Фантастические тетради - Ирина Ванка

Рис. 1.

На рисунке схематично показана такая операция с уже знакомой «петлей навигатора». Затем поменять обратно «минус» на «плюс», потом еще раз и еще раз… запустить «пропеллер» на ту мощность, где некая сила (идентичная, по всей видимости, центробежной) не оттянет м-ноль по оси чуть дальше от центра.

Поединки посредников с Естеством за интеллектуальные приоритеты, как правило, не заканчивались ничем конструктивным. И в этот раз каждый остался при своих интересах, м-ноль на прежнем месте, а раскачанная АДК, сорвавшись, продолжила самостоятельно путешествие в дебри мироздания. Эксперимент не пошатнул пространственно-временной оси, зато уничтожил иллюзию вечности бытия, незыблемости материи и неограниченности познания, а заодно разнес вдребезги лабораторию, в которой трудились ученые, положив конец не только идее, но и оборудованию. Система вышла из-под контроля, затем вернулась и снова вышла. После очередного исхода в небытие была-таки поймана, а после поимки на свет появилась новая теория, которую можно назвать «компьютерное устройство Вселенной». Поскольку оркариумный пульт управления тем, что мы называем «бытие», по мнению авторов, имеет те же самые две кнопки: «да» и «нет», единица и ноль двоичной системы. Пока наивное человечество думает, что изобрело кибернетику, а не приняло в наследство менталитет Творца, кнопки активно щелкают. Оркариуму, работающему в таких системах счета, что современному программисту пока что в бреду не являлись, для управления процессами бытия в пределах Уровня достаточно двух элементарных полюсов.

После опытов в модели посредники перешли к более серьезным объектам. Боюсь, что с той поры Летаргические дуны чаще будоражат воображение романтиков. В то время как эти пресловутые дуны, согласно теории АГ! могут быть просто продуктом неудачного опыта аннигиляции. И если посредники поместили исповедь полоумного Фидриса в предисловие Первой Книги Искусств, значит, имели на то причину: допустим, угрызения совести.

Глава 5

Корабль тормозил на солнечной орбите, с каждым витком глубже втягиваясь в гравитационное поле светила. Несколько раз Альба проходила в зоне видимости, и ее яркая горошина была различима в оптических приборах. Бахаут был обвешан ими с ног до головы. Он не отходил от смотровой панели бытового отсека и вглядывался в планету сквозь зарево, выделяемое кольцом балансира.

— Иди взгляни, — звал он Эфа, но профессор не торопился покинуть спальник. Планета вторую неделю маячила на мониторах приближения. Какая есть, без цветовых эффектов сканера. Естественный цвет разочаровывал профессора и приводил в состояние глубокой апатии. Янтарный оттенок сменялся отвратительным грязно-розовым тоном. Аналогичный цвет имели самые удручающие воспоминания его жизни. Это заставляло предчувствовать неприятности даже там, где их по природе быть не могло. Бывало, и в юности, и в зрелые годы Эф с омерзением ежился от точно таких ощущений, но от чего это свойство так глубоко проникло в его суть, не помнил. Детство он припоминал смутно и целиком в грязно-розовых оттенках, а потому днем своего рождения считал первый день школы. Тогда его и пятерых таких же, как он, беспомощных откормленных карапузов привели в студию, включили панораму, а в ней творилось необыкновенное чудо: куб с разноцветными гранями сиял и переливался в сочных брызгах света, окрашивая пространство и лица зачарованных детей, поддавшихся гипнотическому очарованию неведомого. Тогда, от наивности, Эф решил, что грязные тона навсегда отодвинулись в прошлое.

— Мы уже поймали планетарную орбиту, — сообщил Бахаут. Кольцо балансира тускнело, отключались генераторы защитных оболочек. Бледное пятно Альбы становилось различимым без приборов. Радиус орбиты сокращался. Шар проплывал перед обзорной стеной и снова проваливался в темноту, превращаясь в горошину. — Опять… — ворчал Бахаут, — как все же развратил нашу навигацию технопарковый сервис. Совсем разучились парковаться в дикой природе. — Планета то притягивала к себе пришлый объект, то отбрасывала. — Все это кончится бездарной растратой энергии, необходимой на обратный путь!

Но стоило планете зафиксироваться перед смотровым окном, биолог простил Мидиану неопытность и даже связался с пилотским отсеком, чтобы предложить первые метеосводки, поступившие на приборы.

— Да что ж вы такие заторможенные? — недоумевал биолог. — Это же нужно прочувствовать! Это же бывает раз в жизни! Иди, — тормошил он Эфа, — посмотри на поверхность грунта. Какие песчаные волны. Ни ветерка, ни облачка.

Профессор встал.

— Разве ты не собирал каталог природных узоров? Взгляни… Полюбуйся, прежде чем мы растопчем эту красоту. Только имей в виду, без защитных костюмов я вас на грунт не допускаю. — Биолог упреждающе сердито посмотрел на сонного Эфа. — Естество естеством, но после рафинированной атмосферы Пампирона это настоящая газовая помойка.

Прошли сутки, прежде чем Эф насытился видом песчаных волн. Корабль совершил полтора оборота вслед за альбианским солнцем, и мертвый пейзаж песчаных пустынь не был нарушен ни единым признаком цивилизации. Разве что несколькими вкраплениями каменистых развалин, в которых Бахаут с орбиты распознал «смешанную минеральную основу», не характерную для мертвых планет, однако вполне допустимую. Все вокруг, от пустынной орбиты до безжизненной оболочки грунта, отдавало мертвечиной.

Подобный призраку, профессор возникал в навигаторском отсеке и устало опускался в кресло. Управляющие панели были погашены, в полумраке перед ним светился бледный шар, увенчанный серебристой короной восходящего солнца.

— Какие будут распоряжения, командир? — обратился он к Мидиану.

— Будем делать полный анализ. Похоже, остатков ментасферы вы не обнаружили?

— То, что вы называете ментасферой, молодой человек, не держится за песчаные кучи. Вы видели хотя бы одну тварь на камнях?

— Я видел планету насквозь. Приборы Бахаута дают представление о химическом составе грунта, но ни одной норы, в которой могла бы сидеть тварь, на этой схеме не показано. — Мидиан указал на локационный монитор, который оккупировал биолог, чтобы транслировать внутренности планеты в диаметральном сечении, так как его собственное оборудование с этой задачей справлялось недопустимо медленно. Сечения чередовались на экране, по мере того как корабль полз по темной стороне, ускользая от яркого «гребешка» рассвета.

От этого удручающего зрелища Эфу стало смешно. Он затопал ногами по ступеньке кресла, чтобы не залиться хохотом, глядя на усилия коллег.