Секс с чужаками - Эллен Датлоу

— Теперь ты в безопасности, малышка, — сказала я ей. — Все будет распрекрасно.

Я выкупала Эмили, накормила, завернула ее в теплое одеяло и баюкала на руках. Наконец она перестала плакать.

Полиция не нашла от Ричарда и следа. Дом был заброшен. Я сменила замки и выставила его на продажу. Лили, конечно, тоже исчезла. Полицейские только головами качали, когда выяснилось, что ее описания не совпадают. Что значит неопытные наблюдатели, говорили они. Так всегда и бывает. Ричард с Лили найдутся, уверяли они меня, скорее всего в каком-нибудь мексиканском отеле. Мне нечего беспокоиться.

В одну из ночей на прошлой неделе меня разбудил телефон. На другом конце провода кто-то дышал в трубку, тяжело, как будто с большим трудом. Я говорю себе, что это не Ричард. Просто обыкновенное сопение. Всего-навсего какой-нибудь посторонний, самый обычный телефонный хулиган.

Какое-то время я продолжала просыпаться в пять утра. Если ламии — это змеи, то у людей с ними не может быть потомства. Как и вампиры, они должны каким-то образом превращать человеческих детей в своих наследников. Не сомневаюсь, что именно это делала Лили с Эмили, когда я ее нашла.

Я ни о чем не могу рассказать, даже Дарле. Мне бы сказали, что я находилась под влиянием стресса. Меня засадили бы в какую-нибудь больницу. У меня бы забрали Эмили.

Как правило, она выглядит довольно счастливой. В ее облике нет никаких изменений, кроме обычных для здоровой растущей девочки. Она будет красивой, когда вырастет — настоящей сокрушительницей сердец. Но до половой зрелости ей еще далеко. А до тех пор я не буду знать, по-прежнему ли она моя дочь.

Время и так уже бежит слишком быстро.

Обучаясь в колледже в начале семидесятых, я прошел курс под названием «Библия как литература». Это было здорово, хотя теперь в нашей нынешней атмосфере религиозного экстремизма такие вещи уже невозможны. Мы осмеливались обращаться с христианством, как с любым другим мифом, как с источником аллюзий, метафор, сюжетов. Мы также обсуждали Библию саму по себе как литературное произведение — ставили вопросы, кто и в какое время написал различные ее части, какие более ранние произведения в нее вошли и почему те или иные из них были в Библию включены или остались за бортом. Я пополнил свой словарь несколькими выражениями вроде «псевдоэпиграфический» (друзья позже преследовали меня за употребление этих слов в разговоре). И еще я заинтересовался — и был даже несколько одержим — Лилит.

Лилит, как вы все помните, была первая жена Адама, которую выгнали из райского сада, так как она согрешила с демонами и так далее. Она — темная, сексуальная изнанка иудеохристианского мифа. Она — La Belle Dame sans Merci Китса, суккубы литературы ужасов, греческая ламия. Она — первая женщина-вамп и первый вампир. Она — Человекоподобие.

Я много лет хотел написать рассказ о Лилит. Еще я носился с мыслью написать парную историю к «Тщетной любви», рассказу, в котором маньяк-убийца излагает представления мужчин о женщинах. Мне хотелось охватить ту же тему с женской точки зрения, создать, если угодно, литературную «песню-ответ» вроде «Потанцуй со мной, Генри». Я в конце концев все равно бы написал нечто вроде представленного здесь рассказа, однако именно Эллен должен поблагодарить за то, что она подтолкнула меня к его написанию.

Нужно еще упомянуть, что, заканчивая рассказ и лихорадочно подыскивая название, я наткнулся на «Чаши весов», не вспомнив точно, где его впервые видел. Впоследствии я понял, что похитил его из блестящего, но еще неопубликованного рассказа о русалке, принадлежащего моей землячке по Остину Нэнси Стерлинг. Она была столь добра, что позволила мне сохранить название, за что я и приношу ей искреннюю благодарность.

