Когда любовь соперница у смерти - Владимир Колычев

– Ну! – нахраписто и с надеждой посмотрел на меня майор, закрывая за собой дверь.

– Гну!

Я достал из-под куртки литровую бутылку водки, и Яков Михайлович расцвел, как ядерный гриб над Хиросимой. Достал из ящика стола два мерных стаканчика из походной аптечки, наполнил их под завязку.

– За содружество родов войск! – не глядя на меня, провозгласил он и, не чокаясь, выпил.

Хлорпикриновый дым для закуски ему не понадобился, но я все же прошелся взглядом по противогазам – мало ли что.

– Я в Семипалатинск еду, – издалека начал я.

– И что?

– Защита нужна.

– От чего?

– От радиации.

– Бесполезно… Можно, конечно, в свинцовый скафандр влезть, но у меня такого нет. И не будет…

– А если серьезно?

– Если серьезно, то наливай да пей.

Он снова наполнил стаканы и поднял тост.

– За здоровье на зараженной местности!

– Какое там здоровье?

– Здоровье – оно и в Чернобыле здоровье. Если нормально все, то до ста лет проживешь. А если что-то хроническое, то можно и загнуться. Радиация штука такая… Водка – лучшая против нее защита. И лучше всего в прямой пропорциональности – чем больше уровень радиации, тем больше водки. Поглощенную дозу в чем измеряют? В радах. Рад – это количество радости на один грамм. Улавливаешь?

– Веселый ты человек, Яков Михалыч, – перешел я на «ты».

– Положение обязывает. Мне девятнадцать лет было, когда Чернобыль взбрыкнулся. Я в химполку служил, нас туда и бросили. Знал бы ты, сколько я тогда радиации съел – и в рентгенах, и в радах, и в бэрах! И ничего, выжил, потому что у нас канистра спирта была. А кто не пил, тех уже нет. Печально, но факт…

– Рентены, рады, бары?

– Тары-бары-растабары, – передразнил меня начхим. Но объяснение все же дал: – В рентгенах экспозиционную дозу измеряют, в радах и греях – поглощенную, в бэрах – эквивалентную… Не понял?

– Если честно, не совсем.

А если еще и точно, то совсем не понял.

– Экспозиционная доза – это все, что в воздухе вокруг тебя. Чем больше рентгеновское и гамма-излучение производят ионизацию воздуха… В общем, чем сильней фонит, тем больше рентгенов на тебя давит. Но давить мало, нужно, чтобы твой организм еще и прогнулся. Вот сколько ты съел, столько поглощенной дозы и получил. Каждый организм по-разному на эту дозу реагирует. Съел четыреста пятьдесят рад – и все, вечная тебе память. А черепаха и тысячу выдержит. А дрозофила на ста тысячах только и загнется… Эквивалентную дозу можно сравнить вот с этим делом, – Яков Михайлович щелкнул пальцами по горлышку бутылки. – Взять, например, пол-литра пива и пол-литра водки. Я поглотил пол-литра пива, ты – пол-литра водки, в обоих случаях поглощенная доза будет равна полулитру. Но как действует на человека пиво, а как действует водка – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Ты выпил пол-литра водки и окосел, я выпил пол-литра пива, и ничего. У водки высокий коэффициент крепости, у пива пониже. Так и с радиацией. Излучение бывает разное: есть поток альфа-частиц, есть поток нейтронов, есть поток бета-частиц, есть электромагнитное и рентгеновское излучение, и каждое действует на человека по-разному, как пиво, вино и водка. У альфа-частиц коэффициент качества – двадцать, у нейтронов – десять, у всего остального по единице. Умножаем поглощенную дозу радиации на коэффициент качества и получаем эквивалентную дозу. Улавливаешь?

– Под альфа-частицы лучше не попадать, – сообразил я.

– Уловил, – поощрительно подмигнул мне начхим.

И как бы в награду наполнил стакан.

– Альфа-частицы очень опасны, – выпив, продолжил он. – Но их задерживает наша кожа, вернее, ее наружный слой. Но эти частицы могут попасть в организм через легкие и желудок, вот почему так опасна радиоактивная пыль, а этого дерьма на полигоне хватает. И гамма-излучение там есть, оно через кожу проникает, так что с ним лучше не шутить. Тут без дозиметра не обойтись. Ноль пять рентгена в час – такая местность уже считается зараженной, от нее лучше держаться подальше. А вообще я тебе скажу, что не так страшен черт, как его малюют. Радиоактивные осадки наиболее опасны в первые дни, а за два дня они теряют девяносто девять процентов своей мощности. А там на полигоне уже лет сорок открытых взрывов не было. И закрытые лет двадцать назад отменили. Из подземных штолен облака, да, вырывались, так сколько лет уже прошло! Что там у нас после ядерного взрыва остается? – Начхим сощурился, напрягая память. – Йод, номер уже не помню, цирконий – девяносто пятый, я в этом году сюда перевелся, что там еще: стронций, цезий, четырнадцатый углерод…. Так вот, период полураспада йода и циркония измеряется сутками, у стронция – двадцать лет, у цезия что-то около того. Улавливаешь мысль? Йода и циркония уже нет, стронций еще остался, цезий, но уже в полураспаде. Четырнадцатый углерод распадается за тысячелетия, но и фонит он совсем не так сильно, как другие… В Чернобыле ситуация похуже будет, там постоянные выбросы из саркофага, свежая, так сказать, радиация, да и топливная пыль постоянно сочится. А в Семипалатинске все в прошлом, там все уже на спад идет… Но ты меня не слушай, а то расслабишься еще. Не так там все просто на полигоне, и лучше туда не соваться. Опасно очень. Очень-очень. Особенно пыли бойся, ну и водичку зараженную не пей. Зараженные участки обходи стороной. Камни старайся не поднимать, нижняя часть у них фонит сильней, чем верхняя… Пыли бойся… На чем туда поедешь?

