Единственная для Зверя (СИ) - Бессмертная Майя

А теперь я вижу, что.

Он нашёл с ней спокойствие. Того, чего не хватало ему в браке с моей взрывной нервной мамочкой, воспринимающей всё близко к сердцу. Он решил поменять мамины истерики на флегматичность новой супруги, мамины яркие платья на простой домашний халат, и маминых многочисленных подруг на домашний уют с пирогами.

Разве могу я его за это упрекать?

Пожалуй, что нет.

Он, конечно же, и сам не хотел такого поворота событий. Но мамуля, как всегда, чересчур всё близко приняла к сердцу.

— Нет, спасибо.

Быстро отставляю от себя полупустую чашку сладкого остывшего чая, которую я так не смогла выпить до дна, как не пыталась. Никогда не пью сладкий чай. Он напоминает мне размокшую сахарную вату, отпечатываясь на моём языке приторным вкусом.

— Садитесь, Людмила Анатольевна. Мне очень нужно с вами поговорить.

Отставляю стул, на котором ещё недавно сидел отец, и выжидательно смотрю на мачеху. Она, кажется, сильно взволнована — её губы приобрели синюшный оттенок, а костяшки пальцев побелели. Из груди женщины вырывается облегчённый вздох, и она с радостью принимает моё предложение, тотчас плюхнувшись на стул.

— Да, Вика, ты права. Мне тоже нужно с тобой кое-что обсудить.

Чувствую покалывание в кончиках пальцев, и в душе нарастает какая-то необъяснимая тревога — вот-вот сейчас я, наконец-то всё узнаю и мы с мачехой после долгих лет всё же сумеем расставить все точки над «i» в наших отношениях.

Разве не об этом говорила мне гадалка?

Мы должны помириться — это обязательное условие моего счастливого будущего.

— Я очень виновата перед тобой…

Мачеха запинается, выхватывая из вазочки, стоящей на столе, очередную салфетку и быстро подносит её к своим сухим глазам. Я почтительно замолкаю, дав ей возможность собраться с мыслями. Уж не знаю, о чём она хочет мне сообщить, но, наверное, это для неё очень важно.

Вон как она нервничает…

— Вика, ты пойми, я была так раздосадована потерей ребёнка…

Женщина вновь замолкает, начиная рвать бумажную салфетку на мелкие клочки, и я смотрю, как перед ней стихийно растёт гора рваной бумаги.

— В общем, я знаю, почему у тебя семья не строится.

Делаю стойку, как гончий пёс, унюхавший жирную утку где-то поблизости и окидываю Людмилу Анатольевну тяжёлым, как бензовоз, взглядом. Ведь именно об этом говорила мне матушка ещё год назад, когда делала мне расклад на своих странных пугающих картах. И вот теперь, появилось ещё одно доказательство, что она не лгала тогда.

— Почему? Вы что-то сделали, да?

— Да.

Шелестит, еле слышно, и моё сердце начинает стучать, как бешеное, начиная гнать кровь по венам в два раза быстрее. Краска прилипает к моему лицу, и я аккуратно накрываю ледяную руку женщины своей дрожащей ладонью:

— Что вы сделали?

— Прокляла тебя.

Странная, непонятная фраза больно царапает мне душу и пульс учащается ещё сильнее, раздаваясь в моём мозгу громким ударом колокола.

— Как это?

Тётя Люда пожимает плечами, прижимая салфетку к своему лицу, и я понимаю, что она и сама сильно напугана тем, что ей когда-то удалось сотворить со своей падчерицей. Плечи женщины слегка подрагивают от еле слышных всхлипываний, и я осторожно подхожу к ней сзади, слегка приобняв.

— Понимаешь, я не хотела. Само так получилось. Ведь после того, как ты из дома убежала, у меня выкидыш случился, кровотечение открылось. Вот тогда я и пожелала, чтобы у тебя семья не строилась до тех пор, пока ты меня не примешь.

Замолкаю, вслушиваясь в сбивчивую речь мачехи, и закусываю губу.

— Я ведь очень хотела с тобой подружиться, чтобы ты смогла меня если уж не полюбить, то хотя бы принять. А ты наотрез отказывалась, ёжиком становилась, ласки мои отвергала, дерзила.

Да, именно так всё и было.

