Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Буря задрожала при мысли о том, что сделает отец, когда узнает, что она носит ублюдка.

Огромная любовь к ней сделает его гнев и месть еще более ужасными.

Она понимала также, что погубит и Марка. Ее отец слишком силен, слишком настойчив и целеустремлен, чтобы надеяться утаить от него имя Марка.

Он вытянет из нее правду.

Она знала, что отец привязан к Марку Андерсу, это видели все, но эта привязанность не спасет ни ее, ни его.

Отношение Шона Кортни к дочери подчинялось железным законам поведения, старомодный взгляд на отцовский долг не давал ему свободы маневра. Марк Андерс нарушил эти железные законы, и Шон уничтожит его, хотя успел полюбить. А при этом он уничтожит и частицу себя. Он отвергнет и изгонит собственную дочь, хотя сам будет разбит горем.

Поэтому ради отца и ради Марка Андерса она не станет обращаться к матери.

И она обратилась к Ирене Личарс. Та с растущим злорадством выслушала неуверенные объяснения Бури.

— Но, дорогая, разве ты не предохранялась?

Буря мрачно покачала головой, не вполне понимая, что имеет в виду Ирена; она только знала, что не предохранялась.

— А кто это был, дорогая? — задала следующий вопрос Ирена, и Буря опять покачала головой, на этот раз решительно.

— Боже! — закатила глаза Ирена. — Так много кандидатов на роль папочки. Ты темная лошадка, Буря, дорогая.

— Неужели ничего нельзя сделать? — жалобно спросила Буря.

— Ты имеешь в виду аборт, дорогая? — спросила Ирена и хитро, презрительно улыбнулась, когда Буря кивнула.

Это был высокий бледный мужчина, совершенно седой, сутулый, с дрожащим голосом и такими белыми руками, что они казались прозрачными.

Буря видела сквозь кожу голубые вены и хрупкие белые кости. Она пыталась не думать об этих бледных прозрачных руках, которые прикасались к ней, щупали, проникали внутрь, но руки были холодные и причиняли боль.

Потом он с такой тщательностью мыл эти бледные руки в кухонной раковине маленькой бедной квартиры, что Буря пришла в замешательство и почувствовала обиду. Это омовение показалось ей личным оскорблением.

— Видимо, вы ведете очень активный образ жизни: езда верхом, теннис? — спросил он и, когда Буря кивнула, негромко неодобрительно хмыкнул. — Женское тело не создано для такого времяпрепровождения. У вас узкие кости, а мышцы слишком развиты. К тому же срок беременности не меньше десяти недель.

Наконец он домыл руки и начал вытирать их застиранным, но по-больничному чистым полотенцем.

— Вы можете мне помочь? — раздраженно спросила Буря, и он медленно покачал седой головой.

— Если бы вы обратились немного раньше…

И беспомощно развел бледными прозрачными руками.

Они с Иреной составили список кандидатов, и у каждого из мужчин в этом списке были две общие особенности.

Все они были влюблены в Бурю или по крайней мере демонстрировали влюбленность, и все были богаты.

В списке значилось шесть имен. Двоим Буря написала открытки, но получила неопределенный ответ, пожелания всего хорошего, но никакого намека на желание встретиться.

Третьего она встретила в загородном клубе «Умгени». Она еще могла надевать теннисный костюм. Беременность придала ее коже новый цвет и блеск, а ее груди налились.

Она легко, игриво поболтала с ним, уверенно и обдуманно демонстрируя знаки расположения, каких он никогда не получал раньше.

— А вам можно сейчас играть в теннис?

Она едва сдержалась, успела добраться до своего «кадиллака», а когда вывела его из ворот, расплакалась. Машину она остановила в дюнах на берегу океана.

Когда первое ощущение унижения прошло, она смогла рассуждать логично.

Конечно, это Ирена Личарс. Она была слепа и глуха, раз не понимала этого. Теперь все до единого знают, Ирена раструбила всем.

Одиночество и отчаяние угнетали ее.

Дерек Хант в список не попал: не потому, что он не был богат, и не потому, что не проявлял никакого интереса к Буре.

