Атрибут власти - Чингиз Абдуллаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будучи человеком смелым, он не боялся этих неизвестных террористов, как не боялся летать в охваченные войной южные районы страны, спускаться на подводной лодке, подниматься за облака в кабине истребителя. Но президент хорошо знал и свои недостатки. Он не был публичным политиком, не обладал харизматическими чертами трибуна, вождя, не понимал светских приемов, не умел облекать свои речи в дипломатически выдержанные спичи. Но система, которую он выстраивает, и не предполагает во главе какого-то общепризнанного лидера или нового идола. Это система современного полудемократического государства.
Когда несколько лет назад он принимал страну, все было иначе. Да и сам он тогда был немного другим. Даже будучи директором ФСБ и руководителем правительства, не представлял истинных масштабов развала страны, всех трудностей, с которыми ему придется столкнуться.
Между тем сказывались последствия августовского дефолта девяносто восьмого года, отсутствие золотовалютных резервов, недоверие западных партнеров. На юге бушевала настоящая война, в столице произошли невиданные по силе трагедии террористические акты, направленные против гражданского населения. Это случилось еще до одиннадцатого сентября, когда пассажирские лайнеры протаранили башни Международного торгового центра в Нью-Йорке. И в ту пору никто даже не мог предположить, что взрывы домов в Москве с мирно спящими в них людьми — предвестники нового века, в котором терроризм захлестнет весь мир.
Российские чиновники уже ничего не боялись. В правительстве существовали властные группировки, враждующие между собой. Олигархи цинично и нагло вмешивались в политическую жизнь страны, диктуя новые законы для задыхающегося государства. По-существу, их деятельность была выведена за рамки судебно-правовой системы страны. Царила неслыханная преступность, лидеры мафиозных кланов отстреливали друг друга прямо на улицах.
И наконец, новому президенту досталась общая апатия народа, отказывающегося верить в обещанные перемены. Слово «реформа» стало настолько непопулярным, что воспринималось как бранное.
Все это было несколько лет назад, когда его избрали президентом, но и потом не стало легче. Продолжались и война, и террористические акты. Захват театра на Дубровке оказался настоящей проверкой главы государства на прочность. Если бы он тогда дрогнул, отступил, сдался, все могло бы быть по-другому. Но он понял, что не имеет права на колебания, не имеет права сдать слишком тяжело завоеванные позиции.
В этой трагедии было много погибших. Потом говорили о плохой координации действий спасателей и врачей, но он продемонстрировал всему миру свою отчаянную решимость.
А в ответ ему выпало новое испытание — захват террористами средней школы, в которой заложниками оказались более тысячи детей и их родителей. Это был уже не просто террористический акт, а настоящий Апокалипсис. Погибли сотни детей — страшная цена за выстраиваемую им вертикаль власти.
Он понимал: те, кто противостоял ему сегодня, менее всего думают о стране, уже начавшей обретать черты настоящей государственности. Газеты по-прежнему пишут о развале, по телевидению говорят об ужасающей демографической ситуации, что тоже правда, все дружно отмечают бегство капиталов… Но нельзя же не видеть и позитивные перемены, которые происходят буквально на глазах. Его страна постепенно становится уважаемым членом мирового сообщества, его усилия к внутренней стабилизации поддерживаются уже всем цивилизованным миром. А его противники все вспоминают «благословенные времена» девяностых, когда можно было безнаказанно грабить и расхищать собственную страну, высмеивать ее традиции и издеваться над ее гражданами.
Президент сжал кулаки. Готовя к работе за рубежом, его учили анализировать собственные действия. Он обладал редким качеством — умением понимать свои сильные и слабые стороны. И он точно знал, что не сможет уступить. Слишком многое поставлено на карту. Гораздо более важные ценности, чем его собственная жизнь и судьба. Он обязан выстоять и передать новому лидеру более сильное, более уважаемое, более надежное государство, менее всего зависящее от воли и взглядов кучки людей, почему-то названных олигархами. В одной из недавно вышедших книг он наткнулся на другое слово — «плутократы». Оно понравилось ему гораздо больше.
РОССИЯ. МОСКВА. 24 ФЕВРАЛЯ, ЧЕТВЕРГ
Теперь за Дронго каждое утро приезжала машина, и он отправлялся на работу в комиссию. Нащекина приветствовала его доброй улыбкой, Чаговец сухо бросала: «Доброе утро!», Богемский кивал, не глядя, Полухин и Машков пожимали ему руку. Остальные вежливо здоровались.
