Греховные радости - Пенни Винченци

— Я и стараюсь. Я теперь не так легко бросаюсь в слезы, как раньше.

— Вот и хорошо. Послушай…

— Кендрик, ты не обязан ничего говорить, если не хочешь. Ты еще только что приехал. Впереди масса времени, некуда торопиться.

— Я хочу. Мне есть что сказать. И даже довольно много. И я считаю это важным.

— Ах, так.

Георгине стало нехорошо. Она никак не ожидала подобного спора, и тем более того, что он случится так скоро. Она никоим образом не была к нему готова; Кендрика насильно вернули в ее жизнь. Это был сейчас совершенно новый, незнакомый ей человек, чужой и мрачный; и она чувствовала смятение и растерянность и от самой этой перемены, и оттого, что человек этот был сейчас с ней рядом.

— Видишь ли, я действительно любил тебя. Очень и очень сильно. И действительно хотел на тебе жениться. Но… каковы бы ни были твои мотивы, Георгина, фактически ты меня просто отсекла от себя, и прошло уже определенное время, произошли разные вещи, и… в общем, я не знаю, сможем ли мы опять быть вместе. Честное слово, не знаю. А ты сама что думаешь?

— Я не знаю, что и думать, — тихо ответила Георгина. — А что… у тебя… есть кто-нибудь еще? — Она даже не ожидала, что ей понадобится столько мужества, чтобы задать этот вопрос.

Кендрик не смотрел на нее. Наступила долгая пауза. «О боже, — подумала она, — о боже, у него кто-то есть, он в кого-то влюблен и хочет на ней жениться». Она сама поразилась тому физически ощутимому, очень болезненному чувству внутреннего протеста, которое вызвала у нее одна эта мысль.

— Я не совсем представляю себе, — проговорил он наконец, — как мне отвечать на такой вопрос.

— Да или нет, Кендрик, — раздраженно и слегка повышенным голосом заявила Георгина. — Или у тебя кто-то есть, или нет. Это не тот вопрос, в котором можно испытывать неуверенность.

— Ну, я хочу сказать, что да, кто-то есть.

— Понимаю. — Ее голос стал совсем тихим.

— Есть девушка, которая мне очень нравится. Но, во всяком случае, я совершенно не думал о том, чтобы жениться. Или пока не видел необходимости об этом думать.

— Понимаю, — снова повторила она.

— Странный у нас разговор, — вдруг улыбнулся он. — Обсуждаем брак, словно какой-то контракт, как будто один из нас клиент, а другой…

— Брак и есть контракт, — немного сердито заметила Георгина.

— Глупости, Георгина. Да, конечно, это контракт, но ты же понимаешь, что я сейчас не об этом. Дело в том, что мы не должны вступать в брак только из-за того, что нам кажется, будто мы должны это сделать, или из-за того, что моя мама так считает, или даже из-за того, что у нас есть ребенок.

— Конечно нет, — согласилась Георгина.

— Нам надо очень о многом еще поговорить, — сказал он, — очень о многом. Мне нужно собраться с мыслями. И еще мне бы хотелось поближе узнать сына. Это возможно? Можем мы сходить с ним вместе на прогулку, еще куда-нибудь?

— Да. — Георгина вскочила, обрадовавшись, что этот трудный разговор хотя бы на время отложен. — Действительно, давай. Няне это не понравится, потому что он должен сейчас спать у себя в колыбельке. Но ведь это же не Нянин ребенок, верно?

— Боже мой, какая ересь! — делано удивился Кендрик. — Ну что ж, тогда пойдем заберем на время нашего малыша.

На протяжении нескольких последующих дней они провели массу времени в обществе друг друга: гуляли, разговаривали, играли с Джорджем. Георгина, почти целый год убеждавшая себя в том, что Кендрик ей не нужен, что она не видит больше для него места в своей жизни, с каждым днем снова и снова влюблялась в него все глубже и глубже. Это сбивало ее с толку, она чувствовала, что здесь кроется для нее какая-то опасность, ее постоянно преследовала мысль о той другой девушке (о которой Кендрик больше ни разу не вспоминал), но сопротивляться этому Георгина не могла. Она понимала, что любила его слишком долго и сильно, знала слишком близко и хорошо, чтобы теперь относиться к нему бесстрастно, просто как к счастливому воспоминанию. Он был самой первой и самой большой любовью в ее жизни, он стал отцом ее ребенка, он был тем мужчиной, за которого она долгое время хотела и строила планы выйти замуж; и его невозможно было теперь легко и просто поместить на какую-то отведенную ему в душе полочку как обычное воспоминание, как часть прошлого, даже как друга, пусть и очень дорогого и близкого. «Как интересно, — думала Георгина, лежа без сна в одну из этих жарких ночей, — во мне снова пробуждается физическое влечение к Кендрику». Поначалу она не испытывала к нему ничего, кроме сиюминутных эмоций; да и в любом случае у нее давно уже совершенно отсутствовали какие-либо сексуальные желания; но теперь с каждым днем физическое влечение к нему становилось все сильнее, все острее и неодолимей. Она стала вспоминать с необычайной яркостью и отчетливостью, как чувствовала себя с ним в постели, с какой лаской и вниманием он к ней относился, как хорошо понимал ее, умел угадывать, чего ей хочется, и исполнял эти желания нежно, страстно и с безграничной любовью. От этих воспоминаний она почувствовала себя несчастной, у нее появилась раздражительность; заново возникшее желание становилось уже таким сильным, что причиняло ей физическое неудобство, а в присутствии Кендрика ей было трудно спокойно усидеть на месте.

Георгина понятия не имела о чувствах самого Кендрика; держался он с ней мило, обходительно, ласково, даже нежно, но вот сохранилась ли еще у него любовь к ней? Однако похоже было (и это очень огорчало Георгину), что никакого физического влечения он не испытывал; во всяком случае, вел он себя как любящий брат, и не более. Он никогда не дотрагивался до нее, не прикасался к ней — разве что случайно, пропуская ее в дверь; ни разу не поцеловал ее, за исключением только одного-единственного раза, когда как-то пожелал ей спокойной ночи. Иногда он сидел и смотрел, как она кормит Джорджа; выражение лица у него при этом бывало совершенно бесстрастное, но все же довольное; в общем, он относился к Георгине так, словно между ними никогда и ничего не было, словно он к ней ничего не испытывал, а она приходилась ему просто какой-нибудь дальней родственницей или знакомой. Георгина помнила, как еще совсем недавно оба они были настолько одержимы друг другом, одержимы чисто физически, что даже оказаться по разные стороны обеденного стола казалось им невыносимым; теперь же, тоном капризного ребенка жаловалась она Шарлотте, Кендрик обращал на нее не больше внимания, чем если бы она была предметом мебели.

С другой стороны, Мэри Роуз активно нажимала на них обоих, настаивая, чтобы они поженились. В воскресный день после обеда она собрала их, уселась с ними сама и заявила, что их будущее не должно вызывать у них никаких сомнений.