Гайдзин - Джеймс Клавелл

Как странно, что я так легко могу нести на себе его вес, мы словно одно целое, подумала она, пока её губы шептали милые, нежные слова, успокаивая его судорожные всхлипы, довольная тем, что их первый раз вместе завершился так приятно.

Малкольм пребывал в полубессознательном состоянии, затерявшийся на каком-то неведомом плато, невесомый, опустошенный, не чувствующий ничего и при этом до краев наполненный любовью к этому невероятному созданию, которое в своей наготе оказалось всем, что он рисовал себе, и даже сверх того. Её запах, вкус на губах, само её естество. Каждая частичка его испытывала полное удовлетворение. Все было не напрасно. Он плавал в эйфории. Теперь она моя, и я был мужчиной, и она была женщиной, и, о Господи, я надеюсь, я не сделал ей больно.

— С тобой все хорошо, Эйнджел? — хрипло спросил он, сердце его замедляло свою бешеную скачку, но он ещё едва мог говорить. — Я не сделал тебе больно?

— О нет, мой дорогой… я так люблю тебя.

— Я… я тоже, Эйнджел, я не могу даже высказать всего. — Он поцеловал её и начал приподниматься на локтях.

— Нет, не двигайся, пока нет, пожалуйста, мне нравится, когда ты вот так… Что такое, мой дорогой? — нервно спросила она, и руки, обнимавшие его, напряглись.

— Ничего, ровным счетом ничего, — пробормотал он, пытаясь справиться с внезапной болью, возникшей в чреслах и вонзившейся в основание черепа, едва он шевельнулся. Осторожно он попробовал снова, теперь лучше. И он сумел не застонать на этот раз.

— Не двигайся, Малкольм, — с нежностью прошептала она, — полежи так, отдохни, mon amour, мне нравится, когда ты лежишь вот так, пожалуйста… прошу тебя.

Он с благодарностью подчинился, забормотал, как он любит её, по телу разлилась нега, он испытывал чувство бесконечного покоя, удовлетворения, принадлежа ей, начал погружаться в дрему и скоро уже глубоко спал. Корабельный колокол пробил одну склянку: половина первого, но он не шевельнулся, и она лежала, держа его на себе, успокоившаяся, удовлетворенная и благодарная: её будущее начало сбываться. Она наслаждалась тишиной каюты, редким поскрипыванием балок, плеском волн о борт, как и он, целиком отдаваясь ощущению исполненности.

Не разбудив мужа, она выскользнула из-под него, прошла в ванную и ополоснулась. Там она вздохнула и молча попросила прощения. Укол маленьким ножом. Андре говорил ей: «Мужчине трудно, почти невозможно определить в первую брачную ночь, девственна ли невеста, если у него нет причин подозревать обратное. Немножко страха, короткое „ох“ в нужный момент, пресловутая капля крови довершит дело, а утром все будет безмятежно и так, как должно быть».

Какой ужасный циник этот Андре, подумала она. Да охранит меня Господь от него и простит мне мои прегрешения — я рада, что вышла замуж, и скоро мы отплываем в Гонконг, так что мне больше никогда не придется думать о нем, только о моем Малкольме…

Она едва не танцуя приблизилась к кровати. Тихонько забралась под одеяло, взяла его руку, закрыла глаза, и перед ней поплыли восхитительные картины их будущего. Я так люблю его.

Она вдруг пробудилась, подумав, что почувствовала ещё один подземный толчок. В каюте было темно, только самый кончик фитиля горел в лампе под потолком, слегка покачивавшийся из стороны в сторону. Потом она вспомнила, как увернула его перед сном, сообразив, что разбудивший её звук был звяканьем корабельного колокола, а не пронзительным перезвоном колоколов собора во время землетрясения, пугавшим её во сне, а толчок был просто покачиванием корабля на волне и что её сон вовсе не был кошмаром. Тут, увидев его рядом с собой, она ощутила внутри себя теплый свет любви — ничего подобного она раньше не испытывала — и вспомнила, что они женаты и это тоже не сон.

Четыре склянки? Два часа ночи. Или шесть часов? Нет, глупенькая, этого не может быть, потому что тогда снаружи было бы светло, а Малкольм сказал, что ему нужно побывать на берегу, прежде чем мы поднимем якорь и вернемся в цивилизованный мир, чтобы напасть на дракона в его логове — нет, чтобы поприветствовать мою дорогую свекровь, которую я очарую и заставлю измениться и которая быстро полюбит меня и будет самой лучшей, самой обожающей бабушкой.

Она смотрела на него в густом полумраке. Он спал на боку, положив голову на согнутую правую руку, морщины озабоченности на его лице разгладились, дыхание было тихим и ровным, тело теплым, с чистым, приятным мужским запахом. Это мой муж, и я люблю его и принадлежу ему одному, а того, другого, никогда не было. Какое счастье выпало мне!

Её рука легко коснулась его. Он шевельнулся. Его рука тоже потянулась к ней. Ещё не проснувшись окончательно, он произнес:

— Хеллоу, Эйнджел.

— Je t'aime.

— Je t'aime aussi.

Его рука стала искать её. Она ответила. Захваченный врасплох, он дернулся и повернулся к ней, задержал дыхание, когда острая боль прыгнула вверх и замерла на самом дне глаз, потом, когда боль прошла, выдохнул.

— Je t'aime, chéri, — сказала она, наклонилась, чтобы поцеловать его, и между поцелуями прошептала: — Нет, не двигайся, останься так, не шевелись, — и добавила с тихим смешком голосом, глухим от желания: — Лежи спокойно, mon amour.

Через мгновение страсть захлестнула его с головой. Возбужденный и дрожащий, забыв обо всем, деля с нею на сей раз эту волшебную чувственность, он начал двигаться медленно-медленно, потом быстрее, снова медленно, глубже, её охрипший от страсти голос подгонял его, он отвечал, ещё и ещё, сильнее и сильнее, все его железы, мышцы, мучительное томление, как в водовороте, сходились в одну точку, пока она не приблизилась к краю, замерла на самом краю, отступила, подошла снова, а он поддерживал её, помогал ей, ударяя вновь и вновь, пока она не почувствовала, что её тело вдруг исчезло, потеряло вес, все вокруг исчезло, и она упала на него сверху, биения её тела, её крики затягивали его все глубже в неё, его мышцы напряглись до предела в последнём толчке. И тогда, тогда, тогда он тоже вскрикнул и завис, невесомый, а его тело продолжало ввинчиваться и биться само по себе, пока не наступил последний, неистовый и, о, такой долгожданный спазм, и все движения стихли.

Только мешалось в тишине их тяжелое дыхание, пот и стук сердец.

Прошло время, и он пришел в себя. Она спала у него на груди, её обмякшее тело показалось ему легким как пушинка. Он лежал в изумлении, со звенящей остротой воспринимая все, что его окружало, вне себя от радости, бережно обнимая её одной рукой, зная, что жены миловиднее нет и быть не может. Её дыхание холодило ему щеку, долгое, медленное и глубокое. Голова его очистилась, и будущее виделось ясно, без малейших сомнений в себе. Теперь он был непоколебимо уверен, что не сделал ошибки, женившись на ней, знал, что сможет положить конец ссоре с матерью и что вместе они покончат с Броками, как он покончит с Норбертом, покончит с торговлей опиумом и пушками и убедит Джейми остаться, что он станет править компанией Струана так, как ею должно править, как этого хотел бы тайпэн. Пока не исполнится его время и он не выполнит свой долг, сделав «Благородный Дом» снова первым в Азии, чтобы передать его следующему тайпэну, их старшему сыну, которого они назовут Дирк, первому из многих сыновей и многих дочерей.