Призрак Проститутки - Норман Мейлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Батлер стукнул кулаком по столу, да так громко, что несколько посетителей повернули голову в нашу сторону.
«Ты что, Шеви, до сих пор не научился разговаривать с американцами? Забыл, что надо капнуть маслом на фланельку и только после этого прикасаться к нашим задницам, ласково и нежно? Мне осточертело выслушивать, что не так в нашей стране!»
Моя миссия доброй воли накрылась окончательно. Мы молча допили кофе, заплатили и разъехались в разные стороны. Я вернулся домой, но не прошло и десяти минут, как в дверь позвонили. Это был Шеви.
«Ради чего такой риск?» — поинтересовался я.
Он лишь пожал плечами.
Я налил ему бренди, и Шеви разговорился. Как ему тяжело с Батлером — он, дескать, боится Дикса, ему все кажется, что тот вот-вот кинется на него с кулаками.
«Нестабильная обстановка», — пожаловался он.
«Зачем же ты сам его провоцируешь?»
«Если я промолчу, то перестану себя уважать. А Майами намного хуже Уругвая. Там я всего лишь обманывал тех, с кем мы вместе росли. Здесь я предаю храбрецов».
«Кубинскую разведку?»
Он кивнул.
«Они каждую секунду рискуют головой. Эмигранты, обнаружив их, тотчас раздирают в клочья».
«И ты явился ко мне, чтобы разведка прикончила тебя?»
Он снова пожал плечами, и на этот раз до меня дошел смысл его жеста: абсолютная безысходность и отчаяние. Несет ветер по улице клочок бумаги, ну и что с того — зачем нагибаться и поднимать?
Я подлил ему бренди, и он проговорил следующие два часа без перерыва. Я здорово устал, тем не менее должен сказать вам, Киттредж, мне в голову начала закрадываться мысль, что наш дорогой двойной агент Фуэртес, возможно, трудится на кубинскую разведку с большим рвением, чем на нас. Тот факт, что он явился ко мне домой, не давал мне покоя. Это могло означать не только то, что он безразличен к своей судьбе, но и другое: что разведке известно о его работе на нас. Поделиться этим подозрением с Батлером было моим долгом, и это меня особенно удручало.
Тем не менее я сидел и слушал Шеви. Обязан был. Он все-таки поразительно разбирается в вопросах, от которых у меня голова идет кругом.
А Шеви, выпив достаточно бренди, воспрял духом. Он многое порассказал мне о Кубе. В какой-то момент меня вдруг поразило, насколько это созвучно с тем, что говорит ваш супруг.
«Что можно сказать о стране, — вопрошал Фуэртес, — чья экономика основана на работорговле и сахаре? А ее прочие достижения — ром, табак и бордели. Фирменные сексуальные блюда. Santeria. Когда ты живешь на земле, где ежедневно приходится задавать себе вопрос: „Неужели я так же ужасен, как мои экономические корни?“ — в тебе неизбежно зарождается сверхчеловеческая гордыня — в порядке компенсации. Вот почему Фидель всегда в поисках недостижимого — ищет бриллиант в куче исторического навоза».
Я не удержался и переспросил: «Бриллиант в куче навоза?»
«Это видение, которое грезится нам за гранью опасности».
«До меня это не доходит». (Я лукавил, Киттредж, — дошло.)
«Фидель стремится к недостижимому. — Шеви деликатно рыгнул. Получился какой-то странный шипящий звук. Возможно, засевший в нем демон спьяну пукнул не тем местом. — Вы все пытаетесь прикончить Фиделя, — продолжал Шеви, — но только я один знаю, как это можно сделать».
«Тебе-то зачем? Ты же его любишь».
«Я по натуре человек действия. Как у Достоевского. Я способен убить его, чтобы лучше познать весь ужас собственного падения. Убью и буду рыдать над ним. А сегодня смеюсь над вами. Столько попыток, и все напрасно».
«Откуда ты взял, что мы предпринимаем такие попытки?»
«В кубинской разведке это известно каждому, Роберт Чарлз, или как вас там зовут в этом году. — Он издал неприятный смешок. — Напрасно вы суетитесь — я бы сделал это гораздо лучше».
«Каким же образом?»
«Повторяю, к нему нужен тонкий подход: надо воззвать к тому, что в нем есть лучшего».
«Это принцип, а не план».
«Принцип важнее процедуры, — сказал Шеви, — но есть и план. Почему бы не найти морскую раковину необыкновенной красоты? Фидель увлекается подводным плаванием».
«Понимаю».
«Сомневаюсь. Вы, разумеется, начинили бы ее взрывчаткой и положили на видном месте — там, где он охотится. Да еще, для верности, наняли бы своего человека, чтобы ткнуть Фиделя туда носом. Потом сидели бы и ждали, когда он сглотнет наживку. Горячо, chico, но мимо. Сигнальная система — она у Фиделя, кстати, действует безотказно — мгновенно сработала бы и предупредила его об опасности. Фидель Кастро — этот великий рационалист от материализма, человек, который готов пнуть ногой стену, сломать себе палец и вдребезги разнести зеркало, узнав, что русские решили отнять у него его ракеты, — сверхъестественно чувствителен к американским заговорам и бдителен настолько, что, потянувшись к сказочной красоты раковине, он тут же отдернет руку. Короче, чтобы соблазнить этого парня, одной красоты мало».
«Продолжай, Шеви, — попросил я. — С такими талантами тебе прямая дорога в Голливуд». Я почувствовал, что пьянею. Фуэртес становился мне все более мерзок, но я не мог понять почему. Он был сладострастно порочен и абсолютно уверен в себе.
«Да, вы правы, это кино. Блестяще! Идея как раз для Голливуда. Я бы подбросил эту раковину в коралловый гротик и нанял надежного агента, чтобы подманить туда Фиделя, но главное вот что: я бы попросил колдуна-майомберо заговорить электрического ската. Скат должен влюбиться в раковину и остаться в ней жить. Он сидит в ней и стережет свой дом. Лишь в этом случае Кастро потеряет бдительность и забудет об опасности. Он ринется в бой, чтобы получить приз. — Шеви рассмеялся. — Итак, все, что вам надо, это найти майомберо в Майами или дрессировщика морских тварей у себя в Лэнгли».
Я дал ему допить и проводил до дверей.
Пожалуйста, напишите поскорее и поподробнее. С вами все в порядке?
Преданный вам
Гарри.Предложенный Фуэртесом сценарий не оставил меня равнодушным, и я поделился им с Кэлом. В ответном послании из Токио он писал:
«Идея насчет ската может показаться несусветной дичью, но я лично заинтересован в том, чтобы выдрать у главного кубинца последний волос из бороды. Как ему только не совестно после всего землю топтать? Мы с тобой до него еще доберемся. И скоро. Глфкс.»
23
28 ноября 1962 года
Дорогой мой Гарри!
Каюсь: я затянула с подробным отчетом о переговорах Джека и Бобби с Хрущевым и Добрыниным, а теперь уже слишком поздно. Вы были правы. При мысли, что надо воссоздать по памяти все тончайшие ходы, меня одолевает тоска. Невероятно живо во мне воспоминание о том, как невозмутимо и хладнокровно держался Джек в те часы и минуты, когда русские суда приближались к линии «карантина». Бывают моменты, когда большим политикам достаются не только привилегии богов, но и их терзания. Не слишком выспренне звучит? Ну и пусть, мне все равно. Я люблю Джека Кеннеди за то, что он нашел равновесие между двумя кошмарами — смирением и гибелью человечества — и сохранил это равновесие, несмотря на все трюки Хрущева уже после того, как русские корабли повернули назад. Признаюсь, Гарри, до этого момента я по-настоящему не верила в президентские способности Джека Кеннеди. Он был мне чрезвычайно симпатичен тем, что сумел избежать присущего большинству ведущих политиков омертвения души, но именно поэтому я втайне полагала, что он не сможет на равных противостоять советским монстрам, которые приходят к власти с ведрами крови в коридорах. То же относится и к Бобби. Как могут не запаниковать в такой ситуации два хорошо воспитанных американца, наивные, как все с детства обеспеченные люди? А ведь какое мужество продемонстрировали они, оказавшись на самом краю пропасти! Даже Хью, который считает, что Хрущев, проиграв по большому счету, все же наварил на этом деле незаслуженно много, даже он стал чуть больше уважать Джека. А я, в отличие от Хью, глубоко тронута. Два брата, любящие друг друга, перевесили на весах Истории жестокого грязного дикаря.
Вы, вероятно, будете разочарованы, но я не стану описывать все подробности переговоров. Наша сторона, естественно, требовала немедленного удаления ракет, а также пятидесяти бомбардировщиков «Ил», «проданных» Кубе Хрущевым. Мы призвали наделить представителей ООН правом инспекции на местах. Взамен мы давали обязательство не прибегать к вторжению на Кубу — разумеется, при условии, что Кастро откажется от подрывной деятельности в Латинской Америке. На бумаге все было ясно изложено, но по каждому пункту следовало установить сроки. Джеку пришлось лавировать между собственными «ястребами», которые категорически возражали против любых уступок («никаких компромиссов — только на наших условиях!»), и «голубями» вроде Эдлая Стивенсона («пусть только Хрущев отдаст своим судам приказ повернуть назад»). Кроме того, Кастро вообще не желал ничего знать. Отдать бомбардировщики? — нет; допустить инспекцию на месте? — никогда; он даже не желал отказаться от ракет.
