Королева Ойкумены - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У каждого имелся свой кувшин, каждый сидел в нем по горло.
Идя на завтрак, Регина встретила Тераучи Оэ. Старик кормил карпов в пруду. Девушка кинулась к старику, забыв поздороваться:
– Гуся надо убедить в том, что он свободен!
– Каким образом?
– Телепатически!
– Вам известны принципы работы с мозгом птицы? Это невозможно.
– Надо обратиться к кутхам!
– Зачем?
– Они могут сделать с животным всё, что угодно.
– Не уверен. Особенно в нашем случае.
– Вы знаете, как работают кутхи?
– Знаю. Вы предлагаете отнять у гуся все степени свободы, чтобы убедить его в свободе? Оригинальное решение. Это скорее из области политтехнологий. Идите, думайте…
– И всё-таки хочу обратить ваше внимание…
Нет, идея привлечь кутхов к делу освобождения гуся не вдохновила Тераучи. Равно как и мысль о внедрении в кувшин сонма наноботов, дабы те разложили «тюрьму» на частицы, строго пронумеровав их, а затем, по выходу гуся в большой мир, восстановили кувшин по исходной схеме. Как спасала гуся абитура с Сеченя и Хиззаца, Регина не узнала. Отойдя подальше, она смотрела, как разевают рты блондинка и карлик – точь-в-точь голодные карпы! – как, ласково жмурясь, внимает им старик; боролась с искушением «подслушать» ответы в надежде узнать правильный…
В столовой, судя по отсутствию аппетита у друзей по несчастью, стало ясно: птице отчаянно не везет.
– Слушай, Юсико, – Регина наклонилась к соседке, доедавшей грибную лапшу. – Как оно: быть «шестеренкой»? Понимаешь, я никогда…
– И я, – улыбнулась честная Юсико. – Еще никогда.
– Ты?
– Ну да!
– Ты же на первом курсе!
– Ну и что? Это может случиться в любой момент. Сегодня, завтра; через год. На выпускной сессии. А может не случиться вовсе. Тут уж как повезет…
– Ты же сякконка! Все телепаты Сякко – шестеренки!
«Потом, – жестом показала Юсико, возвращаясь к лапше. – После завтрака поговорим…»
– Урожденные шестеренки учатся в других храмах, – сказала она, когда девушки вышли на свежий воздух. Безмятежная, Юсико улыбалась, всем своим видом противореча тому, что говорила. – В первом, втором; пятом. Наш храм, третий – для инвалидов детства.
– Каких еще инвалидов? Ты же здорова!
– Бывает, что телепат-сякконец рождается цельным. Ну, как я, или ты, или эта фифа с Сеченя… – Юсико фыркнула, давая понять, что блондинка хоть и включена в общий список, но «нам с тобой» не чета. – Тогда ему надо помочь.
– Как?
– Сделать шестеренкой. Тераучи-мо – большой мастер на такие штуки. Он ведь и сам – инвалид детства. Мне папа рассказывал: Старик очень поздно «расшестерился», лет в тридцать…
– Ничего себе!
– Ага. Поэтому его и прозвали Стариком.
– В тридцать лет?
– А ты что думала? Вот тебе сколько?
– Двадцать пять.
– Ой, поздно… я сперва решила: тебе двадцать, не больше…
Юсико зажала себе рот ладошкой: дура я, дура!
– Ты извини меня, – затараторила она, справившись с испугом. – Ты вон какая образованная, ты с Ларгитаса, у тебя всё получится! Это я тупая, а ты сразу, вот прямо завтра, честное слово…
И убежала, сославшись на начало занятий.
III
– Гусь – мысль о гусе. Кувшин – моя голова.
– Продолжайте.
– Перестать думать о гусе, изгнать эту мысль без остатка – освободить гуся…
– Каким образом вы намерены изгнать эту мысль?
– Усилием воли.
– Не верю.
– Изолирую участок с гусиной энграммой. Поставлю карантин.
– Это не значит – изгнать.
– Обращусь к пси-хирургу. Пусть удалит, включая базовые связи…
– Допустим. И что?
– Как что? Гусь освободится!
– Ничего подобного. Это вы освободитесь от мысли о гусе. А гусь по-прежнему останется в кувшине. Продолжайте размышлять, мне нравятся ваши идеи…
– Тогда почему вы их отвергаете? Одну за другой?!
– У меня скверный характер.
– Как ты, малыш?
Химерка, на сей раз в ипостаси серого котенка, свернулась клубком в дальнем углу вольера. В ответ на вопрос Регины она лишь дернула ухом.
– Вижу: никак. Вот и я – никак. Целый день брожу по Храму дура-дурой. У всех занятия, практика, факультативы… Не соваться же к ним? Меня еще не приняли. Скажешь: сиди, готовься? Правильно скажешь. Только к чему готовиться-то? Я думала, тесты будут, экзамены… А вместо них – гусь этот дурацкий! Я уже сто способов придумала, а Старик кривится. Гуляю по парку, голову ломаю. На деревья натыкаюсь. Вот, шишку набила…
Регина откинула волосы со лба, демонстрируя шишку. Зрелище, по-видимому, заинтересовало химерку. Косолапя, звереныш подошел ближе и улегся напротив девушки. Глаза у него оказались пронзительно-голубые, как небо весной.
