Противостояние - Стивен Кинг

– Нет… да… но…

– Я девственница. И намерена ею оставаться. Потому что кое-кто другой должен… должен лишить меня ее.

– Кто?

– Ты знаешь кто.

Гарольд смотрел на нее, внезапно похолодев. Ее взгляд оставался спокойным.

– Он?

Она чуть отвернулась от него, кивнула.

– Но я многое могу тебе показать. – Надин по-прежнему не смотрела на Гарольда. – Мы многое можем делать. Многое такое, чего ты никогда… нет, беру эти слова назад. Возможно, ты этим грезил, но и мечтать не мог, что подобное случится в реальной жизни. Мы можем этим упиваться. Мы можем уйти в это с головой. Мы можем… – Она замолчала, а потом посмотрела на него, посмотрела так озорно и сексуально, что Гарольд почувствовал шевеление между ногами. – Мы можем делать все, что угодно… можем делать все… за исключением одной мелочи. И эта мелочь в действительности не так уж и важна, правда?

Образы закружились перед его мысленным взором. Шелковые шарфы… сапоги… кожа… хлыст. О Господи. Фантазии школьника. Странная разновидность сексуального пасьянса. Но ведь это был сон, так? Фантазия, рожденная из фантазии, дитя темного сна. Он хотел всего этого, хотел ее, но он также хотел и большего.

Вопрос заключался в следующем: чем он сможет удовлетвориться?

– Ты можешь говорить мне все, Гарольд, – продолжила она. – Я буду твоей матерью, или сестрой, или шлюхой, или рабыней. От тебя требуется только одно, Гарольд: сказать, чего ты хочешь.

Как это грело его! Как возбуждало!

Он открыл рот, и его голос прозвучал хрипло, как звон треснувшего колокола.

– Но придется заплатить, так? Придется заплатить. Потому что бесплатно ничего не бывает. Даже теперь, когда все лежит вокруг, ожидая, чтобы его подобрали.

– Я хочу того же, что и ты, – ответила Надин. – Я знаю, что в твоем сердце.

– Этого никто не знает.

– Что в твоем сердце – то и в твоем гроссбухе. Я могла бы все прочитать, я знаю, где он, но в этом нет необходимости.

Он не сводил с нее глаз, в которых стояла вина.

– Раньше ты хранил его под плитой, – она указала на камин, – но теперь прячешь в другом месте. Теперь он за теплоизоляцией на чердаке.

– Откуда ты это знаешь? Как ты можешь это знать?

– Я знаю, потому что мне сообщил он. Он… можно сказать, он написал мне письмо. И что более важно, он рассказал мне про тебя, Гарольд. О том, как ковбой увел у тебя женщину, а потом не пустил в комитет Свободной зоны. Он хочет, чтобы мы были вместе, Гарольд. И он щедр. С этого дня и до самого ухода отсюда у нас каникулы. – Она вновь прикоснулась к нему, улыбнулась: – Время игр и развлечений. Ты понимаешь?

– Я…

– Нет, – ответила она за него. – Не понимаешь. Пока. Но ты поймешь, Гарольд. Ты поймешь.

Безумие, но ему захотелось попросить Надин, чтобы она называла его Ястребом.

– А позже, Надин? Чего он захочет позже?

– Того же, что и ты. Того же, что и я. Того, что ты практически сделал с Редманом в тот первый вечер, когда вы отправились на поиски старухи… но только на другом уровне, по-крупному. И когда это будет сделано, Гарольд, мы сможем уйти к нему. Мы сможем быть с ним. Мы сможем остаться у него. – Ее глаза наполовину закрылись, как в религиозном экстазе. И Гарольда вновь охватило желание, жаркое и требующее немедленного удовлетворения, при мысли о том, что она любила другого, но отдаваться собиралась ему, да еще и получая при этом наслаждение.

– А если я скажу «нет»? – Он почувствовал, как похолодели посеревшие губы.

Она пожала плечами, и от этого движения ее груди волнующе качнулись.

– Жизнь продолжится, Гарольд, ведь так? Я постараюсь найти другой способ сделать то, что должна. И твоя жизнь не остановится. Рано или поздно ты найдешь девушку, которая сделает для тебя… эту малость. Но одна и та же малость через какое-то время приедается. Очень приедается.

– Откуда ты знаешь? – Он криво улыбнулся.

– Я знаю, потому что секс – это жизнь в миниатюре, а жизнь приедается, жизнь – это время, проведенное в различных приемных. Ты можешь стать здешней знаменитостью, Гарольд, но к чему это приведет? В целом это будет скучная жизнь, которая со временем будет становиться только скучнее, и ты всегда будешь помнить меня без блузки и гадать, как бы я выглядела без всего остального. Будешь гадать, каково это – слышать грязные слова, которые я буду говорить тебе, или чувствовать, как я обмазываю медом твое… тело… а потом слизываю его… и ты будешь гадать…

– Хватит, – прервал ее Гарольд. Его трясло.

Но она и не думала замолкать.

– Я думаю, ты также будешь гадать, а какова жизнь на его стороне мира. И это будет донимать тебя больше всего остального.

– Я…

– Решай, Гарольд. Надевать мне блузку или снимать все?

И как долго он думал? Гарольд не знал. Позднее даже не мог сказать, обдумывал ли вообще этот вопрос. Но когда заговорил, голос оставлял во рту привкус смерти:

– В спальню. Пойдем в спальню.

Она улыбнулась ему торжествующе, обещая внеземные наслаждения. От этой улыбки он содрогнулся, но одна часть тела отреагировала с нетерпением.

Она взяла его за руку.

И Гарольд Лаудер подчинился судьбе.

Глава 55

Окна дома Судьи Ферриса выходили на кладбище.

После обеда он и Ларри сидели на заднем крыльце, курили сигары «рои-тан» и наблюдали, как над горами закат выцветает до светло-оранжевого.

– Когда я был мальчиком, – рассказывал Судья, – мы жили неподалеку от лучшего кладбища Иллинойса. Оно называлось «Гора надежды». Каждый вечер после ужина мой отец – ему тогда только пошел седьмой десяток – отправлялся на прогулку. Иногда брал меня с собой. И если наш путь лежал мимо этого идеально ухоженного некрополя, он спрашивал: «Как думаешь, Тедди? Есть хоть какая-нибудь надежда?» И я отвечал: «Вот целая гора надежды». Всякий раз он покатывался от хохота, словно слышал это впервые. Я иногда думаю, что мы специально проходили мимо кладбища, чтобы он мог разделить со мной эту шутку. Он был образованным, начитанным человеком, но, похоже, в жизни не слышал ничего смешнее.

Судья курил, опустив голову, подняв плечи.

– Он умер в тридцать седьмом году, когда я был еще подростком. С тех пор мне его недостает. Мальчику не нужен отец, если это плохой отец, но хороший просто необходим. Никакой надежды, кроме «Горы надежды». Как же ему это нравилось! Он умер в семьдесят четыре года. Умер как король, Ларри. Восседая на троне в самой маленькой комнатке нашего дома, с газетой на коленях.

Ларри, не зная, как реагировать на эти довольно-таки странные воспоминания, молчал.