– Машина у меня.

– Если дорога пыльная, то близко к впереди идущей машине не подходи, чтобы пыль из-под колес тебя не накрывала. А чтобы своя пыль в салон не попадала, надо печку включать. Слышишь, печку, а не кондиционер. Тепло разницу в давлении создает и пыль в салон не пускает… И водки побольше, лучшего антидота пока не придумали. И страх убивает, и стронций выводит… Ты меня понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я.

– А уважаешь?

– Уважаю!

От начхима я уходил поздно вечером и под высокой степенью защиты от радиоактивного стронция. И еще уносил с собой легкий защитный костюм и новый, проверенный противогаз. Еще Яков Михайлович одолжил мне индивидуальный дозиметр для измерения поглощенной дозы. Хотел еще уважить меня радиометром ДП-5В, но передумал и посоветовал относительно недорогой промышленный дозиметр отечественного производства, подсказал, где его можно купить. Что ж, придется раскошелиться с отпускных.

Часть вторая

Глава 12

В безоблачном небе ширококрыло парил беркут, но мне почему-то казалось, что это надо мной витает стервятник в ожидании богатой поживы. Гнетущее впечатление усилила гадюка, пестрой лентой лежащая на горячем асфальте. А вокруг выжженная солнцем степь, прорезанная дорогой и линией электропередачи. И тишина такая вязкая, что в ней тонул даже звук работающего двигателя. Ни единой живой души на расстоянии взгляда, только беркут и змея – зловещее какое-то сочетание. И сама степь казалась мне радиоактивной пустыней в зоне атомной войны. Где-то недалеко поселок Чаган, а еще чуть дальше – смертоносный ядерный полигон.

Я стоял возле машины и смотрел на змею, которая и не думала уползать с дороги. Может, она и не знает, что людей и машин следует бояться, может, по этому шоссе уже давно никто ни ездит? Что если впереди меня ждет смерть от жесткого излучения? Радиация незрима, и нет у человека органа, чтобы чувствовать ее. Это страшный невидимый убийца.

Я крепился, стараясь не поддаваться панике, но нервы мои не выдержали, когда в лицо мне подул ветер. Стремительно усиливаясь, он поднял с дороги пыль, заклубил ее. А ведь именно этого я и должен был бояться…

Машина сама по себе была укрытием, но я не ограничился ею. Запечатавшись в салоне, я влез в защитный костюм, натянул на лицо маску противогаза. И вдобавок ко всему включил печку, как советовал мне Яков Михайлович. Жарко стало, душно, и дыхание было тугое и шумное, но надо терпеть. В конце концов, меня учили в армии, как выживать в условиях радиоактивного заражения. Не умер же тогда, и сейчас не умру, скорее, наоборот.

Гадюка как будто почувствовала мой боевой настрой и нехотя сползла с дороги. Что ж, тем лучше для нее!

Собравшись духом, я решительно выжал сцепление и спустил машину с цепи тормоза. Полный вперед!..

Я действительно испытал подъем сил, но при этом все равно ощущал себя, по меньшей мере, Иванушкой-дурачком, отправившимся в неведомую даль за несбыточной мечтой. Ну как я буду искать на этих убийственных просторах опасных преступников, для которых радиация – естественная среда обитания? Все же понимают, что вероятность успеха близка к абсолютному нулю. И никто не осудит меня, если я вернусь домой с пустыми руками. Так не лучше ли повернуть назад прямо сейчас? Лето, отпуск, можно отправиться в родную деревню, помочь родителям по хозяйству, а заодно отдохнуть: рыбалка у нас хорошая, природа – лучше не бывает. И Арину можно было бы взять с собой. Может, она и не совсем в себе, но ведь не буйная и перспективная, как говорит Вадим Ефремович. Суровая безмятежность сибирской деревни пошла бы ей на пользу, а настоянный на хвое воздух вернул бы к жизни. И о Гарике бы она там точно не вспоминала…