавочка у входа в погреб. С самого начала я смотрел на этого мальчика с какой-то робостью, он это заметил и естественно стал относиться ко мне свысока. Между нами возникла неприязнь, мы все больше озлоблялись друг на друга и втихомолку сжимали под партой кулаки в ожидании того дня, когда померимся силами на холме Цугуят.
Я почему-то побаивался Могылди, хотя был и выше его ростом; мне казалось, что он может меня обидеть и унизить в глазах товарищей. Но в один прекрасный день я одержал победу. Даже и сейчас при воспоминании о ней я испытываю гордость.
Господин учитель Удря рассказал нам о том, как Иисуса схватили в Гефсиманском саду.
— Кто из вас может рассказать своими словами?
На минуту в классе воцарилось молчание. На дворе стояла весна; мальчики смотрели на видневшееся в окне старое абрикосовое дерево, которое в этом году расцвело раньше времени.
— Разрешите мне…
Я поднял два пальца и встал. Но как билось у меня сердце!
— Говори!
Господин учитель со скучающим видом облокотился на стол; староста первой скамейки взглянул на меня с ненавистью. Я откашлялся и начал…
Видно, я рассказал хорошо, потому что господин учитель Удря вдруг поднял голову, и, услыхав от него: «Браво малыш!», я покраснел до ушей.
— Ну, а теперь расскажи ты, Тэбыркэ!
Скажу без ложной скромности, его рассказ не выдерживал сравнения с моим!
— Убирайся отсюда, осел! И захвати свое барахло, тупица! Садись, малыш, на его место!.. Так! Только смотри веди себя примерно.
Значит, теперь я староста седьмой парты! Немало радостей выпало с тех пор на мою долю, много сильных волнующих переживаний принес мне бурный поток жизни, но таким счастливым и гордым, как в тот день, я не чувствовал себя никогда.
Уложив книги и тетради в парту, я незаметно повернул голову и пересчитал своих подчиненных: их было восемь. Я пригляделся повнимательнее: да, на конце парты, который называют «хвостом» — сами знаете почему, — сидел он — смуглый малыш Могылдя. Но на этот раз он и не думал строить мне рожу.
Мне казалось, что прошел целый год, пока зазвенел колокольчик.
Итак, Бесенок у меня в подчинении: утром и вечером я выслушивал его, я проверял его тетради, я ставил ему отметки по учебе и поведению в дневнике, написанном дедом Петраки такими красивыми готическими буквами, каких мне больше никогда не доводилось видеть. Учиться во втором классе начальной школы да еще держать в подчинении восемь учеников! Мне думается, было чем гордиться. Можете себе представить, как я был оскорблен, когда однажды какой-то негодяй, уличный продавец