Дерек Хант интересовался всеми хорошенькими девушками. На двух он даже женился, и обе с громким скандалом развелись с ним, но перед этим подарили ему семерых отпрысков.

Слава Дерека Ханта была такой же обширной и выдающейся, как его состояние.

— Послушай, старушка, — разумно объяснил он Буре. — И у меня и у тебя есть проблема. Я хочу тебя, всегда хотел. Не мог спать по ночам! — И его рыжие усы похотливо дернулись. — А я нужен тебе. Боюсь, тебя ждут слухи, знак зверя, проклятие общества и вся подобная грязь. Твоя потеря — моя находка. На мнение общества мне всегда было наплевать. И у меня уже есть семеро маленьких отродий. Еще один погоды не сделает. Договорились? Как насчет поцелуйчика?

Они уехали в Свазиленд, и Дерек получил особое разрешение, солгав насчет возраста Бури.

На церемонии не было ни одного знакомого, только пятеро приятелей Дерека, а она не сказала ни отцу, ни матери, ни Марку Андерсу.

Буря слышала, как он приближается к дому, словно обладатель Гран-при Ле-Мана[55], в реве длинного кортежа машин на шоссе. Потом скрип тормозов, канонада хлопанья дверцами, громкие голоса и обрывки разухабистых песен.

Голос Дерека, более громкий и хриплый, чем у остальных.

— Каррамба! Я снял с вас штаны прямо на поле! Сюда, гордость Аргентины!

Топот и крики людей, поднимающихся по лестнице.

Буря лежала на спине и разглядывала купидонов на потолке. Ей хотелось бежать, ее охватило неразумное паническое стремление вскочить и исчезнуть. Но бежать было некуда.

Трижды после венчания она разговаривала с матерью, и все три разговора причинили им обеим острую боль.

— Если бы только ты нам рассказала! Отец мог бы понять, простить. Дорогая, если бы ты только знала, какие виды у него были на твою свадьбу! Он так гордился тобой — и даже не был на твоем венчании. Даже приглашения не получил. Дай ему время, Буря. Я постараюсь ради тебя. Поверь, дорогая, я думаю, было бы легче, будь это кто угодно, но только не Дерек Хант. Ты знаешь, что думает о нем отец.

Бежать было некуда, и Буря лежала тихо, объятая страхом. Тяжелые шаги наконец приблизились. Дверь распахнулась.

Он не переоделся и явился по-прежнему в сапогах для верховой езды. Брюки лоснились от езды в седле, мотня свисала почти до колен, как грязная детская пеленка; на фуфайке солеными белыми кругами засох пот.

— Проснись, старушка! Твоему мужчине пора исполнять свой долг.

Одежду он оставил на полу, там, куда она упала.

Его выпирающий живот, по-рыбьи белый, порос рыжими завитками. Тяжелые плечи покрыты следами множества чирьев. Он был сильным, массивным, толстым, жестоким и заскорузлым, как ветвь сосны.

— Поцелуйчик для бедняги! — шумно рассмеялся он, ложась в постель.

Неожиданно и очень четко Буря увидела стройное грациозное тело Марка Андерса с чистыми очертаниями молодых мышц, когда он сидел в лесу под лучом солнца.

С ужасным ощущением утраты вспомнила она эту любимую голову с сильным ртом, открытым лбом и спокойными глазами поэта.

Кровать заскрипела под тяжестью мужа. Буре хотелось кричать от отчаяния и в ожидании боли.

На завтрак Дерек любил «Черный бархат» с «Гиннесом»[56] в особой хрустальной чаше. И всегда пил «Боллинже» 1911 года из оловянной кружки.

Он исповедовал плотный завтрак, и сегодня ему подали яичницу, шотландского лосося, почки с пряностями и грибами и большой хорошо прожаренный стейк, все это на одной тарелке.

Хотя глаза его покраснели после ночной пирушки, а лицо стало багровым, как восходящее солнце, он был громогласен и добродушен, смеялся собственным шуткам и, наклоняясь через стол, тыкал Бурю пальцем, похожим на вареного омара, подчеркивая свои слова.

Она подождала, пока он опустошит тарелку и перельет «Черный бархат» в кружку, потом негромко сказала: