Бегство (Ветка Палестины - 3) - Григорий Свирский

- Русские пили всегда, при любом строе, - меланхолично заметил Сэм.

- Но никогда не рождалось такое количество дебилов! - с горечью выкрикнул Шор. - Вот трагедия нового времени, которую не хотят замечать. Каждый шестой новорожденный дебил! Двадцать лет назад в Ленинграде не было школы для детей-дебилов, ныне -четыре, в Донбассе было четыре, теперь тридцать восемь... Сотням тысяч работяг зарплату не выдают на руки, выписывают их женам. Это не шутка, Сэм, речь идет о вырождении, о дебилизации общества. Я наблюдал дебильных студентов, дебильных вождей, что, кстати говоря, и составляет предмет моего исследования... Вся история России - цепь военных триумфов, а в социальном смысле цепь катастроф. Можно ли объяснить "первому среди равных", что все его несчастья коренятся в национальном характере, изуродованном многовековыми имперскими химерами?

- Проблема самоискоренения имперской души - внутренняя проблема России, - заметил Сэм. - Может, пока оставим ее, профессор?

- Позволю себе заметить, Вы глубоко заблуждаетесь - это беда русская! Проблема же наша и ваша, потому что причины своих бед Россия всегда ищет на стороне. При всех режимах рукоплещет безумству своих диктаторов-параноиков. Параноик видит картину обнаженной женщины и режет ее ножом. Его пуританская мораль не может допустить, что его самого влечет к обнаженной. Внутренний конфликт будет разрушать его, и он берется за нож. Это происходит и с русской интеллигенцией. Как объяснить, что вся русская история - цепь циклов, каждый из которых начисто опровергает содержание предыдущего? Смерч идет-кружит по русской земле... И вот, разрешите напомнить, у Александра Солженицына еврей Богров стреляет уж не только в Столыпина, а в "сердце нации", как вычислил наш пророк-математик. Если сравнивать русских почвенников всех уровней и евреев, бегущих от них, у русских стихийное начало сильнее. И, прежде всего, подчеркну, стихия национального самоуничтожения... Скажите, пожалуйста, могла ли какая-либо нация, кроме имперской, позволить убедить себя в прогрессивности системы искоренения собственного народа? В том, что жизнь - отсечение от нее всего разумного? И, прежде всего, научной интеллигенции. Какой еще народ на земле богат подобными речениями: "Чужая душка -полушка, своя шейка - копейка"? Или: "Судьба индейка, а жизнь -копейка"? Откройте Даля, и у вас, надеюсь, не останется вопросов. И ведь безумие не сошло в могилу вместе со Сталиным. Семью моей коллеги по метле, доктора Эсфирь Ароновны, извели уже при Брежневе... Отсюда вы пойдете к ней? Увы, она вряд ли будет говорить с вами. Впрочем, убедитесь сами.

Линда поинтересовалась: - В каком номере живет ваша библейская Эсфирь? - Извинилась и вышла. Вернулась, пожимая плечами. Сказала Сэму: Приоткрыла дверь на цепочке, я представилась. А она мне: "Бог подаст!" Вот и весь разговор!

Американцы перешептывались. Шор терпеливо ждал. Затем продолжил свою тему: - В России, как вы знаете, Сэм, всегда находят успокоительные академические формулы: "Культ личности", "Утечка умов". "Утечка" это где-то в ряду "усушки" и "утруски" - нормальный процесс жизни. Думаете, преувеличиваю? Позволю себе, в таком случае, напомнить: простой народ в массе горделиво одобрил вторжение советских танков в Венгрию, затем в Чехословакию, твердя: "Мы их кормим, а они!", восторгался Никитушкой, из-за которого земля оказалась в минутах от атомной смерти. К чужой судьбе имперский народ бесчувственен по определению. По сути, он и к своей судьбе относится точно так же... Внутреннее ли это дело России?!

Сэм поблагодарил за беседу, спросил, не оскорбит ли профессора, если статью в "Нью-Йорк Тайме" он озаглавит так: "Интервью с дворниками"? Затем стал надевать белый пиджак, бросив прощальный взгляд на узкий, - видно, все на одно лицо, - номер отеля, в котором они сидели. Номер напоминал спальный вагон. По стенам были сооружены двухэтажные, похоже, самодельные, койки высокие, из белой древесины. К окну, где стоял стол, они протискивались боком. Сэм уважительно заметил: надо быть глубоко идейным сионистом, чтобы тебя не остановила перспектива провести два-три года в таком жилище.

- Я думаю, вы сионист, профессор?

- Сэм, дорогой и уважаемый! Я существовал в разных ипостасях. Но сионистом - никогда. Я и сюда ехать не собирался, хотя в последние годы, став активным членом ЕКА, еврейской культурной ассоциации, организовывал в крупных городах России изучение еврейской истории, иврита и идиша. Многие студенты хотели изучать именно идиш, чтобы читать в оригинале Шолом-Алейхема. А потом эта резня! Когда произошел еврейский погром в Андижане, я был послан на расследование и выяснил, что погром не носил антисемитского характера. Били чужаков - армян, русских, евреев, хотя евреям от этого, уверяю вас, конечно, не легче.

- Что же заставило вас двинуться на вашу историческую родину?

- Два года назад "Память" возвела меня в ранг русофоба и агента международного сионизма. Затем некто особо идейный плеснул бензин у дверей моей ленинградской квартиры. Мы уходили по пожарной лестнице.

- О, это причина вполне достаточная!

Аврамий Шор промолчал. На самом деле, никакой причиной это не являлось. Пожарные его библиотеку, в основном, отстояли, остальное Аврамия волновало мало. Причиной была судьба Юры, единственого сына, талантливого математика тридцати лет от роду, и ... горбачевские новины. Фирма, в которой работал Юра, перестроилась. Перешла на хозрасчет. В первую очередь, выгнали инвалидов, кормящих матерей и прочих, которые не могли "ишачить" полный рабочий день. Сын числился инвалидом, требующим постоянного внимания. Вышибли тут же.

Рассказывать об этом Аврамий и не собирался. Профессиональный душевед, он в свою душу не допускал никого; потому стал охотно отвечать на вопросы Линды.

- ... Кто еще ютится в этой комнатке? Здесь, внизу, сплю я. У другой стены, внизу, Рива, моя жена, врач, вот ее персональные скребок и метелка! Надо мной мой сын. Сейчас он в больнице. Ничего опасного! Над женой три месяца спала Софочка... Нет, не дочь. Ее изгнали, вместе с отцом, из съемной квартиры; пришлось взять ее, на время, к себе. Ее отец, на все руки мастер, сколотил для нас эти вагонки. Иначе б не разместились... Кто ее отец? Такой же дворник, как я и Эсфирь Ароновна. Впрочем, вы только что с ним разговаривали... Да-да, Евсей Трубашник, наш жизнерадостный "Елки-моталки"...

Американцы некоторое время молчали. Линда снова вскинула висевший на шее аппарат и воскликнула с улыбкой: - У вас доброе лицо, профессор! Взгляните на меня, и вы будете знамениты в Штатах почти, как Элвис... Как, кто он? Мой любимый рок-певец! Элвис Пресли! - Все захохотали: похоже, американцам стал ближе, симпатичнее этот костлявый и длинный, как Паганель, ученый, живущий в однокомнатной дыре с семьей из трех душ, и, несмотря на это, приютивший бездомного человека. У Аврамия от смеха заслезились глаза. Стариковские глаза, выцветшие, а взгляд сильный. С вызовом. "Как у непредсказуемого "Елки-моталки", - мелькнуло у Сэма. -Сильный старик. Трогательный.

- Профессор! - воскликнула Линда, сделав несколько, под разными ракурсами, снимков. - Вы профессор - доктор! Крупный ученый...

- Давайте уточним, уважаемая Линда. Я не крупный ученый. Всегда был на подхвате. У действительных членов Струмилина, Углова. Я, можно сказать, широко известен... у "олим ми Руссия", которые считают меня "стетилой" с мировым именем. Не улыбайтесь, Сэм. В эмиграции каждая болонка выдает себя за сенбернара. Я не сенбернар. Я не хотел бы при помощи "Нью-Йорк Таймс" прослыть самозванцем. Мое имя мне дорого.

- Но, надеюсь, с работой у вас будет все в порядке? - с участием спросила Линда.

- Как раз нет! Меня вызвали на квалификационную комиссию, и некто Варди, местное медицинское светило, глава комиссии, заявил, что я даже не врач, так как мое базовое образование - санитарно-гигиенический факультет. А гигиенисты в Израиле, оказывется, не нужны... Правда, затем я стал терапевтом, а позже, чтобы излечить сына, даже психиатром собственной выпечки. Защитил диссертацию сперва кандидата, а затем и доктора наук. Все дипломы при мне. Оригиналы, к тому же. Но Варди сказал, что это не имеет никакого значения.

- Можно понять, почему?.. Впрочем, вопрос риторический, -грустно усмехнулся Сэм. - Старая волчица охраняет свою территорию. А тут живой доктор наук...

Сэм усмехнулся своим мыслям, произнес уважительно: - Судьба Сократа. Во все века.

- Принимать цикуту? - нервно отозвался Аврамий, и вдруг лицо его стало багровым. Будто его огнем опалило. Старик покачнулся и, схватившись за край стола, присел на стул.

Линда вскочила на ноги. - Что с вами? Аврамий успокаивающе поднял руку. Произнес через силу: - Не беспокойтесь, господа. Жизнь советского человека сон с дурацкими сновидениями. А у меня хорошая память...

Глава 10. ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС.

- Сократ, подписали отпуск! Сокра-а-ат, где ты, так тебя и этак! Едешь!

Впервые старшину Шора, лекпома парашютно-десантной дивизии, "недипломированного эскулапа", как он иронически величал себя, назвала Сократом связистка Ниночка, которая предпочла его всем другим. Завистникам бросила в сердцах: "Да он по сравнению с вами Сократ. С ним интересно".