Наблюдение, установленное за Холмским, показало, что он действительно интересуется Абрамовым. Более того, он устроил еще две статьи о творчестве журналиста в разных газетах. Однако все это еще не доказывало вины Холмского. Предстояло исходить из того, что за ним может быть установлено наблюдение и если он исчезнет, то основной заказчик или резко свернет свою деятельность, или поменяет всю операцию.
Утром двадцать четвертого февраля Холмский вызвал к себе в офис свою хорошую знакомую Ариадну Лиховцеву, которая слыла довольно-таки известной журналисткой. Внешне эта сорокалетняя женщина выглядела бесформенной и неряшливой: расплывшаяся в разные стороны различными своими частями фигура, мешковатая одежда, большие очки в старомодной роговой оправе, всегда плохо причесанные грязноватые волосы. Лиховцеву хорошо знали многие главные редакторы центральных изданий, а некоторые политики побаивались ее бойкого пера. На приемы, куда эту журналистку иногда приглашали, она приходила с большой сумкой, без зазрения совести складывая в нее со стола фрукты и деликатесы. Лиховцева зарабатывала неплохие деньги, хранила их в различных банках и даже покупала ценные бумаги. Она одна растила дочь, которую очень любила. Муж ушел от нее уже более десяти лет назад.
Войдя в кабинет Холмского, Лиховцева плюхнулась на кресло, которое жалобно скрипнуло под ее весом. Она оглянулась по сторонам. Ей было неуютно в этом холодном, словно не обжитом кабинете.
— Может, предложите даме кофе? — поинтересовалась журналистка, глядя на Холмского.
Тот пригладил редкие волосы, пощупал коротко остриженную бородку и заявил:
— Ваша последняя статья мне совсем не понравилась.
— Поэтому вы не хотите дать мне кофе? — бесцеремонно поинтересовалась Лиховцева.
— Принесите нам кофе, — позвонил Холмский секретарю, — а вы возьмите вот эти данные и подготовьте хорошую статью для еженедельника.
— Вы уже договорились с главным редактором? — спросила Лиховцева.
— Разумеется. Он готов ее опубликовать. Только пишите без ненужной патетики — просто сухие факты, выводы. И обратите внимание читателя, что розыски пропавших журналистов обычно проходят под личным контролем глав государств. На этом нужно сделать особый акцент. Исчезновение такого журналиста, как Павел Абрамов, — удар по престижу самого президента. Все понятно?
— Понятно. Когда наконец принесут ваш кофе? И могу я спросить, сколько вы мне заплатите?
— Как обычно. Пятьсот долларов.
— Я делаю для вас такую работу, а вы платите мне гроши. Это даже немного обидно.
— Если обидно, не пишите и не берите денег. Найду другого журналиста. С этим товаром сегодня нет проблем. Бери — не хочу.
— Фу, какой вы грубый. Вам не говорили, что вы не джентльмен?
— Говорили. И я этим очень горжусь.
Секретарь внесла кофе для гостьи и зеленый чай для хозяина кабинета. Бесшумно вышла.
— Давайте деньги, — согласилась Лиховцева, — хотя вы меня просто грабите. Я собрала бы гораздо больше, стоя на паперти.
— Начните завтра, — посоветовал ей Холмский, протягивая деньги.
Она проворно спрятала их в сумочку и, хлебнув кофе, заявила:
— Я вас ненавижу.
— Никогда в этом не сомневался, — улыбнулся Холмский. — Только учтите, статья должна выйти на следующей неделе. Не позже.
— Сделаю. Он ваш родственник или сын? Почему вы так о нем хлопочете? Можете открыть мне хотя бы эту тайну?
— Мы столько лет знакомы, Ариадна Николаевна, а вы меня совсем не знаете. Неужели вы думаете, что я стал бы суетиться таким образом из-за своего сына или родственника? И платить всем вам такие деньги для того, чтобы вы похвалили моего сына? Или вы думаете, что это я организовал похищение нашего героя-журналиста?
— От вас можно ожидать любой гадости. Но почему вы тогда так за него хлопочете? Никогда не поверю, что вами движет чистый альтруизм.
Разговор записывался на пленку, и его слушали сотрудники Федеральной службы безопасности.
— Какой альтруизм, моя милая? — удивился Холмский. — Только бизнес, и ничего кроме бизнеса. Мне заказывают музыку и платят, а я плачу вам. Все на взаиморасчете, никаких чувств.