Льюис Шайнер

Мишелл Росснер

СЛОИ КАРТИНЫ

Мишелл Росснер родилась в Сан-Франциско и росла на Восточном побережье, на Западном побережье и в Юго-Восточной Азии. Она получила художественное образование, достигнув степени бакалавра изящных искусств по керамике и магистра изящных искусств по живописи; Мишелл поддерживает себя в форме, изготовляя маски для многожанровых представлений. Ее первый роман «Прогуливающаяся женщина», сильная и трогательная история о похожей на сны жизни аборигенов, получила премию Уильяма Кроуфорда за первый роман в жанре фэнтези. Она также лауреат премии Джона У. Кэмпбелла, присуждаемой лучшему новому писателю, за 1987/88 год. Действие ее последнего романа происходит в Сан-Хосе, штат Калифорния. «Слои картины», единственное стихотворение в этом сборнике, описывает через посредство воображения и воспоминания взаиморазрушительную связь между человеком и чужаком.

Дверь — словно рама вокруг картины:Посреди комнаты, слегка наклонившись,Стоит она.Он лижет ее языком вдоль хребта,Мокрой лаской окутывая каждый из позвонков.Продвигаясь все выше, он достигает зачатков крыльев,Лижет их с силой.Она стенает от наслаждения.После этого, стиснув ее покрепче в объятьях,Он откусывает зачаткиИ она начинает рычать от боли.Он поглаживает ее спереди, вдоль двух длинных рядов сосков, Стремится утешить,Сам себе говоря, что теперь она не сможет его покинуть.Солнце ярко светит в окно,Согревает ей спину,По которой стекают две струйки кровиСверху, от ее плеч,Вниз, к его паху.Он влезает на нее сзади.Дверь снова открыта.Композиция изменилась.Она уже трижды рожалаЯрко раскрашенные геометрические фигуры.Теперь они кучей лежат в углуИ пылятся.Он сидит в кресле —Больше мебели в комнате нет —И смотрит, как стоит она у окна.Протягивая скрещенные руки к солнцу,Она напевает.Он призывает ее к себе.Она подходит и встает перед ним.Он проводит рукой вдоль ее бедра,Заставляя раздвинуть ноги.Он готовИ без дальнейших приготовленийВтаскивает ее на себя.Оказавшись внутри,Он начинает заискивать,Тычется мордой в лицо ей и в уши,Покуда, смягчившись,Она снова не начинает петь,Как будто он тоже солнце,Жидкое и горячее, у нее внутри.Она поглаживает его волосы,Он же тем временем движется под нею и извивается,Но стоит ей прийти в возбужденье,И он не отваживается уже подпускатьЕе рот слишком близко к своему горлу.Закрывается дверь нескоро.Она выпрашивает у него одежду,Надеясь спрятать остроконечные почки,Набухшие на запястьях и на лодыжках.Она досталась ему еще молодойИ теперь растет.Она уже выросла вровень с ним.Ему надо бы бросить ее,Но он не в силах.Наконец однажды,Когда он поглаживает и щиплет ее за признак пола,Она быстро сгибает ногиИ пытается распороть ему брюхо.В следующий раз он к ней приходит с ножом.Прижав ее к полу,Он отрезает ее недавно проросшие шпоры.Она делается бесстрастнойИ теперь он может усаживать ее на себя без страха.Наконец-то,Обвившись вокруг нее,Он трется о ее светлую гладкую кожу,Изливает в нее содержимое своих бедер,Медленно или быстро,Как пожелает.Комната залита солнечным светом,Лишь в разбитом окнеВидно между краями осколков вечную ночь,Что на самом деле царит снаружи.Изломанное, под окном лежит ее тело,Покрытие пола ее уже поглощает.И вынужден он признаться себе,Что знал всегда —Она отыщет какой-нибудь способ бежать.

Этот гнусный стишок зародился довольно невинным путем — из мысленного образа, напоминающего картины Вермеера: вид сквозь дверной проем на комнату, залитую масляно-золотистым, кремовым светом. Никто сильнее, чем я сама, не был удивлен тем, во что это вылилось.