Личный оборотень королевы - Елена Арсеньева

Перед тем как выйти на крыльцо, Лидия помедлила, прислушиваясь к своим ощущениям. Нет, кажется, его нет рядом, железного волка. Он бродит где-то по больнице, он выжидает удобной минуты, чтобы снова пробраться в палату и прикончить ее.

Пусть бродит, главное, чтобы больше никого не тронул! Впрочем, сейчас ему никто не нужен, кроме Лидии. А Лидия постарается ускользнуть.

В минувшие дни произошло столько событий, что у меня не было возможности даже присесть к столу и описать их. Самое главное событие – конечно, съезд гостей. Я полагала, что буду наблюдать за ними из какого-нибудь укромного уголка, но господин Чужанин приказал мне непременно присутствовать на вечернем балу. Я изумилась до крайности, это желание было мне совершенно непонятно, однако спорить, конечно, не стала.

– У нас в обществе слишком мало отесанных людей, – пояснил Иван Сергеевич со спокойным выражением лица. – Мужчины наши любят танцевать, однако дам меньше, чем танцующих кавалеров. Вы же, уверен, танцуете превосходно.

Я опустила глаза, изумляясь, что он об этом догадался. Ведь я в самом деле танцевала очень хорошо – конечно, благодаря отцу, который научил меня всему самому интересному, что я только знала! И как же давно я не танцевала, как же мне этого хотелось!

Любаше было дано поручение следить вечером за Алексом. Однако он ужасно закапризничал, узнав, что не мне придется укладывать его в постель и рассказывать на ночь одну из тех сказок, которые он так полюбил. Пришлось пообещать малышу, что сказку он услышит, и непременно от меня, я зайду к нему.

Немного грустно и даже странно, что он остался безразличен к тому, что Вера Сергеевна к нему не заглянет. Впрочем, как это ни печально, Алекс привык к холодности родной матери, и удивительно ли, что он сам оставался к ней холоден?

Впрочем, уговорить Алекса оказалось не самым трудным из того, что мне предстояло. Гораздо сложнее было одеться так, чтобы соответствовать обществу, в котором мне предстояло провести вечер. Никогда у меня не было не только дорогой и модной, но даже и мало-мальски нарядной одежды, и я была вообще далека от того образа жизни, при котором молодая девушка рассматривает картинки в модном журнале и выбирает тот фасон платья или юбки, по которому она намерена заказать у портнихи обновку. Таким девушкам приказчики из модных магазинов привозят образцы самых дорогих тканей, и они придирчиво перебирают их, а матушки поддерживают капризы своих дочерей, хотя и норовят сбавить цену за штуку ткани. Я знала это по каким-то разговорам и романам и относилась к такому пустому времяпрепровождению не без презрения, но сейчас впервые подумала, что презираю, пожалуй, потому, что зелен виноград… Сейчас я отчаянно завидовала всем этим живущим в достатке барышням и мечтала разбогатеть хотя бы ненадолго, чтобы купить или сшить себе платье, в котором было бы не стыдно показаться в здешнем обществе.

Вообще-то все это общество, честно сказать, волновало меня мало. Я мечтала быть хорошо одетой, чтобы поразить одного, одного-единственного человека. Но он столь часто видел меня в моей каждодневной затрапезе, что, похоже, начал привыкать к моему невзрачному облику. С тоской замечала я, что в глазах Ивана Сергеевича тот интерес, который я подметила сначала, все больше сменяется вежливым и дружеским безразличием. И я понимала, что если я привлекла его интерес как новое лицо, то теперь он привык ко мне и больше не видит во мне некую замечательную персону, к которой стоило бы проявлять какие-то иные чувства, кроме обыкновенной вежливости. Вдобавок, с горечью думала я, в первые дни к интересу ко мне у Ивана Сергеевича, конечно, примешивалась жалость – ведь я чудом избежала смерти! – а теперь я вполне оправилась и ничто мне не угрожало.

Ну что ж, пришлось мне со вздохом похоронить в сердце зарождающуюся любовь, как и надежды вновь привлечь внимание Ивана Сергеевича. А больше мне никто не был интересен!

И все же зачем он велел мне быть на балу?..

«Ну что ж, – уныло размышляла я, – приказ я исполню. Пойду в своем любимом темненьком платьице. Свяжу новый воротничок взамен матушкиного, который я уже порядком заносила и застирала, – вот и довольно. А в косу вплету новую ленту – не черную, как носила прежде, в знак траура, а белую. У меня, правда, нет ленты, но одолжу у Любаши, у нее много!»

