Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Александр Дмитриевич Прозоров

– Господи, – поспешно подъехав к пристани, дородный посадник спешился, бросив поводья коня кому-то из стражи. Перекрестился на воздвигнутую в честь давней победы над шведами по-новгородски лаконичную каменную церковь Святого Георгия Победоносца:

– Неужто сам князь великий явится? И принесет же нелегкая…

При сих неосторожных словах Дмитрий Федорович покосился на старшего дьяка Онуфрия и на всякий случай нацепил на лицо улыбку:

– Радость! Радость-то какая! Сам князь.

Дьяк – вислоносый, длинный, с черной – лопатою – бородой, глядя на повернувшие к пристани ладьи, поправил скуфейку:

– Василий Есифович, боярин, грил как-то, что князя к себе погостить звал. Вот, видать, и дождалси.

– Василий Есифович? Князя? – посадник наморщил лоб. – Ах да, да, помнится, он как-то хвастал, а я-то, дурень, думал – приврал боярин! Ан, выходит, что ж, не приврал? За ним-то послали?

– Да вон он, едет уже.

Онуфрий махнул рукой в сторону пятиглавого собора Святого Климента, из-за которого как раз и показались несущиеся во весь опор всадники во главе с лихо сидевшим в седле молодцем в темно-голубом бархатном камзоле – вамсе, – какие обычно носили рыцари, и высоких – выше колен – сапогах желтой кожи.

– Разойдись, разойдись! – орали на скаку всадники.

Толпившийся у церкви народ торопливо освобождал дорогу.

– Здорово, Димитрий Федорович! Как живешь-можешь? Говорят, сам князь к нам?

Спешившись, боярин вежливо приподнял над головою украшенный павлиньим пером берет. Молодой, едва разменявший третий десяток, Василий Есифович выглядел, как какой-нибудь паладин с тех дивных цветных картинок, что продавали коробейники по всем городам и весям. Картинки эти печатали сначала в Аугсбурге и прочих немецких городах, а в последнее время – и в Новгороде, и во Пскове, да вот и тут, в Ладоге, Василий Есифович намеревался завести типографию, за тем уж и выписал мастеров. Картинки эти сам великий князь называл смешно и непонятно – «комиксы», зело их любил и, рассматривая, от души смеялся. И это – сам князь! Что уж говорить обо всех прочих.

– А ведь точно – князь! – боярин приставил к глазу новомодную штуку, что увеличивала, приближала виды. Называлась та штука подзорной трубою и была заказана боярином во фряжском граде Милане за сотню тамошних золотых монет – флоринов. Примерно столько же стоили две молодые рабыни.

Василий Есифович рабынями, как и рабами, не интересовался, и свою дворовую челядь давно уже перевел в рядовичи и даже платил по договору – ряду – жалованье по три гульдена в год, при этом всем говорил, что владеть людьми – гнусный позор, образованному человеку невместный.

Такие утверждения и сам великий князь всецело поддерживал, чего никак нельзя было сказать о родне боярина Василия, всяких там дядьях да старших братьях – род Есифовичей в Новгороде не последний, богатый, могущественный род, не хуже каких-нибудь Медичей! Вот и достали родственнички Василия, от них он в Ладогу и уехал, с молодой женою и чадами, о чем нисколечко не жалел. А чего жалеть-то, коли две дюжины торговых судов имеется, да еще флотилия речных ладей – ушкуев, на которых нанятые ватажники промышляли в Двинской земле всякого зверя? Еще вот осталось пристань расширить, да с гостей ганзейских за стоянку стричь пфенниги-гроши, ну и типографию завести – цветные картинки печатать. На картинки, кстати, уже и заказы имелись, один – от настоятеля Никольского монастыря отца Филофея – «О богоносных агнцах», и другой – от матушки-игуменьи с Успенья, инокини Параскевы, назывался он просто – «О падших да заблудших девах», и, судя по названию, прибыль должен был принести монастырю немаленькую – матушка Параскева денежки считать умела не хуже любого бухгалтера.

– Князь, князь! – увидев ступившего на сходни высокого, с красивым лицом, человека в алом распашном плаще с золотым, блестевшим на солнце шитьем, собравшаяся на пристани толпа заволновалась, загудела.

Важные люди – оба боярина, да подбежавшие местные купцы – тоже подались вперед, узнали:

– Точно – князь! Господи!

– А это кто там рядом – княгиня?

– Ай, красотою лепа!

– Тоща, тоща больно!

– Зато ликом – бела, красива! А волосы-то, волосы – чистое золото.

– Одета, одета как… ухх!!!

В изумрудно-зеленом, с парчовыми и шелковыми вставками, платье, княгиня Елена и впрямь выглядела весьма эффектно, да и еще и держалась столь царственно-важно, что тут и никаких сомнений не возникало – вот она, великая государыня!

Широко улыбаясь, князь подошел к боярам:

– Дмитрий Федорович, будь здрав! О, Василий Есифович, и ты здесь! В гости ведь звал?

– Звал, великий государь! – боярин даже покраснел от волнения. – Прошу на мою усадьбу… И тебя, Дмитрий Федорович, прошу. Пир сегодня закатим на славу!

Не переставая улыбаться, Егор скосил глаза на пристань:

– Это что там за кораблики? Ганзейские?

– Они, – покивал головою посадник. – Ежели велишь, торговые росписи с собой прихвачу, княже.

– Велю, – отрывисто бросил князь. – И росписи и… пусть люди твои поплотнее за кораблями посмотрят… Именами – «Дойная корова», «Золотой бык»… и какая-то святая… есть тут святые?

Дмитрий Федорович улыбнулся:

– А как же, князь великий, есть! Целых три. Одна из Любека, две из Риги.

– Из Любека какая?

– «Святая Бригитта».

– Вот за нею и присмотрите.

Судовые росписи посадник прихватить с собой не забыл, сразу князю и передал, как только приехал да уселся за накрытый стол. Собственно, и ехать то было всего ничего – недавно выстроенные боярином Василием Есифовичем хоромы располагались совсем рядом с Варяжской улицей, почти ровно посередине которой и раскинулась усадьба посадника.

– Так-так, – Вожников, в перерывах меж вином да закускою и вчитался – не любил откладывать дела в долгий ящик. – Все три судна – одного хозяина… Якоб Штермеер.

– Не, князь, Штермеер не хозяин, – боярин поднял вверх указательный палец, блеснувший массивным золотым перстнем с изумрудом.

– Ну, как не хозяин? А росписи судовые что – лжа?

– Просто у этого Якоба в Любеке – контора по фрахту. Любой может судно заказать – перевезти товары, – со знанием дела пояснил Василий. – Я с такими штуками сталкивался уже, когда печатные станки из Бремена вывозил.

Вожников задумчиво щелкнул ногтем по высокому бокалу цветного муранского стекла. Бокал отозвался приятственным уху звоном. Проворно подбежавший служка (не какая-нибудь там челядь – рядович, типа как в РФ – бюджетник), тут же налил вина.

– Истинных хозяев мы тут, господине, не сыщем, – подтвердил посадник. – Разве кормчих допросить, так и они могут заказчиков-то не знати.

– Особенно если через третьих лиц, – боярин поднял бокал. – За вашу обворожительную супругу, дорогой князь!

Ах, как красиво сказал, собака!