Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

— Дуэль… это были вы…? — ошеломленно проговорила Анна, и Влодзимир понял по тону ее голоса, что совершил невольно очередную промашку.

А потом все произошло в один миг. Лозинский, понимая, что совсем потерял ее, сорвался с места и резким шагом направился к Анне, чтобы схватить ее, задержать подле себя. И к тому же не дать даже знака подать для горничной, чьи шаги он услышал в будуаре в тот момент. А Анна, заметив это движение, протянула руку и схватила то, что давно приметила на столике возле зеркала, готовая биться с ним, пусть даже неровны совсем их силы.

И замерли оба. Она — при звуке резко дернувшейся ручки дверной, а после стука в створку и голоса Глаши, недоумевающей, отчего барышня вдруг закрылась в спальне на замок. Он — при виде лезвия знакомого ножа для книг, который она выставила против него. Тонкое лезвие, с помощью которого Лозинский уберег ее от зла, что едва не сомкнулось тучами над ее головой. И которое Анна без раздумий пустит в ход против него, как он видел по ее глазам. Из-за того, другого, столь ненавистному ему.

— Ты не сделаешь этого, — прошептал Влодзимир, глядя в глаза, что так часто представлял себе вдали от нее. Отчаянье волнами захлестывало его все больше и больше. Стало все едино ныне, что и дверь могут сейчас взломать, когда испуганная и не дождавшаяся ответа барышни призовет людей, что разорвут его на куски холопы, когда признают в нем предводителя отряда, щедро полившего кровью эти земли. Все едино, когда она была готова ударить его, убить его ради того, чтобы быть с другим…

— Не принуждайте меня…, - только и прошептала Анна, умоляя взглядом отступить в сторону. Отступиться от нее. И сильнее сжала пальцами рукоятку ножа для книги.

Тихо шелестели занавеси оконные от легкого ветерка, который проникал в комнату через распахнутые створки. Мягко шевельнулось кружево фаты, тронув при этом упругий завитый локон, до которого так и хотелось коснуться пальцами. Снова повторила из-за закрытой двери в тревоге девушка Анны:

— Барышня… Анна Михайловна… Что с вами? Вера Александровна уже ждут…

Он мог бы шутя и без особых усилий выбить этот игрушечный нож из ее руки. Или сжать ее хрупкое, обтянутое щелком перчатки, запястье до той степени боли, когда не станет сил держать рукоять. Заставить ее бросить нож на пол, зажать рукой рот, чтобы не смогла даже звука издать. Вывести из усадьбы, угрожая любому, кто бросится ей на помощь, выстрелить барышне в грудь. Увезти в карете, что ожидала за лесом в полусотне версты от усадьбы, в родные земли, а если потребуется — и далее, за границы империи, чтобы никто даже следа отыскал.

Или вызвать сюда его соперника, вынудить того приехать в Милорадово, чтобы снова сойтись с ним в поединке и стреляться до тех пор, пока судьба своим выбором не определит того, кому суждено стать счастливым и взять в свою ладонь маленькую ладошку Анны.

Только смерть могла примирить Влодзимира с несправедливостью, которую ему в очередной раз посылала судьба. Смерть его самого или этого светловолосого русского, даже воспоминание об имени которого комком вставало в горле от ослепляющей ненависти. Он стал для него символом краха, этот русский. Как тогда в Париже. Только теперь этот крах иллюзий Влодзимира был наиболее очевиден. И от этой ненависти даже голова шла кругом, кипела огнем кровь в жилах.

Влодзимир мог бы пойти на этот риск, как смело шагнул, выбирая, на чьей стороне он примет события 1812 года, разворачивающиеся перед его глазами. Шансы равны как на проигрыш, так и на удачу при ставке в жизнь. Но глядя сейчас в глаза Анны, Влодзимир понял, что его выигрыш означает ее утрату, ее горе… О, что же изменилось в нем за эти годы? Ведь тогда, той осенью он ни за что бы не остановился, видит Бог!

— Ответь девке, а то людей призовет, — тихо проговорил он, а потом отошел на шаг от нее, подняв руки, показывая тем самым, что не причинит ей вреда. Отступил снова к двери, но уже не прислонился к ней спиной, встал так, чтобы вошедший не заметил его за открытой створкой двери.

Около минуты они смотрели друг на друга — пристально, не в силах каждый отвести взгляд от глаз напротив. А после Анна двинулась к двери, по-прежнему сжимая в руке нож для книг, совсем ненужный сейчас, когда он провожал каждое ее движение взглядом, не желая хотя бы взор отпускать ее от себя. Она резко повернула ручку замка, открывая дверь, но Глашу внутрь не пустила, решив скрыть появление Лозинского в усадьбе от всех.

— Ты чего раскричалась? Замечталась я… не услышала, — улыбнулась так, что у Лозинского, не отводящего взгляда от ее лица, даже дух перехватило. — Идем…

Последний короткий миг, когда он еще мог вдохнуть воздух и ощутить аромат ее кожи и волос, так близко она стояла сейчас к нему. Протянуть руку и коснуться ее — лопатки со знакомой родинкой, которую Влодзимир видел через фату в вырезе платья, ее длинной шеи, хрупких ключиц, тонкого стана, который обтягивала расшитая жемчугом лента. Его несбывшаяся мечта, его tromperie…

Только воздух поймали пальцы, когда Анна двинулась с места и скрылась за створкой двери, навсегда уходя из его жизни. Даже кружева фаты не удалось коснуться. Она еще что-то говорила Глаше, которая пошла следом из будуара, поправляя вуаль на голове барышни, и Лозинский прикрыл глаза, пытаясь заключить звук ее голоса в ольстр [690] своей памяти.

Как и ее облик. Он в несколько шагов пересек комнату и, скрываясь тогда за занавесью, выглянул из окна, чтобы посмотреть на Анну в последний раз. Как она, хрупкая и такая воздушная в этом белоснежном платье, занимает место в коляске подле своей тетушки, которую угадал он в ее спутнице в палевом платье и такого же цвета шелковой шляпке с множеством белых роз на широких полях. Как поправляют ей складки платья и длинной кружевной вуали, чтобы не измялись по пути к церкви, где ее, должно быть, заждался жених — этот светловолосый русский офицер…

— Взгляни на меня, — прошептал тогда Лозинский, сжимая с силой занавесь. — Взгляни на меня! Allons!

Но Анна не поднимала головы на окна, хотя знала, чувствовала кожей его взгляд. Смотрела на сложенные на коленях руки так пристально, будто отыскивая пятнышки маленькие на белом шелке.

— Волнуешься, моя душенька? — улыбнулась Вера Александровна, а потом положила ладонь на руки Анны и пожала те, подбадривая ее. — Ну, припозднились… бывает же! Никуда ему не деться из церкви-то. Раз в храм прибыл, то и дело, почитай, уже сделано.

И только когда коляска тронулась с места, когда покатила прочь от усадебного дома по тенистой аллее, только тогда змея тревоги и страха, свернувшаяся кольцами в груди Анны, стала разворачиваться медленно. Ей хотелось обернуться, чтобы убедиться, что Лозинский не следует за ней в церковь, что нет его позади, как он появился в ее спальне. Но Анна сдерживала себя, боясь, что он сможет расценить этот взгляд совсем иначе. И только в церкви, когда увидела Андрея, когда ступила под своды храма невестой, чтобы выйти женой, забыла о своих тревогах и страхе. До этого момента, когда вернулась в усадьбу…