Подростки очень жестоки — это правда. И я искренне хотела тогда, чтобы на месте моей матери в могиле лежала эта всегда спокойная Людмила Анатольевна. Я её ненавидела всем сердцем и терпела только ради папы, которого очень сильно любила.

— В общем, плакала я после выкидыша сильно, и с языка будто сорвалось — не быть тебе счастливой в семейной жизни, пока ты меня в свою семью не примешь. Ужас, я понимаю, какой я была эгоисткой, не захотела тебя понять. Ты, наверное, очень страдала?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Это в прошлом.

Мгновенно вспоминаю, как ночью стояла под дверями спальни и прислушивалась к томным вздохам Людмилы Анатольевны. Тогда мне хотелось ворваться внутрь, вытащить её за волосы из отцовской постели и выкинуть из нашей квартиры.

Наверное, именно так поступила бы мама.

У меня — её характер.

Но разве была виновата Людмила Анатольевна тогда? Пожалуй, что не больше, чем все остальные. Но именно её я винила во всех смертных грехах, строя многочисленные козни.

— Простите и вы меня.

Женщина поднимает на меня свои мокрые от слёз глаза, и я понимаю, что я, на самом деле, уже её давно простила и смирилась с выбором отца. Да, это не мать, конечно, но именно с этой женщиной папа обрёл, наконец, настоящее счастье.

— Я вас понимаю и ни в чём не виню. Я ведь тоже вела себя как сущий дьяволёнок.

Тётя Люда начинает растягивать свои бледные губы в дрожащей улыбке, и я помогаю ей подняться. В следующую секунду женщина попадает в мои объятия и заходится в судорожных рыданиях.

Глава 20

Андрей

*****

— Дрю, я на фитнес.

Мелодичный голос супруги, больше похожий на журчание горного водопада разносится из прихожей, и я плотно сжимаю челюсти, чтобы не разразиться нецензурными ругательствами.

Смотрю на часы — полвторого.

Чудесно. К двум часам должна приехать няня и я, передав в её опытные руки свою дочурку, отправлюсь за негодницей — женой в ту клоаку, рассадник разврата, чтобы как следует проучить незнакомого мне охотника за чужими жёнами.

— Хорошо, а во сколько ты закончишь?

Напрягаюсь у зеркала в гостиной, почёсывая кулаки. Ох, отработать бы на Артуре мой коронный апперкот левой, чтобы он надолго вышел из строя, отлёживаясь в больничке со сломанной челюстью. А моя супруга, если ей будет угодно, пусть носит ему протёртые супчики и кормит с ложечки!

Алиса осторожно выглядывает из прихожей, кидая на меня обеспокоенный взгляд.

— А что случилось? У тебя какие-то планы?

— Думал потом втроём, по-семейному, по парку прогуляться. Мы бы с Варечкой могли подъехать, забрать тебя.

Пожимаю плечами, стараясь придать своему голосу самый будничный тон. Все внутренности завязываются морским узлом при взгляде на супругу, и я отчётливо замечаю, как эта лживая тварь начинает мести хвостом, как провинившаяся собака.

— Ой, не заезжай, я приеду сама, как освобожусь. А потом пойдём, погуляем. Погода и вправду чудесная.

Ага, чудесная.

Вот и думай, как ты сегодня будешь спать под открытым небом, на лавочке. Потому что в свою квартиру, за которую я до сих пор плачу ипотеку, я тебя больше не впущу.

Расплываюсь в злорадной ухмылке и вслух произношу:

— Договорились, любимая. Хорошей тренировки.

Алиса тотчас расслабляется, выдыхая полной грудью, и извлекает из сумочки помаду, аккуратно скользя ярко-красным столбиком, по своим дрожащим от напряжения, губам.

Проститутка…

— Пока!

Взмах рукой, и жена исчезает, оставив после себя лишь шлейф дорогих французских духов с нотками цитрусовых.

Вскакиваю на ноги, размашистым шагом направляясь в комнату — мне нужно лишь переодеться, чтобы не запачкать белоснежную любимую футболку кровью этого недоноска — тренера.

При мысли о Бельцеве, мои руки сами по себе начинают сжиматься в кулаки, а на шее выступает отчаянно пульсирующая вена.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Спокойно, Зверь.

Главное — не перегнуть палку и не убить нечаянно этих любовничков, застав их на месте преступления.

Варечка вбегает в нашу с женой спальню и, смотря, как я одеваюсь, нараспев произносит, смешно сморщив носик: