Научный «туризм» - Владимир Михайлович Пушкарев

в ближнем к нам лесочке, когда, нагнувшись в три погибели, собирал лисички. Это была какая-то мистика. Вначале я наткнулся на палочку, удивительно похожую на змею – голова, утончающийся хвостик, и даже хотел взять ее с собой, для детей. Через несколько шагов – еще один корешок, смахивающий на змею, свернувшуюся колечком и, наконец, еще через 2–3 шага я увидел живую гадюку – очень красивую, аспидного цвета. Меня как будто кто-то предупреждал о предстоящей встрече и действительно, наткнувшись на те две деревяшки, я стал внимательнее, почувствовал некоторую тревогу. Наверное, у змей имеются все же определенные гипнотические способности. В детстве я ловил больших гадюк и сдавал их в аптеку, так что чувства страха у меня к ним не было. Но несколько эпизодов я до сих пор вспоминаю с содроганием.

Однажды в жаркий день я с двумя приятелями шел вдоль узкоколейки (дело было тоже в Карпатах, возле городка Выгода, Долинского р-на), проложенной между рекой и обрывистой горой и вдруг увидели огромную старую выцветшую гадюку красного цвета, которая грелась на солнце у основания большого камня. Мы бросились к ней, но пока добежали, она уже неторопливо, величественно вползла в свою нору. В запале мы начали разгребать нору, которая вела куда-то глубоко под камень и, вдруг, через несколько минут нас как будто ударило током. Мы одновременно перестали копать и подняли глаза на вершину камня – там, на уровне наших голов лежала огромная гадюка и спокойно смотрела на нас неподвижным взглядом своих желтоватых глаз. Мы бросились бежать и еще долго не могли придти в себя.

В другой раз я шел в дождь по лесу (в тех же горах) и собирал грибы. Родители отпускали меня в горы одного, начиная с 9 лет. Давно уже пора было возвращаться, я вымок до нитки, но, как назло, было очень много грибов, которые как бы заманивали меня вглубь леса. Время шло к вечеру и, в лесу было очень мрачно. Тут я увидел под кучей мокрого хвороста большой подосиновик, корень которого уходил далеко под хворост. Я засунул туда руку, пытаясь как можно больше захватить ножки, как вдруг почувствовал что-то очень холодное, холоднее прохладной ножки гриба. В следующий момент моя рука ощутила движение того, что я ухватил. Я выдернул руку, находясь в столбнячном состоянии, и затем увидел, как на кучу хвороста извиваясь, выползает потревоженная мною большая красная гадюка, особо контрастно выделяясь на черных от дождя ветках. То ощущение холодного гадючьего тела, движущегося в моей руке, сохранилось у меня по сей день.

Потом уже на море в Дофиновке под Одессой я ловил руками в лимане черных жирных бычков и под большим камнем, выступавшим из воды, нащупал что-то очень крупное, мясистое. Рассчитывая поймать большую рыбу, я с трепетом выдернул "это" из-под камня, и с ужасом увидел большую водяную змею зеленого цвета, захваченную мной примерно посредине длинного туловища. Каким-то судорожным движением, как робот, еще не успев ничего осознать, я изо всех сил шмякнул змеей об камень и размозжил ей голову. Самое интересное, что несколько минут, уже выбежав на берег, я не мог разжать руку с гадюкой и, держа ее в дрожащей руке наблюдал, как на солнце зеленый цвет змеи постепенно переходит в коричневый. И, наконец, в 1991 году отдыхая с родителями на Касперовском водохранилище с его страшными глубинами (до 40 метров) я ловил у берега руками раков, как вдруг из водной толщи по направлению ко мне, красиво извиваясь, выплыла водяная гадюка. В два прыжка я оказался на берегу и в дальнейшем уже раков не ловил, да и купаться старался поменьше.

Третью гадюку мы видели с Таней и Женей, когда гуляли по кабаньим тропам в ближнем лесу, причем я переступил ее не заметив, а Женю, идущего следом испугало сильное шипение, идущее из глубокой травы. Я вернулся и увидел, как через тропинку переползает серая гадюка средних размеров. Обратила на себя внимание и странная агрессивность этих гадюк. Из всех змей, что я перевидал раньше, лишь однажды небольшая серая змейка пыталась нападать на меня – остальные сразу же старались убежать к себе в норку. Здесь же все встреченные мною гадюки не убегали, они только занимали более выгодную позицию и готовились к атаке, шипя и дергая головкой.

Действующие лица

Коля (“Вуйко”). Типичная аппаратная сволота. Единственное, что мне в нем импонировало, так это полное отсутствие всякой идейной мимикрии (в отличие от многих комсомольских работников, якобы работающих за идею). Коля же всем своим видом показывал, что в комсомол он пришел, чтобы хорошо пожить, попить вволю самогону, получить квартиру и образование, поездить по загранице и, наконец, отхватить себе теплое хлебное место в районной номенклатуре. С одной стороны, немного странно, что именно таким типам доверено воспитывать и возглавлять советскую молодежь, с другой – приходит отчетливое понимание того, что комсомол – смердящий труп, реанимировать который уже невозможно. Если же отвлечься от таких "государственных" размышлений, то следует признать, что Коля-секретарь оказался находкой и своеобразным развлечением для нашей компании. И хотя многие смотрели на него как на выродка или экспонат из местного этнографического музея, все же очевидно, что он внес значительный вклад в определение настроения нашего коллектива, ну и сам внакладе не остался. Этому способствовали его чрезмерная говорливость, рассказы о дедушке-бандеровце, о своем якобы австрийском (Коля – типичный румын) происхождении, о еженедельных (видимо, в соответствии с формулой Маркса – битье определяет сознание) избиениях родной супруги (жiнка не бита, як коса не клепана) и удивительный русско-украинско-буковинский диалект, на котором он изъяснялся. Говорил всегда громко, ругался через слово, со смаком и непринужденно, по-моему, даже не осознавая, что эти слова нецензурные, не замечая, что рядом дети и женщины. Последних он, по-видимому, вообще считал существами низшими. Суждения на любые темы выносил безаппеляционно, ничуть не смущаясь присутствием 3 кандидатов наук. Иногда он по какому-нибудь поводу покровительственно спрашивал: "… а шо там наука скаже?", великодушно предоставляя слово мне или Gross-Вите, и даже позволял себе вступать в дискуссии на биологические темы, хотя сам с большим трудом и при помощи посильных взяток перемещался с курса на курс нашей продажной УСХА. Как только он начинал говорить, все бросали свои дела и подходили ближе – послушать. Я изредка переводил отдельные, особо сложные, даже для уха киевлян, выражения, как-то: мастити головыцу – сильно бить по физиономии, пательня – сковородка, курмей – веревка, цвык – гвоздь