Вот как я жила – в полной недостаточности, готовая одалживаться у горничной. Ела досыта, но денег не имела ни полушки. Месяц моей службы еще не исполнился, а значит, я не могла просить у своих хозяев жалованья, да и что мне с ним было делать? Я сшила бы платье сама, но где взять материю? Купить что-то можно было только за шестьдесят верст от Заярского – в Нижнем Новгороде, а поехать туда невозможно, и не только потому, что не на чем – не просить же карету у хозяев! – но и из-за не изжитого еще страха перед лесными обитателями… не то волками, не то людьми… оборотнями!

Итак, после того как я уложила Алекса, я села на заднем крыльце с крючком и клубком тонких белых ниток (все это осталось мне от матушки, знатной рукодельницы, чьим ремеслом мы жили), пытаясь смастерить воротничок. Вязала я, наученная матушкой, очень изрядно, и настроение мое постепенно начало поправляться, поскольку кружево мое выходило тонким и изящным. Мне очень хотелось закончить воротничок до наступления темноты. В Нижегородской губернии не бывает белых ночей, как в Петербурге, когда гулянье на Невском не прекращается до самого утра, а иные щеголи нарочно читают среди ночи газеты, сидя в кафе, которые в такие ночи тоже открыты до пяти или даже шести утра. Однако и тут вполне можно было обходиться без свечи до девяти вечера. Потом следовали долгие сумерки, им на смену приходила короткая ночь, но уже в четыре-пять утра светало.

Я работала споро, и дело близилось к концу. Я как раз оплетала край почти готового воротничка кружевной кромкой, когда раздался топот копыт и во двор влетела Кроу, на которой восседала Вера Сергеевна.

Я торопливо вскочила и сделала книксен. Хоть после той ночи, когда я наблюдала за прогулкой обнаженной миссис Дуглас, я сама не знала, как отношусь к ней, но внешне оставалась прежней вежливой и готовой к услугам гувернанткой.

Вера Сергеевна спешилась, бросила поводья мальчишке и прошла мимо меня, едва кивнув, однако вдруг остановилась и задала вопрос, услышав который я выронила свое вязанье, и белоснежный воротничок, упав в лужу около крыльца, мигом намок и стал грязным. Впрочем, я едва заметила это, настолько была поражена, ибо Вера Сергеевна спросила меня, в чем я намерена быть на балу, не в этом ли рубище.

От изумления я даже не успела обидеться, как Вера Сергеевна приказала мне немедленно подняться к ней.

– Мне кажется нелепой фантазия моего брата насчет присутствия гувернантки среди общества, – изрекла она ледяным тоном. – Однако поскольку был уже похожий случай… – Она усмехнулась уголком рта, и я поняла, что Вера Сергеевна имеет в виду госпожу Самородову, в недавнем прошлом – гувернантку. – Поскольку был похожий случай, не вижу причин, отчего бы не появиться вам – разумеется, в подобающем платье. Я привезла с собой из Англии довольно большое количество нарядов. Они были накуплены пять лет назад в Лондоне, когда я была такой же толстушкой, как вы.

Она смерила пренебрежительным взором мою фигуру, и я почувствовала, что лицо мое пошло красными пятнами. Всегда считалась я худышкой, тем паче по сравнению, например, с Любашей, однако моему сложению недоставало той изысканной хрупкости, которой обладала Вера Сергеевна. Я была просто худа – она же была тонка и изящна.

– Теперь эти платья все мне велики, и я готова ссудить вам любое на выбор, только чтобы удовлетворить каприз брата. Кажется, он всерьез задался целью устроить вашу судьбу. Возможно, в нашем кругу, где и в самом деле мало молодых и образованных женщин, найдется еще какой-нибудь неразборчивый глупец, который захочет связать свою судьбу с особой низкого происхождения – пусть даже обладательницей свежего личика и бойких глазенок.

Обыкновенно принято считать, что падать в обморок входит в привилегии лишь дам из высших классов (так сказать, noblesse oblige), а девушкам из бедных семейств приходится держать себя в руках, да покрепче. Но я была на грани обморока и от неожиданности предложения, и от бесцеремонности, с каким оно было сделано, и от рассчитанной грубости слов хозяйки. Кажется, она ненавидела меня, но за что?! Мне страшно захотелось зарыдать и кинуться куда-нибудь в укромное место, чтобы скрыться там и как-нибудь пережить свое унижение, однако я не могла тронуться с места и только глазами хлопала, едва удерживая слезы обиды и выглядя, вероятно, преглупо.