– А ты что, до сих пор ничего не ешь?
Из дверей, ведущих на склад кормов, возник служитель. С минуту он глядел на странную лар-ги – и тихо удалился. Хочет сидеть перед вольером – пусть сидит. Жалко, что ли? Может, купит задохлика? Кремирует за свой счет? Бывали случаи…
– Ты это прекращай, слышишь? Так и окочуриться недолго.
Котенок зевнул.
– Мало мне гуся, так еще ты на мою шею…
Уронив голову на лапы, котенок закрыл глаза.
– Эй! Не вздумай помирать!
«Вроде, дремлет. Неужели я такая скучная, что от моей болтовни даже химеры засыпают? И никакого наркоза не надо…»
Наркоза?
Нет, это дурость! Если спасовал ветеринар – что может анестезиолог?
Пси-анестезиолог.
Регина вспомнила, как по возвращении с Кутхи отыскала специалиста-ментала, которому доводилось работать с животными. Всю жизнь в цирке, дрессура лигров и махайродов, трижды лауреат «Золотого манежа»… Кутхов он презирал, называя штукарями, а их методы считал «борьбой с плюшевым медведем».
«Как это происходит?» – спросила Регина.
«Примитивно. Жестко, – дрессировщик не был многословен. Речь его напоминала удары шамбарьера. – „Шелуха“ слетает сразу. Ты – в реальности зверя. Он – хозяин. Ты – чужак, посягнувший на его территорию. Или добыча. Голые инстинкты. Яркие эмоции. Главное, помни, что он на тебя кинется. Обязательно кинется. Бей его, не задумываясь. Со всей силы…»
«А если это моя собака? Мой верный пес?»
«Без разницы. „Под шелухой“ ты выглядишь иначе. Пахнешь иначе…»
– Я не хочу с тобой драться, – сказала Регина котенку. – Я хочу тебя спасти.
«Шелуху» сорвало сразу – специалист не соврал.
Скалы уступами взбегали в небо – синей, чем глаза хтона. Клочья облаков цеплялись за верхушки сосен. Откуда? Химерка родилась в питомнике, она никогда не видела свободы! Снег обжег босые ступни. Регина поскользнулась, едва не упала, и, обдирая пальцы в кровь, поспешила взобраться на ближайший уступ. Конечно, она бы предпочла родные холмы с оливами, но сейчас выбирать не приходилось. Чужая, звериная территория.
Где же ты, хозяин?
Никого.
Стылый ветер пробирал до костей. «Я голая, – сообразила Регина. – Совсем голая. Флейта?» Флейта была при ней, намертво зажатая в руке. Регина поднесла инструмент к губам, дунула – и в ответ, не давая родиться мелодии, с небес ударила бело-дымчатая молния. Мускулистое тело сшибло девушку с ног, навалилось, подминая под себя. Жарко дохнула страшная пасть. Клыки – острые, как бритвы – вот-вот вцепятся в горло…
Ах, значит, так?!
Регина зарычала вдвое громче напавшего на нее зверя. Рык огненным ручьем влился во флейту, усиливаясь, меняя ипостась – был звук, стал удар. Барса отшвырнуло прочь. На плечах девушки остались кровавые борозды от когтей. Отключив боль – прочь! – она вскочила на ноги. Флейта, всё еще до краев полная звуком, превратилась в бич – тяжелый, витой. Казалось, это даже не шамбарьер, а сама манера говорить, свойственная дрессировщику гигантских кошек, сплетенная с его опытом – как ее запомнила Регина с первой встречи.
– Я не хочу с тобой драться! Понимаешь?
Не понимает. Какой там котенок? – матерая зверюга… Барс припал к заснеженному уступу, готовясь прыгнуть вновь. Мощный хвост, длиной едва ли не равный телу, дергался от ярости. «Бей, не задумываясь, – подсказал чужой опыт. Он змеился по скале, дрожа в хищном предчувствии возмездия. – Бей со всей силы…» Регина взмахнула бичом – оглушительно щелкнув, тот прочертил в снегу глубокую борозду. Рубеж лег перед самой мордой барса.
«Не подходи! Так – понятно?»
Зверь глядел на нее налитыми кровью глазами. Из пасти текла слюна. Перед барсом стояла добыча – еда! – и отступать он не собирался. Но случилось невероятное – за миг до прыжка на барса сбоку налетела лохматая, плотного сложения коза, с разгону боднув в бок. Весом она не уступала хищнику, да и яростью – тоже. Барс, в шоке от такой подлости, кувыркнулся с уступа, барахтаясь, начал тонуть в снегу. Коза победно заблеяла. Чувствовалось, что ей не впервой урезонивать барсов, с их когтями и клыками. Внутренний мир химеры жил по своим правилам, и коза беззастенчиво ими пользовалась.
Сквозь снег пробилась молодая трава.
